В полдень они узнали, что отрад лорда де Жерве минувшей ночью останавливался в замке одного из местных, аррасеких, баронов. Эдмунд почувствовал что уже наступает на пятки противнику, они прибавили ходу и вечером, выехав на зеленую равнину, начинавшуюся сразу за Бетюном, уже издалека заметили разбитый у реки лагерь, над которым развевался флаг с изображением дракона.

За эти два дня Эдмунд не мог думать ни о чем, кроме как о необходимости как можно скорее догнать человека, подло злоупотребившего его доверием, сделавшего его рогоносцем и оставившего ему на память ребенка-ублюдка. И вот теперь, когда до цели было рукой подать, он остановил коня на гребне холма и в нерешительности посмотрел вниз, на бескрайний луг, на палатки, освещенные светом заходящего солнца. Никто из его спутников не имел представления о причинах, побудивших его к этой сумасшедшей погоне, но сейчас он понимал, что вызов может быть сделан только публично, а как объявить вслух о том, что навсегда уронит его честь в глазах всех этих людей.

Лорд де Жерве, мрачный и подавленный, прогуливался вдоль реки. В вечернем воздухе плыл запах мяса, жарившегося на углях; к лицу липла мошкара, тучами наполнившая влажный воздух. На западе он вдруг заметил группу всадников, но предзакатное солнце било прямо в глаза, и он не мог разглядеть штандарты. «Отряд небольшой. Если только за ним не следует пополнение, — подумал Гай. — Если это мирные путники, придется предложить им ночлег и защиту».

Малоприятная обязанность, если учесть, что его, Гая тяготило сейчас даже общество его собственных рыцарей. На то была причина — та же самая, по которой он не очень-то спешил добраться до Кале; Гай изо всех сил оттягивал мгновение, когда ему придется покинуть берег Франции, оставив страну, где живет любимая им женщина, где растет, ничего не ведая, его единственная дочь.

Он и не предполагал, что способен так страдать, как в последние недели по возвращении Эдмунда, вынужденный держаться в отдалении от Магдален, видеть ее даже меньше, чем в те времена, когда они были всего лишь свойственниками по мужу, а никакими не любовниками. Но тогдашняя простота их общения объяснялась тем, что они все еще чувствовали себя по старой памяти взрослым дядей-опекуном и ребенком. Однако, как выяснилось, такие отношения между зрелым мужчиной и юной, цветущей, страстной женщиной продолжаться долго не могли. Так думал Гай, но на самом деле Магдален любила его всю жизнь — когда была ребенком. Когда повзрослела, даже тогда, когда вышла замуж.

Гай обернулся к группе всадников, спустившихся с холма и приближавшихся к лагерю, но продолжал думать о своем. Надо бы ему по возвращении в Англию не мешкая просить у герцогини Констанцы руки леди Мод Уазефорд, если, конечно, та за это время не выскочила замуж за кого-нибудь другого. Эта унылая, вялая, рыхлая матрона родит ему ребенка-наследника, и тогда-то он наверняка сумеет вычеркнуть из памяти эту живость нрава и неукротимость чувственности, алость губ и озорство широко распахнутых серых глаз, эти соболиные волосы, струящиеся по плечам и падающие на белые круглые коленки, а еще он забудет ребенка с такими же серыми глазками, забудет эти пухлые кулачки в ямочках, которые так умильно держали его палец.

Гай мельком взглянул на приближавшихся всадников, и теперь отчетливо увидел штандарт де Брессов; почти тут же затрубил рог, возвещая о приближении отряда. Во главе маленького воинства скакал Эдмунд в черно-золотом плаще поверх доспехов, держа руку на рукояти меча, и было что-то юношески-надменное в его посадке, какая-то отчаянная решимость, стремление разрубить узел, невзирая на доводы за и против, невзирая на правых и виноватых.

Гаю сразу же стало ясно, для чего здесь молодой хозяин замка де Бресс, и хотя он не представлял, каким образом тот оказался посвященным в тайну, заставившую его проделать этот невероятный марш-бросок, первая мысль Гая была в том, как предотвратить его порыв отомстить немедленно, не сходя с места, и тем самым тяжкие, а может быть, и необратимые последствия такого опрометчивого поступка.

Герольд в лагере протрубил ответный сигнал, и отряд де Бресса подъехал к реке, туда, где расположилась дружина де Жерве; здесь уже успели распознать неожиданных гостей — конюшие и слуги немедленно бросились к вновь прибывшим, чтобы помочь им спешиться и поднести приветственные кубки вина.

Гай быстро зашагал по направлению к гостям. Соскочив с лошади, Эдмунд стоял, выискивая глазами Гая. Тот уже издалека заметил, как взмылены лошади, какой растрепанный и измученный вид у спутников Эдмунда, как покраснели от усталости и бессонницы глаза племянника, и стальное хладнокровие, как всегда перед битвой, вернулось к Гаю. Это было самое важное сражение в его жизни, и это сражение надо было выиграть во что бы то ни стало; ради Эдмунда, ради Магдален, ради маленькой Авроры. Он ощутил ровное спокойное биение сердца, расслабленность мускулов и нервов — так и должно быть в ожидании момента, когда потребуется величайшее напряжение всех сил.

— Добрый вечер, Эдмунд, — сказал он, вступая в круг.

Эдмунд повернулся, и они оказались лицом к лицу. Глаза де Бресса оставались мертвыми на синевато-багровом лице, губы сжались в тонкую линию. Он ничего не ответил, лишь пальцы с силой мяли латную рукавицу. Рыцари и слуги во все глаза смотрели на них, пытаясь уловить суть происходящего.

— Нет! — прозвенел в полной тишине голос Гая. Сказано это было так, что пальцы Эдмунда, теребящие рукавицу, на мгновение замерли. Но только на мгновение — тряхнув головой, словно сбрасывая оцепенение, он снова сжал ее в руке.

— Я сказал нет! — и прозвенел властный голос. Зрачки Эдмунда сузились, и словно пелена упала с его глаз: он увидел человека, голосу которого с детства привык повиноваться, доверяя ему больше, чем себе самому.

— Не будь идиотом, парень! — все с тем же напором произнес Гай. — Иди за мной!

И не дожидаясь ответа, Гай развернулся и вышел из заколдованного круга, образованного застывшими в изумлении зрителями, и пошел вниз, к реке.

Эдмунд еще минуту колебался. Бросать перчатку в спину уходящему противнику — это не слишком-то по-рыцарски. Он посмотрел вокруг, и в глазах своих людей прочитал страх и растерянность. Ведь брошенная на землю перчатка означала, что все мосты сожжены. Но разве не этого он хотел?

Срывая на ходу перчатку, он почти побежал за Гаем де Жерве, который широким, уверенным шагом шел к реке: эта походка, эта смелая посадка золотоволосой головы, эта могучая спина — все это было так знакомо с детства! Рядом с Гаем юный Эдмунд де Бресс чувствовал себя защищенным и уверенным.

Только отойдя достаточно далеко, туда, откуда их никто не мог слышать, Гай остановился и обернулся, поджидая Эдмунда. Эдмунд запыхался, и догнав де Жерве, все же швырнул к его ногам украшенную серебром перчатку.

Гай спокойно произнес:

— Ты уронил перчатку, Эдмунд.

И развернувшись, снова пошел дальше, словно бы не понимая того, что ему сделан вызов.

Эдмунд же продолжал стоять на месте.

— Ты поступил подло по отношению ко мне, — крикнул он, и голос его ясно прозвучал в тихом вечернем воздухе.

Гай остановился. Не оборачиваясь, он сказал:

— Подбери перчатку, Эдмунд.

— Ты отказываешься принять мой вызов?

Это было невероятно. Это было полным нарушением законов рыцарства. По-прежнему, стоя спиной к Эдмунду, Гай тихо, но внятно произнес:

— Когда ты выслушаешь то, что я хочу тебе сказать, можешь бросить мне вызов, если не изменишь своего решения, и тогда он будет принят. Но сейчас подними свою оброненную перчатку.

Совсем сбитый с толку тем, что противник отказывается от поединка, немедленно не хватается за меч для разрешения спора, Эдмунд нерешительно поднял перчатку.

Только теперь Гай обернулся, и с глубоким сочувствием и тоской посмотрел на молодого человека, ошеломленного, пребывающего в смятении, измученного страданием. Но Гай не позволил голосу дрогнуть и хоть единым движением выразить свое отношение.

— Ты слишком утомлен, чтобы спокойно выслушать меня, не выкидывая никаких глупостей. Ты и твои спутники нуждаются в ужине и отдыхе. Утром обо всем поговорим.

— Я не приму хлеб с твоего стола, — судорожно сглотнув, сказал Эдмунд. — Ты сделал меня рогоносцем.

Гай устало покачал головой.

— Ты ничего не выиграешь от своей поспешности, Эдмунд. Поешь, выспись, а завтра можешь звать жену блудницей, меня — тоже кем угодно, но завтра, а не сейчас. Понятно?

И снова в Эдмунде взяла верх сила привычки. Послушно повернувшись, он вслед за Гаем побрел назад к лагерю. Его спутники вместе с людьми де Жерве тем временем уже расположились за длинным столом, установленным под деревьями, чтобы дать отдых усталому телу и пропустить стаканчик-другой вина. Отправляясь в дорогу, хозяин ни слова им не сказал, и никто не знал, зачем они пустились в погоню, да и сейчас знали не больше. Одно им стало ясно, — когда они увидели Гая и Эдмунда, идущими рядом, — сегодня вечером драки и крови не будет. Та неистовость, которая поддерживала их господина в седле и гнала его все вперед и вперед, куда-то исчезла, но на место ей пришла горечь и печаль спутницы сердечных ран, и это было очевидно для всех.

Гай с безупречной учтивостью пригласил Эдмунда за стол, а затем сразу же с небрежной легкостью вступил в беседу с присутствовавшими за столом рыцарями, однако ни на секунду не выпуская из поля зрения племянника; Эдмунд сидел молчаливый и подавленный. От одного из его рыцарей Гай случайно узнал, что после отъезда сьёра де Жерве остался кто-то из гостей, принимавших участие в турнире. Де Жерве не стал развивать эту тему, но внутренне насторожился.

После ужина он провел гостей к палаткам справа:

— Прошу чувствовать себя как дома, господа. Вы, я полагаю, нуждаетесь в отдыхе, и эти палатки полностью в вашем распоряжении.