Мы вернулись в Забавы вместе. Доктор сразу послал одного из слуг известить Рут о своем приходе, я же поднялась к себе.


В субботу я надела белое платье. Это было мое единственное вечернее платье, и я подумала, что, если в Забавах часто устраивают приемы, надо будет пополнить гардероб. Платье из белого шифона и кружев было очень простым, однако я чувствовала себя в нем уверенно, так как знала: мои наряды, хоть и немногочисленные, прекрасно сшиты и покажутся элегантными в любом обществе. Волосы я уложила венцом вокруг головы – эта прическа очень нравилась Габриелю. Одеваясь, я нетерпеливо поглядывала на дверь, ожидая появления мужа: до назначенного часа оставалось совсем немного времени, а ему еще надо было переодеться.

Однако минуты бежали, а он все не приходил. Не зная, что подумать, я вышла на балкон. Габриеля нигде не было видно, но на крыльце раздавались голоса. Я уже хотела было спросить у невидимых собеседников, не встречали ли они Габриеля, но тут низкий мужской голос сказал:

– Так значит, Рут, тебе не слишком по душе юная новобрачная?

Я отпрянула в глубь балкона, чувствуя, как краска заливает щеки. Фанни часто говорила мне: тот, кто подслушивает, никогда не слышит о себе ничего хорошего. Но разве можно уйти, когда кто-то обсуждает тебя не самым лестным образом!

– Еще рано судить, – отозвалась Рут. Раздался смех.

– Не сомневаюсь, что наш Габриель легко попался в ее сети. Ответа Рут я не расслышала, и мужчина продолжал:

– Зачем же вы отпустили его так далеко от дома? Вы же понимали, что какая-нибудь ловкая девица сможет его окрутить.

Меня охватила ярость. Сейчас я перегнусь через перила и потребую, чтобы неизвестный обидчик вышел на свет божий!.. Сейчас я объясню ему, что понятия не имела о богатстве Габриеля, когда выходила за него замуж!..

Но я не двинулась с места. В этот момент мужчина на крыльце сделал шаг назад и я смогла его увидеть. Светло-каштановые волосы, широкие плечи. Сходство с Роквеллами если и было, то весьма отдаленное. Потом он решительно направился в дом и пропал из виду. Еще не зная, кто он, я ненавидела его всей душой.

Я вернулась в спальню, дрожа от негодования. Габриель был уже там – запыхавшийся, словно ему пришлось бежать.

– Совершенно забыл о времени, – сказал он. – А ты где была? О, да ты уже одета.

Я открыла было рот, чтобы рассказать Габриелю о подслушанном разговоре, но передумала. Ни к чему его расстраивать, он и так задыхается. Нет, я справлюсь со своими трудностями сама; я преподам урок тому человеку, кем бы он ни был.

Спустившись вниз, я встретилась лицом к лицу со своим врагом. Это оказался Саймон Редверз, двоюродный брат Габриеля.

Габриель представил нас друг другу. Саймон взял мою руку и с дерзкой насмешкой посмотрел мне прямо в глаза, не скрывая своих мыслей. Он был выше и стройнее, чем показался мне с балкона. Светло-карие глаза, загорелое лицо; улыбка, игравшая на губах, не отражалась во взгляде. Я сознавала, что не могу скрыть обуревавший меня гнев, – я никогда не умела таить свои чувства, к тому же слова Саймона все еще звучали в моих ушах.

– Как поживаете? – осведомился он.

– Прекрасно, благодарю вас.

– Вероятно, я должен вас поздравить.

– Только если вам этого хочется. Его брови слегка приподнялись.

– Кажется, мы с вами уже встречались, – не удержалась я.

– Уверен, что нет.

– Возможно, вы меня не заметили.

– Если бы мы встречались, я бы непременно запомнил. Улыбка, которой я его одарила, по неискренности могла бы соперничать с его собственной. Он неуверенно произнес:

– Должно быть, вас ввело в заблуждение фамильное роквелловское сходство. В этих местах вы будете часто видеть знакомые черты.

Он явно намекал на любвеобильность своих предков мужского пола. Я сочла намек неприличным и отвернулась.

К счастью, в эту минуту как раз приехал доктор Смит с дочерью. На правах друга доктор подошел ко мне и тепло поздоровался. Однако взоры всех присутствующих обратились не на него, а на его спутницу.

Дамарис Смит была одной из самых прелестных девушек, каких мне доводилось встречать. Она была невысока ростом, ее черные волосы отливали синевой, подобно воронову крылу. Большие темные глаза, удлиненные к вискам, влажно блестели, кожа имела оливковый опенок; нежный рот говорил о чувственности; зубы поражали белизной; прямой нос с горбинкой придавал ее очаровательному лицу выражение гордости. Стройная и гибкая, она двигалась с удивительной фацией. На ней было белое платье, тонкая талия перетянута золотым кушаком, в ушах – золотые креольские серьги.

При появлении Дамарис все замолчали, отдавая дань ее изумительной красоте. У меня мелькнула мысль: почему Габриель женился на мне, когда у него под самым носом живет такая красавица?

Эффект, произведенный ею на присутствующих, был очевиден. Обожающий отец не сводил с нее глаз; с Люка слетела его обычная безразличная небрежность; Саймон Редверз поглядывал на нее с интересом. Моя неприязнь к нему переросла в стойкое отвращение. Я не сомневалась, что разглядела в нем черты, которые были мне особенно ненавистны, – бесчувственность, самоуверенность, невыносимую практичность, отсутствие воображения, убежденность, что все окружающие столь же расчетливы, как он. Силой характера он так же выделялся среди мужчин, как Дамарис среди женщин – своей красотой.

Сэр Мэтью не скрывал своего восхищения – впрочем, он, по-видимому, восхищался всеми женщинами, – и во время обеда делил свое внимание между мной и Дамарис.

Поведение Дамарис не соответствовало ее экзотической внешности: она была скромна и тиха, всем улыбалась и не стремилась привлечь к себе внимание, что, разумеется, было бы совершенно излишним. На первый взгляд она казалась милой наивной девочкой, – не знаю, почему у меня возникло подозрение, что ее безупречная, бесстрастная красота – лишь маска, скрывающая истинную натуру.

Кроме Смитов и Саймона Редверза среди гостей были викарий с женой и еще два человека – насколько я поняла, скорее соседи, чем друзья. Все интересовались, как мне понравились здешние места, а Саймон Редверз спросил, очень ли они отличаются от привычных мне пейзажей. Я ответила, что наш дом также окружен пустошью и болотами, так что особенной разницы я не заметила. Должно быть, в моем голосе прозвучала резкая нота, которая позабавила Саймона, сидевшего рядом со мной. Наклонившись ко мне, он сказал:

– Вы должны заказать свой портрет и повесить его в галерее.

– Это обязательно?

– О да. Разве вы еще не побывали в галерее? Там висят портреты всех хозяев этого дома и их жен.

– Ну, с этим можно не спешить.

– Вы будете интересной моделью для художника.

– Благодарю вас.

– Гордая... сильная... решительная.

– Вы читаете по лицам?

– Да, если есть что читать.

– Не подозревала, что на моем лице написано так много интересного.

Он рассмеялся.

– Это и впрямь удивительно для столь молодой женщины. Вам не кажется, что, по мере того как мы стареем, судьба – или жизнь, если угодно, – подобно злому гравировальщику, наносит на наши лица предательские линии, которые выдают нас с головой? – Он посмотрел на сидящих за столом. Я отказалась следовать за его взглядом и опустила глаза, несколько шокированная откровенными манерами своего собеседника. – Кажется, вы со мной не согласны, – не отставал он.

– Отчего же. Ваша теория, скорее всего, верна, однако мне кажется не совсем приличным проверять ее на присутствующих.

– Вы скоро убедитесь, что я – грубый йоркширец. Йоркширцы вообще славятся отсутствием такта.

– Я уже имела возможность в этом убедиться.

По его губам опять скользнула улыбка, показавшаяся мне циничной. Ему нравилось провоцировать меня, потому что я была достойной противницей. Что ж, пусть лучше считает меня хищницей, чем дурочкой. Похоже, он проникся ко мне уважением за то, что я, по его мнению, поставила себе целью «подцепить» Габриеля и добилась своего. Жестокие люди всегда преклоняются перед чужой удачей.

– Вы ведь приходитесь Габриелю двоюродным или троюродным братом? – сказала я. – Но как же вы с ним непохожи! Полные противоположности.

Саймон снова одарил меня своей холодной одобрительной улыбкой. Я призналась ему в неприязни, – он же в ответ дал мне понять, что, в отличие от Габриеля, не попался бы в мои сети. Вот уж на кого я не стала бы их расставлять!

– Кстати, о лицах, – проговорил он. – Если вы были в галерее, то должны согласиться, что портреты дают прекрасную пищу для упражнений в физиогномике. Взять хотя бы сэра Джона, который во времена Кромвеля встал на защиту своего короля, в результате чего Роквеллы на время лишились этого дома. На его лице написан упрямый идеализм. Или сэр Люк, игрок, чуть не спустивший свое наследство. Или другие Люк и Джон – самоубийцы... Если присмотреться, можно прочесть по лицам их судьбу. Например, очертания рта Люка говорят о слабости характера. Легко представить, как он стоит на западном балконе, думает о невыносимой трудности жизни и – кидается вниз...

Я вдруг осознала, что другие разговоры за столом стихли и все слушают Саймона. Сэр Мэтью наклонился через стол и похлопал меня по руке.

– Не обращайте внимания на моего племянника, – сказал он. – Он любит рассказывать гадости о наших предках. Злится, что происходит по женской линии и не может наследовать Забавы.

Глаза Саймона странно блеснули.

– По-моему, у вас есть собственный дом неподалеку, – заметила я, обращаясь к нему.

– Келли Грейндж! – Сэр Мэтью почти выплюнул это название. – Редверзы всегда мечтали завладеть Забавами. Его дед женился на одной из моих сестер, но она никак не желала расстаться с этим домом. Постоянно приезжала сюда сначала с сыном, потом с внуком. Что-то последнее время ты редко здесь появляешься, Саймон!

– Обещаю исправиться, – заверил Саймон, насмешливо взглянув на меня.

Сэр Мэтью громко фыркнул, совершенно смутив викария и его жену.