Шарль д'Ориак, быстро оглянувшись и не произнеся ни слова, торопливо зашагал прочь.

Гай поспешил к ней.

— Что ты здесь делаешь?

— Я хотела поговорить с тобой, — сказала она запыхавшись. — Ты ко мне не шел, что мне оставалось еще делать?

Гай нахмурился и отослал слугу.

— Что за человек только что был с тобой?

— По-моему, очень нехороший человек. Кажется, он назвал себя сьёром д'Ориаком, и, хотя я ему не представилась, он знает мое имя.

— Это как раз неудивительно. Кале — маленький городишко, и здесь каждый все обо всех знает. Однако тебе не следует выходить в город одной.

— Он сказал то же самое, и настаивал, чтобы я пошла с ним в сад пресвитерии, где могла бы наслаждаться солнцем, не опасаясь посторонних. — Она вздрогнула. — Не понимаю, отчего, но он так испугал меня.

— Чем? — Ее тревога передалась Гаю.

— Мне показалось, что он хочет заставить меня пойти с ним, — сказала она, медленно подбирая слова.

— То есть хочет похитить тебя?

— Наверное, это звучит глупо, но именно так мне и показалось. Еще мне показалось, что я его узнала… что-то вроде воспоминания… — Она замолкла и пожала плечами. — Я не могу подобрать нужные слова.

Гай помрачнел еще больше. Для него было загадкой, какую угрозу мог представлять французский дворянин для знатной леди, которую он, тем более, признал. Иное дело, если бы он принял ее за горожанку, которая пришла к постоялому двору, чтобы явно и неприкрыто предлагать там свои услуги. Здесь можно было бы ждать с его стороны непристойной шутки. Наконец, Кале находился под протекторатом Англии, и добрая половина горожан видела, что эта леди сошла с английского судна с развевающимся на его мачте штандартом Ланкастеров. Ни один француз не рискнул бы вести себя неучтиво по отношению к такой даме… Разве что… Но нет, маловероятно, чтобы Боргары успели перенести свое вероломство на французскую территорию.

— Возвращайся обратно в свои покои, — сказал он. — Теперь надеюсь, тебе понятно, что улица — неподходящее место для девушки вроде тебя.

— А ты не придешь ко мне? Я в самом деле с ума схожу от скуки и не могу больше находиться в постели. А может быть, немного пройдемся? — она улыбнулась, с надеждой глядя на него.

Де Жерве почувствовал, что у него уходит почва из-под ног.

— Я совершенно не расположен расхаживать с тобой. Иди на постоялый двор. Завтра мы отправляемся, и тебе надо хоть немного выспаться.

У нее с лица сбежал румянец и губы задрожали, как в тот далекий день, когда он наказал ее за обиду, нанесенную леди Гвендолин. Как и тогда, она показалась ему похожей на раненого олененка. Резко отвернувшись, она, не проронив ни слова, ушла.

С колокольни звонили к вечерне, но шум в общем зале не смолкал. Эрин принесла хозяйке ужин: миноги и пирог с угрем.

— Почему не мясо? — спросила Магдален, с трудом приподнявшись на подушке. — Меня уже тошнит от запаха рыбы.

— Но пирог очень вкусный, миледи, — промурлыкала Эрин. — И потом, если вы не будете есть, вы не восстановите своих сил.

Магдален уткнулась головой в подушки и закрыла глаза.

Через час площадь огласили звуки музыки и громкий смех.

— О, миледи, это менестрели, — воскликнула Эрин, высунувшись их окна. — И актеры тут.

— Да, и смотрите, там вот труппа спятивших танцоров, — встряла в разговор Марджери, перегнувшись через подоконник так далеко, что Эрин пришлось схватить ее за перевязь фартука. — Я их уже видела в Линкольне. Они танцуют так, потому что одержимые. Вы только поглядите на них, миледи.

Магдален тяжело вздохнула. Сумасшедшие танцоры не вызывали у нее никакого энтузиазма. Все еще болела голова, но не это было причиной глубокого уныния.

— Спуститесь вниз и поглядите, если вам так интересно.

— Но мы не может оставить вас одну, миледи, — возразила Эрин, но глаза у нее загорелись. — А почему бы вам тоже не пойти?

Магдален отрицательно покачала головой.

— Нет, я не расположена смотреть на них, но вы можете пойти вдвоем. Ночью вы мне не нужны.

Поотнекиваясь для порядка, Эрин и Марджери через пять минут накинули плащи с капюшонами и кинулись на улицу, где все громче становились крики, визги и иные звуки веселья. У Магдален возникло ощущение, что кричат прямо ей в ухо. Натянув простыню на голову, она зарылась лицом в подушку.

Должно быть, она заснула, потому что, открыв глаза, обнаружила, что комната погружена во мрак. Шум на площади не смолкал, и оттуда сквозь шторы пробивался свет факелов. Она не понимала, что заставило ее проснуться, но сердце почему-то колотилось и во рту пересохло. И тут она с содроганием увидела, как по стене метнулась громадная тень, похожая на гигантскую летучую мышь, и ей стало понятно, что шестое чувство вновь помогло ей ощутить опасность. Что-то темное бросилось на нее, и в воздухе блеснул кинжал или нож.

Магдален откатилась в сторону, и в тот же миг нож распорол подушку. Крик застрял у нее в горле. Она сползла на пол, но человек в капюшоне, обежав кровать, снова надвигался на нее. На этот раз ей удалось закричать, но голос ее потонул в шуме, доносившемся с площади. Стянув с кровати простыню, Магдален швырнула ее в нападавшего. Рука с ножом запуталась в полотне, и убийца грязно выругался. Она снова закричала и кинулась к двери. Пальцы, потные и скользкие от ужаса, нащупали щеколду. На дверь набежала тень — неизвестный был уже у нее за спиной. Ей удалось броситься на пол и тем избежать удара, и в этот момент дверь распахнулась.

Все дальнейшее происходило как в тумане. Магдален, сжавшись в комок, замерла у стены, пока Гай де Жерве, обезумев от ярости, пытался схватить незнакомца. Через мгновение в руках у Гая осталась коричневая монашеская ряса, а человек в подштанниках и рубашке выпрыгнул из окна и растворился в ночи.

— За что он хотел убить меня? — задыхаясь от рыданий, она бросилась к Гаю. Он прижимал ее, что-то ласково бормоча на ухо, пока она не перестала дрожать.

— По-моему, никто не слышал моих криков, — с трудом выговорила она. — На улице было так шумно.

— Я случайно проходил мимо двери, — сказал он. — Но тоже ничего не слышал.

Она снова задрожала, и он внезапно ощутил ее почти неприкрытую наготу, шелковистую округлость ее тела под руками, колыхание прижатой к нему груди. Гай отстранился, но она лишь прижалась к нему еще теснее.

— Не отпускай меня. Мне так холодно и страшно.

Он вновь оказался бессилен. Пришлось опять обнять ее.

— Где твои служанки, свет мой? — он хмуро оглядел пустую комнату.

— Я разрешила сходить им на базарную площадь, посмотреть на артистов, — сказала сна, прижимаясь все ближе, ощущая, как тепло ее коже от прикосновения его рук: что-то почувствовала она еще — восходящее откуда-то из глубин покалывание.

— Ничего глупее нельзя было придумать! Они не имели права покидать тебя.

Слова эти прозвучали, однако, не столь грозно, как ему хотелось бы. Сквозь рубашку он ощутил прикосновение ее сосков, и тело его взволновалось. Превозмогая желание, он отпрянул от нее и поднял с пола упавшую простыню.

— Обернись, тебе будет не так холодно.

Она взяла простыню, но явно неохотно.

— Я бы предпочла твое тело вместо этой тряпки.

Он беспомощно посмотрел на нее, не находя слов, которые спасли бы его и ее от гибели в трясине бесчестья.

— Ты толкаешь себя и меня на смертный грех, — сказал он, но в его голосе не было уверенности. И дальше не замечать овладевавшую им страсть становилось просто невозможно, но до тех пор, пока Джон Гонтский не объявит официально о вдовстве своей дочери, всякая уступка чувствам в его глазах являлась ничем иным, как супружеской неверностью. Правда, его знакомые мужчины не сочли бы это за большой грех, но только не Гай.

— Я люблю тебя, — проговорила она. — И не сомневаюсь, что ты меня тоже любишь.

Конечно же, он любил ее, сперва, не осознавая этого, затем — не решаясь себе в этом признаться. Но это ничего не меняло. Не ответив ни слова, он подошел к окну и посмотрел на то, что происходило во дворе. Там уже кипела пьяная драка, сцепившиеся в мертвой хватке тела скатились в канаву, а женщины, не успевшие или не пожелавшие спрятаться в надежное место, визжали, и трудно было определить, отчего больше — от страха или от удовольствия. Гай подумал, от служанок-потаскушек из свиты Магдален толку не было и не будет, дай Бог, если они не заработают за время их поездки круглый живот.

Магдален подошла и остановилась рядом — теперь уже закутанная в простыню. Положив свою руку на его ладонь, она спросила:

— Почему меня пытаются убить?

— В такие ночи разгула и пьянства грабителям, убийцам и разбойникам раздолье, — сказал он, не желая по-прежнему посвящать ее в обстоятельства интриги, разыгрывавшейся вокруг нее, и не решаясь доверить ей свою догадку о том, что ночное нападение не было случайностью. Она не нашлась, что сказать в ответ, а он, нахмурившись, поднял с пола монашескую рясу, поднес ее к свету, лившемуся из окна и внимательно осмотрел, но ничего интересного не заметил: обычное облачение слуги божьего, без каких-либо признаков, по которым можно было бы установить ее владельца.

— Я распоряжусь выставить у твоих дверей караульного, — сказал он. — Осмелюсь предположить, что тебе еще долго придется ждать возвращения служанок.

— Не оставляй меня одну, — попросила она, и в голосе ее был испуг. — Он может вернуться, как только ты выйдешь.

Гай стоял в нерешительности. Его готовность к сопротивлению совершенно улетучилась, тем более что грохот спотыкающихся сапог в коридоре и долетавшие пьяные возгласы придавали убедительность опасениям Магдален.

— Воля твоя, я остаюсь до возвращения служанок, но тебе придется лечь в постель.

Как бы в чем-то сомневаясь, она с минуту внимательно вглядывалась в его лицо, затем повернулась к кровати, медленно размотала простыню и, словно бы в раздумье, одним коленом встала на матрас. Он задохнулся, осознавая весь смысл этого вызывающего приглашения, хотя обстановка в гостинице и за окном меньше всего располагала к тому, чего она хотела.