Эмма По - Китайский цветок

— Господи! Да понятно, что вышло, мамочка! Тебе представилась возможность помочь одной из нас. Какую же дочь выбрать? Родную или приёмную?

— Да что ты говоришь, Зоя? Вы обе родные девочки!

— Оберодныедевочки, — скороговоркой, с ерническим энтузиазмом произнесла Зоя, обращаясь к матери. — Лучше бы ты мне этого не рассказывала!

Она потерла виски кончиками пальцев.

— Голова болит!

Зоя вышла из комнаты. Немного помедлив, Слуцкий вышел вслед за ней. Не мог он смотреть на эту девочку отстранённым взглядом равнодушного разоблачителя. Хотелось потрясти её за плечи, заглянуть в глаза, ударить или обнять, но только чтоб не смотрела каменным изваянием, а сказала живое слово. Только ему, только для него одного. Он имеет право на маленький, крошечный миг сокровенного уединения с ней… Страшно тяжело на душе. Как он мог позволить себе в это погрузиться! Жил себе в Америке тихо, спокойно, удобно. Скоро он туда вернется и постарается как можно быстрее забыть всё, чем ранила его Москва.

Господи, что за место такое на карте мира! Бесовское логовище? Глаз бури? Магнитная аномалия? Что происходит с его собственным сердцем в этой проклятой Москве?

Соврала Катя или нет? Кто ему эта девочка, что так скверно от её предательства?

Она стояла около кухонного шкафчика и, выдвинув ящик, что-то в нём искала. Из недр ящика она извлекла синюю коробочку, в которой лежала всего одна капсула. Чуть помедлив, она всё же положила капсулу в рот, запила водой прямо из чайника и перекрестилась.

— У тебя есть ещё одна? — спросил Слуцкий.

— Зачем тебе?

— Голова болит.

— Нет. Больше нет. — Она помолчала. — Ты проживёшь очень долгую жизнь. Получишь Нобелевскую премию и будешь трепетно дружить с мамой. Прости. Оставь меня одну и не говори ничего. Прости, — повторила она и посмотрела ему в глаза.

Слуцкий вернулся в комнату.

— Я не верю вам, Катерина! — сухо сказал он прямо с порога. — Ничему из того, что вы рассказали, не верю. И уж никак не предполагал, что моё письмо, как вы выразились, «вынудит» вас нагородить эту ложь. Мои помыслы, в отличие от ваших, были чисты. И хватит повторять Васечкин вздор, помноженный на собственное хитроумие! Вы меня очень огорчили своим враньём. Если в случае с Дашей оно могло быть вызвано желанием исправить жестокость фортуны, то сейчас, я полагаю, вы просто хотите спасти свою дочь от справедливого наказания. Я вас даже понимаю, Катя, но тому, что вы сказали, — не верю!

Зоя вошла тихо и остановилась у двери.

— Я тоже не очень-то верю. Но почему, Дед, это тебя так глубоко волнует? Если ты полюбил меня, то какая тебе разница, кто меня родил? Ведь ты запомнишь меня и будешь грустить по мне независимо от того, кто моя мама!

— Да. И запомню, и грустить буду.

Зоя хотела ещё что-то сказать, но оказалось вдруг, что язык перестал её слушаться, и вместо слов из горла вырывались смятые нечленораздельные звуки…

Яд, лишив её речи, постепенно забирал возможность двигаться, и, когда приехала «скорая», Зоя уже почти не могла дышать.

Катерина от Зои не отходила. Плача, гладила по голове и причитала:

— Доченька моя… доченька…

Слуцкий смотрел вслед рванувшей с места «скорой помощи», и, даже когда она совсем скрылась из виду, он продолжал вглядываться в темноту.

Господи! За что?

«Ты ответишь за мою девочку. Ты ответишь за мою девочку. Ты ответишь… Ты ответишь… Ты… Ты…»

Слуцкий стиснул руками виски. Сколько потерь он пережил в своей жизни! Почему люди, которых он любит, от него уходят? Зачем после этого живёт он? Это закон природы или просто его собственный выбор?

В жизни всё — собственный выбор, даже сама жизнь. Маленькое открытие почему-то повергло его в жуткую печаль. Собственно, и открытием-то это не назовешь — весь его жизненный опыт говорил о том же. Но оттого, что нашлись вдруг такие простые слова, которые, играя и прячась друг за друга, заняли наконец свои места в очень короткой и поразившей его фразе, стало неимоверно себя жаль.

Снова кольнула мысль — почему так много значит для него эта девочка? Кто она ему? Катерина, видимо, врёт, и Зоя всё-таки не родная кровь… Но что же ему теперь делать?

Пошёл снег. В воздухе закружили редкие снежинки, такие пушистые и невесомые, будто на них не действовал закон тяготения. Они плавно парили в ночи, водили вокруг него колдовской белый хоровод, нежно касались кожи и словно шептали — любовь, любовь, любовь… Всегда выбирай любовь…

Иван Антонович закрыл руками лицо и заплакал.

01.02.

Зачем я ему позвонила? Простить себе не могу! Не справилась с одиночеством, скукой и желанием потрепаться с кем-нибудь за бутылкой. Как представила, что придется дни и ночи проводить в четырех стенах наедине с телевизором — завыть захотелось. Валерка, хоть и немудрящий собеседник, но все-таки живая душа.

Как же я его недооценила! Дурища самонадеянная! Красила свои гелевые ногти перед его приходом, мне же в новинку разными маникюрными прибамбасами заниматься, потом, чтобы освободить стол, поставила флакончики на верхнюю полку. Как я не сообразила, что Дашка со своей коляски до этой полки не дотянулась бы!

Стала заниматься какими-то салатами, закусками. Наверное, Лапу вспомнила. Мы с ним здорово всегда развлекались, но больше всего мне нравилось к нашим вечеринкам готовиться — внутри словно чертики начинали беситься в ожидании кайфа. Что-то подобное я испытала и тогда. Меня повело и почти безразлично стало, с кем вечерок коротать.

Конечно же, я расслабилась, правда очень быстро поняла, что пригласила Валерку напрасно. Вместо кайфа получила мрак и занудство. Он прескучно рассказывал про какую-то систему автомобильной сигнализации. Я смотрела на своего гостя и хотела не то заткнуть его, не то прибить.

Идиотка! Я еще не знала, что у него на крючке. Когда он сказал: «Ты давно не ласкала меня своими красивыми пальчиками», я ужасно растерялась. Дашка не говорила, что спит с ним, и у меня на миг возникло подозрение, что он меня разыгрывает. Но я же не знала наверняка! И чтобы не попасть впросак, пришлось с ним трахаться.

Черт! Каким образом надо было это с ним делать? Темпераментно? Кисло? Стыдливо? Изо всех сил старалась (?) быть никакой, на всякий случай. Ужасно боялась войти во вкус и тогда уж точно себя разоблачить!

Вспоминаю об этом со злостью и стыдом. Теперь представляю, как он веселился и издевался надо мной, наблюдая мою сдержанность. Но тогда я об этом еще не знала. Рассказал он мне о своем разоблачении только вчера. Мы лежали на диване. Телевизор был включен. Вдруг в криминальных новостях сюжет про Лапу. Умер мой малыш-глупыш. Не взорвался, как я предполагала, но газом-то отравился до полной летальности. У меня же, пока не узнала, чем для него закончилась позавчерашняя ночь, нервы были на пределе. В глазах все время стояли слезы, и так жалко стало всех — Дашку, мать, Лапу, себя… Я же живая, у меня тоже чувства есть! Я разревелась. И вдруг этот урод…

НЕНАВИЖУ!

Если бы я знала, что на пути к богатой жизни мне придется взять в союзники Валерку — я б точно отказалась от богатства.

Не знаю, хватит ли у меня сил на эту сволочь.

06.02.

Ни с того ни с сего приперся ко мне днем, принес два пирожка из «Макдоналдса».

Я — Почему ты не на работе? Говорил, что вкалываешь на новую машину.

В — А что мне теперь вкалывать? Я ведь твой жених, которому тоже перепадет что-нибудь от богатого американского дедушки. Иначе зачем я с тобой связался!

Я — Если получишь машину — ты от меня отстанешь?

В — И не подумаю. Я так много про тебя знаю, что мое молчание дороже стоит. Оставлять тебя не собираюсь.

Я — Никогда, что ли?

В — Хватит меня допрашивать, я сказал! Все будет по-моему. И так долго, как я этого захочу. Я! А не ты. Свыкайся с этой мыслью и не вздумай хорохориться. Пригласи Катерину Ивановну к нам на ужин. Она должна знать, что мы решили пожениться.

Я — Ты это серьезно?

В — Да уж не шучу. И деду твоему так скажем. А сегодня вечером у нас будет гость. Приготовь какие-нибудь салаты. Заправляй сметаной, а не майонезом. У меня гастрит, чтоб ты знала. Вечером я мясо принесу. Не пережарь и не пересоли.

Я — На фиг мне твой гость сдался! Да еще ужином его корми. Больно надо.

В — А в рожу получить не хочешь?

Я — С ума сошел?

В — Баб только так учить надо. Смотри у меня! С приятелем будь приветлива и оставайся в коляске!

Я — Господи! А это-то тебе зачем? Хочешь, чтобы дружбаны твои злословили, что лучше инвалидки Валерка бабы найти не мог?!

В — О том, что ты не инвалидка на самом деле, вообще никто знать не должен. Даже подозревать! А когда приятели мои узнают, сколько у инвалидки деньжищ — их ведь немало, если ради этого на убийство сестры пошла, — даже самые большие юмористы ржать перестанут. Но мне надо привыкать, как бы, к тому, что ты моя невеста. Считай, с сегодняшнего дня представление начинается.

Вечером пришел какой-то немытый балагур с паучьими лапками. Сожрал три бифштекса, миску салата и выкушал бутылку водки. Если в начале вечера я старалась быть любезной, то когда эту пьяную морду совсем развезло, демонстративно отвернулась к окну и стала изучать освещенный фонарем кусок двора.

Валерка жутко выпендривался перед этой пьянью. Разговаривал со мной в духе «принеси-подай». Как будто не с невестой приятеля знакомил, а с прислужницей какой! Пока тот был относительно трезвый, в Валеркином поведении еще просматривалась какая-то логика. И хоть, на мой взгляд, такой логикой может руководствоваться только ублюдочный импотент, я понимала, чего он хочет: показать дружбану, как круто и по-мужски он выстроил свои отношения с бабой. Но с того самого момента, когда дружбану все стало по барабану, Валерка выпендривался уже из любви к искусству.