— Такова воля моего отца, сир, и у меня нет оснований думать, что с избранным им женихом я буду счастлива...

Эти слова были произнесены с величайшим смирением, им сопутствовал вздох и скорбный взгляд прелестнейших синих глаз. Генрих запылал, будто стог соломы. После мучительной ночи и бесплодной борьбы со страстью и ревностью, он призвал к себе поутру нареченного «чуда красоты» и сказал ему примерно следующее:

— Вы знаете мое расположение к вам и вашей семье. Мне показалось, что я до сих пор не слишком заботился о вашем процветании. И я решил женить вас на мадемуазель д'Омаль и восстановить ради вас герцогство д'Омаль. Вы будете герцогом, мой дорогой!

— Сир, — пролепетал изумленный Бассомпьер, — неужели вы собираетесь вручить мне сразу двух жен?

Генрих глубоко вздохнул и продолжил свою речь:

— Послушай, я хочу поговорить с тобой откровенно и по-дружески. Я до безумия влюблен в мадемуазель де Монморанси, и от этого я пребываю в тоске и отчаянии. Если ты женишься на ней и она будет любить тебя, я тебя возненавижу. Если она будет любить меня, ты возненавидишь меня.

Генрих добавил, что хочет выдать Шарлотту замуж за своего племянника, принца Конде, и оставить ее при дворе как фрейлину королевы, чтобы она стала «утешением его последних дней». Юный Конде был беден, как церковная мышь, и наверняка не откажется получить сто тысяч франков годового дохода с тем, чтобы беспрепятственно отдаваться своей охотничьей страсти, потому как охота ему гораздо дороже дамского общества.

Эта хитроумная идея была недурна, хоть и шита белыми нитками. Юный Конде — господин принц, как называли его при дворе, потому что он единственный имел право на этот титул, — открыто отдавал предпочтение молодым людям, а не девушкам. В отношении него Генрих мог быть совершенно уверен, что брачная ночь с юной чаровницей будет пастушески-платонической и ничто не помешает ему самому сорвать свежий цветок, который так его воспламенил...

Хотя идти до цветка было еще довольно далеко. Бассомпьер, добросердечный и покладистый юноша, справившись с первоначальным потрясением, сказал своему господину, что всегда желал найти возможность доказать ему свою преданность, и теперь такая возможность ему представилась: он отказывается от своего замечательного союза и девушки, которая так ему нравится. Генрих со слезами на глазах обнял молодого человека. Оставалось привести в исполнение вторую часть задуманного.

Времени терять не стали. В тот же вечер, когда король играл в кости с Беллегардом, сидевшим возле его изголовья, к нему была вызвана герцогиня Ангулемская с племянницей. Когда они вошли, им было велено приблизиться, и король вполголоса сообщил им о своем решении.


***

Шарлотта, покраснев до ушей, но со счастливой улыбкой, выразила готовность повиноваться решению короля, и герцогине ничего не оставалось, как повторить слова племянницы. Генрих почувствовал, что у него вырастают крылья и он возносится на небеса, но, на его несчастье, Шарлотта, встретив в спальне короля Бассомпьера, передернула плечиками с презрительной гримаской... А у того в ушах еще звучали суровые укоры герцога д'Эпернона, упрекавшего его за проявленную им преступную слабость. Состарившись, бывший миньон Генриха III жаждал слыть образцом всяческих добродетелей и быть самым богатым и самым влиятельным человеком во Франции. Подкупленный испанцами, он ненавидел короля, зато пользовался доверием у королевы, что делало его человеком небезопасным, поэтому с его мнением нужно было считаться. Бедный Бассомпьер, почти что публично пригвожденный к позорному столбу, вернулся домой в таком отчаянии, что два дня не мог ни есть, ни пить, ни спать...

А король на глазах молодел. Он готовился к апофеозу своей любовной карьеры, которая удалась ему, как никакая другая. На представлении балета «Нимфы Дианы» в Большом зале Арсенала он откровенно сиял, разодетый в шелка и бархат, умытый, завитый, благоухающий не привычным чесночным запахом, а мускусом и амброй. Надо сказать, что именно этими благовониями пользовался и Бассомпьер, что немало способствовало его успеху у женщин.

Счастливый король, усевшись в кресло, мог беспрепятственно любоваться изящными движениями очаровательной Шарлотты, едва прикрытой прозрачной туникой. Генрих был в таком восторге, что на следующий день приказал явиться к нему поэту Малербу и заказал ему стихи, прославляющие красоту его возлюбленной...


***

А в это время в Вернее, куда отправилась маркиза, ожидая длительного визита своего вновь завоеванного — и, как она думала, уже навсегда — любовника, были начаты работы по украшению замка. Изначально замок строился Андруэ де Серсо для Жака де Буленвилье в предыдущем веке, а закончен был герцогом Немурским. Маркиза, ни о чем не подозревая, задумала превратить свой замок в поистине королевский, сделав его прибежищем возродившейся любви. И в самом деле, разве воздух не благоухал весной?

Когда Генриетта давала волю своей природной веселости, — а сейчас она веселилась, как никогда, — она становилась самой очаровательной хозяйкой для своих гостей. Лоренца проводила с ней и с ее матерью радостные и спокойные дни, понемногу приходя в себя после преследующих ее кошмаров тюрьмы и эшафота. Какое счастье, что с нее сняли все обвинения и подозрения! Сам король в присутствии королевы, министров, Жана д'Омона и всего двора объявил о ее невиновности и прочитал письмо с извинениями, обращенное к милосердной подруге, которая спасла Лоренцу, выходила ее и теперь предоставила ей убежище в своем замке Верней, чтобы ни в чем не повинная Лоренца могла вкусить там мир и покой и по возможности позабыть о своих несчастьях...

После того как ее честное имя было восстановлено, Лоренца могла вновь почувствовать себя собой и вернуться к радостям, присущим юности. Наконец-то благодаря расторопности и сочувствию мадам де Гершевиль ей привезли ее наряды, как бы «по распоряжению» королевы, однако ларца с драгоценностями в сундуке не оказалось. Но Лоренца, побывавшая на краю гибели, о них не печалилась. Ей хотелось во что бы то ни стало позабыть о черных днях, которые выпали ей на долю, и снова стать такой, какой она и была: семнадцатилетней девушкой, готовой радоваться самым простым вещам — голубому небу, земле в лучах весеннего солнца, нежным листочкам на ветвях деревьев, возвращению ласточек, утренним трелям жаворонка и песням садовников, которые они распевали, работая в красивом парке.

О будущем она не хотела и думать. Она дорожила покоем, который воцарился у нее на душе. Может, она сумеет забыть о саднящей ране, нанесенной ей презрением и ненавистью Антуана де Сарранса., ее пасынка, поскольку она стала вдовствующей маркизой де Сарранс. Что за язвительная насмешка! Она старалась забыть и об этом нелепом титуле.

Неомраченное блаженство, каким наслаждались обитатели Вернея, оказалось недолгим, его нарушил невиннейший визит Клода де Жуанвиля, который приехал, как он любил говорить, «поболтать со своими дамами». Жуанвиль приехал с самой неожиданной и невероятной новостью. Как бы ни был недалек и простодушен этот молодой человек, он не мог не догадываться, что новость не просто не понравится хозяйке дома, но вызовет настоящую бурю. Однако он считал своим долгом поставить своих очаровательных подруг в известность относительно последних событий в Лувре. И не скрыть своего негодования — негодования истинного лотарингца — из-за оскорбления, нанесенного королем милейшему Бассомпьеру. Подумать только, разорвать его помолвку с мадемуазель де Монморанси!

— Они были бы такой чудесной парой, — искренне вздыхал он. — И ради чего расторгли их помолвку? Ради того, чтобы отдать ее младшему Конде, у которого нет ни лиара, о рождении которого ходят странные слухи, который зол, как пес, и вдобавок терпеть не может женщин! Но все это небеспочвенно! Дело в том, что Его Величество без памяти влюбился в невесту! Неслыханно, не правда ли?

— В самом деле, невероятно, — проговорила Генриетта глухим голосом, который должен был бы насторожить Жуанвиля. Но увлеченный своим повествованием славный молодой человек, вместо того чтобы пощадить свою собеседницу, не упускал ни малейшей подробности. Гнев Генриетты возрастал с каждой секундой. Мадам д'Антраг наблюдала за ними обоими и тщетно искала средства остановить Жуанвиля. Но Генриетта вдруг совершенно неожиданно успокоилась, а Жуанвиль перешел к заключительной части своего повествования:

— При таких обстоятельствах можно ждать, что брак молодого Конде будет отменен церковью как неосуществленный, король тоже разведется и сделает свою возлюбленную королевой!

— Очередную возлюбленную, — издевательски подхватила Генриетта подозрительно сладким голосом. — А как вы думаете, согласится на развод та, что сидит на троне уже десять лет и сейчас носит под сердцем шестого ребенка?

— Разумеется, она будет протестовать. Но поскольку в семейной жизни все идет только к худшему...

— Все идет только к худшему! А при теперешних обстоятельствах...

— Вы ничего не знаете. Королева сейчас в слабой позиции, потому что король предложил ей что-то вроде договора.

— Договора?

— Именно! Он сказал, что готов навсегда отказаться от любовниц, если она отошлет в Италию супругов Кончини и не будет выписывать из Сиены монахиню сестру Пасифаю, которая, не уставая, пророчит королю близкую смерть.

— И что же?

— Королева туманно пообещала не торопиться с Пасифаей, но наотрез отказалась расстаться с Кончини.

— Уже не в первый раз. Но почему король снова на них рассердился?

— Он постоянно подозревает их в чем-то. Сейчас Его Величество твердо убежден, что не кто иной, как Галигаи помогла исчезнуть донне Гонории Даванцатти и надежно укрыла ее в каком-то убежище, — сообщил Жуанвиль, повернувшись на этот раз к Лоренце.