Странно, но частенько он стал завидовать людям, топящим свою боль в заветной бутылке алкоголя. Они напивались, теряя человеческий образ и тяготящие душу мысли. Они уходили в другой мир, где не было той постоянной пытки, преследовавшей их долгое время. Он никогда не пил, вначале просто было не интересно, потом и вовсе противно. Лишь иногда, продырявленный очередной долей свинца, делал несколько жадных глотков, дабы заглушить пульсирующую в теле боль. Своеобразная, такая древняя анестезия.

Сегодня ночью он напился впервые. Не просто выпил, он жадно вбирал в себя горячее содержимое очередной бутылки, пытаясь изгнать Ее из себя, вбирая в себя эту гадость, хотел навеки убить новое чувство, словно демон вселившееся в его душу. И батюшка здесь не поможет, все силы земли здесь бессильны… Новый бокал водки, не стал церемониться на более хороший коньяк, а боль так и не покидала… Приглохла, затихла, но чувство ноющего покалывания так и не ушло, намертво вонзившись в тело. Ему показалось, что он уже стал слышать ее голос, хриплый смех, гортанное хохотанье… Стал видеть, как она быстрым движением отбрасывает ото лба длинную челку, как шелковые пряди светлым водопадом оседают вниз, нежно лаская кожу щек и шеи. Он помнил еще их запах, аромат ее волос и негу сладости жарких губ. Он помнил ее всю, от крупной родинки на груди до мелкого шрама на бедре. Он слышал ее, видел ее, он сходил сума… Еще глоток, новый…и вновь. Чувство забвения, которое новым утром с трехкратной силой ворвалось в затуманенное алкоголем сознанье, вместо того, что бы забрать, только принося новую горечь и разочарование.

Запись из дневника:

"Я всегда любила лето, я любила ходить под теплыми каплями дождя, ощущая на теле легкий трепещущий волосы ветерок. Я любила зеленую пушистую траву, бесконечные рожки мороженного в детстве, купания голышом у реки. Я любила июнь, с его первой клубникой, которую всегда уплетала за обе щеки, с его яркими закатами и темными, долгими горячими ночами. Ты думаешь, я романтик? Нет, романтика и я совершенно несовместимые вещи. Я не умела любоваться "чудным" рассветом и маленькой бабочкой на окне, только лишь в детстве… Я научилась радоваться всему этому сейчас, когда вместе со мной во мне жил Наш ребенок.

Никто не знал о моем интересном положении, все настолько были заняты сложившейся ситуацией, попытками отвлечь и развеять меня, что не заметили, как вновь засияли мои глаза, а на щеку вернулся прежний, давно пропавший румянец. Я вновь жила, я дышала полной грудью, я делала это за двоих…

Не удивительно, что мой срок в 13 недель никто не заметил, я помнила рассказы своей матери, что подруги только на шестом месяце наконец-то смогли поверить в ее беременность, лицезрев ее заметно округлившийся живот. Я пошла в мать… я во многом была на ее похожа, своей смелостью и своей трусостью. Несколько дней назад я, наверное, скупила практически весь магазин, купив уйму сменного нижнего белья и свободных джинс и футболок. Подходящий лиф, теперь поддерживающий мою грудь уже третьего размера, широкого покроя майки и аляпистые футболки, отвлекающие взор от моей фигуры. Я вертелась у зеркала, щелкая свое отражение по носу и нежно прикладывая ладони к слегка выпуклому животу, в котором теперь билось сердечко самого дорогого мне человечка…

Я улыбалась, впервые за долгое время я нашла на это силы. Смотря в отражающиеся на меня искрящиеся зеленые глаза моего зеркального отражения, в них я вновь узнавала себя, меня прежнюю. Мне показалось, что я стала еще красивее, глупо, но мне многое что стало казаться… зеленее трава, чище воздух…

Я вдруг вспомнила древнее нарекание, что дочь всегда отбирает у матери всю ее красоту, сын же, наоборот, делает женщину еще более привлекательной. Мне было все равно, какого пола будет мой малыш, я любила его озорной девчонкой и грозным мальчишкой, я буквально боготворила жизнь, родившуюся во мне… И все же, каким то шестым чутьем я осознавала, что у меня будет сын… Не знаю, я до сих пор не могу объяснить это ощущение, которое преследовало меня в то время, наверное преусловная женская интуиция, врожденное материнское чутье… Я буду матерью… От этих слов приятная нега разливалась по всему телу, вызывая на моем лице счастливую и загадочную для всех остальных улыбку. Я знала, что у меня будет мальчик, малыш с темными курчавыми волосами, глубокими голубыми глазами, маленькой родинкой на правом крыле носа и еще одной над ключицей. Он будет похож на своего отца и своего деда… От этих мыслей неприятно кольнуло внутри, и я крепче охватила живот ладонью, пытаясь оградить свое еще не родившееся сокровище от всех земных бед.

В то утро меня по прежнему тошнило, наблюдающий меня акушер-гинеколог объяснила, что для многих женщин это бывает нормой, главное, наблюдать за собой, не поддаваться стрессам и тому подобному. Голова, казалось, стала чугунной, и только огромным усилием воли я смогла поднять себя с постели. Легкий душ, совсем не ледяной, как прежде, и я улыбнулась. До чего же быстро смогли смениться все мои вкусы, как только я задумывалась о благополучии своего малыша. Я понемногу привела себя в порядок, и, набросив на еще влажное тело свободные брюки и точно такую же белую футболку, с каким-то особенным выражением на лице спустилась вниз.

Первое, что услышала в то злосчастное утро, было его имя. Его имя вперемешку с женским, и еще одно слово, никак не вяжущееся у меня в голове. Женитьба… Мать что-то рьяно доказывала отцу, он же советовал сбавить ей тон, что бы "она" не услышала. Кто была загадочная "она" я поняла только несколько минут спустя, лихорадочно вдыхая раскрытым ртом воздух, я с шумом прислонилась к стене. Я так и стояла, крепко обхватив руками живот, резко открытыми глазами глухо взирая в пространство перед собой.

— Лиза…Лизочка…девочка моя…что с тобой…доченька…? — родители наперебой вились вокруг меня, потом я слышала тихую ругань и злющий голос отца, упрекающий мою мать. Комната завертелась перед глазами, и мне вдруг стало казаться, что голоса удалялись, пока полностью не исчезли из сознания. Темнота вперемешку с крепкими руками отца подхватили меня, прежде чем я полностью погрузилась в бездну.

— Знают…все знают…, - первое, что пришло мне на ум, когда сквозь сон сумела открыть глаза, находя взглядом обеспокоенное лицо отца и поникший взгляд матери.

— Лизочка, как ты? — мать нежно держала мою озябшую ладонь в своей, ласково поглаживая и разминая мои пальцы.

— Лиза, уже больше трех месяцев. — Жесткий голос отца пронзил комнату и меня, калачиком свернувшуюся на огромной больничной постели. — Слишком поздно для аборта.

Я замерла, в следующую секунду услышав предупреждающий голос матери, яростно сверкнула глазами. Казалось, силы с двойным упорством погрузились в мое тело, помогая мне в борьбе за маленькую жизнь.

— Я никогда бы не сделала аборт! Папа… никогда…

— Девочка моя…, - отец приблизился ближе, смахивая прозрачную слезу с моей щеки, нежно провел по ней пальцем. — Прости меня, Лиза… Ты молода, ты еще не понимаешь…ведь это…Андрей…, - он запнулся, произнося имя племянника, суровое ранее лицо охватила волна горечи.

Я тихо кивнула, тело расслабилось, видимо, я еще до сих пор находилась под действием препаратов.

— Бог мой…Лиза…, - глухо прошептал в темноту, вновь касаясь моей безвольно поникшей руки с торчащей в вене капельницей. Аккуратно поправил небольшой валик под локтем, обеспокоенным взглядом осмотрел наполнимое системы. — Но ведь могут быть последствия… Лиза, гены…и ребенок…

Он сел рядом, опустошенно уронив голову на руки. Смоляной волос, едва покрытый сединой…

— Пап, — я приподнялась, тут же будучи обратно уложенной своим отцом, легко прикоснулась ладонью к его напряженно руке. — Это МОЙ ребенок, и я люблю его…я ничего не боюсь… для меня он важнее всего.

Отец с тоской посмотрел на меня, и в тот момент я отчетливо видела нежность в его взгляде, так, как никогда…

— Пусть будет так…, - сквозь мягкую улыбку прошептал он, ласково потрепав меня по щеке, выделил на прощание. — Дочка, береги себя…ешь что нужно… вообщем делай все, что говорят врачи. Я вечером обязательно буду.

В этот момент он стал для меня близким как никогда. Я невольно перевела взгляд на маму, она сидела, все так же с любовью перебирая мои пальцы, в улыбке сквозила нежность и еще что-то, назвать определенно тогда я не могла. Только лишь сквозь накрывающий сон я вдруг услышала тихое всхлипывание и ее тихое "Прости", сказанное в унисон моему ускользающему сознанию. За что мать просила у меня прощения, этот вопрос терзал меня до первого сладкого посапывания. Решила спросить у нее на следующий день, но все как-то закрутилось.

Я ничего не сказала Андрею, я знала, что это уже ничего не сможет изменить. А приносить новый разлад в его, как мне тогда казалось, ровную и разлаженную жизнь мне просто не хотелось. Я не могла…не могла и не хотела делать его несчастным. Два дня, которые я, активист и неунываемый живчик, провалялась в больнице, показались мне вечностью. Я перечитала несколько книг, смотрела иностранные каналы телевиденья, с ужасом представляя возможность взять в руки глянцевое изданье или лицезреть отечественный телеканал, с упоением распинающийся о скорой свадьбе того самого Истомина — Черкасова. Пот покрывал мой бледный лоб, и мать, которая все это время безвылазно была рядом, заботливо промокала мне его полотенцем.

Я знала, что он не придет…приготовления к свадьбе и прочая лабудень, но я надеялась… Это стало привычкой, но моим надеждам вновь не суждено было сбыться. Лишь однажды, еще в первый день моего пребывания в этом рассаднике плохого настроения, полностью напичканная лекарствами, я видела сон… В нем он был рядом: тихо шепча мне что-то во сне он ласково гладил мою руку, сквозь поглаживания орошая ее теплом горячего дыхания, пытаясь согреть.

Всего лишь сон… Яркий, настолько красочный, и оттого еще более горький в своем забытье. Я знала, что буквально брежу им, но я продолжала надеяться увидеть его хотя бы во сне.