— Даже в этом случае, господин прево. Если судить по тому, что довелось мне пережить, выйдя из монастыря, я не создана для счастья, более того, я уже начала думать, что я... приношу несчастье. Двое мужчин заплатили жизнью, высказав желание взять меня в жены. Оба они мертвы, и я... я больше не хочу, чтобы меня винили в чьей-то смерти.

— Не печальте себя такими мыслями, — успокоил ее Тома с широкой улыбкой. — Я отлично могу о себе позаботиться и был бы счастлив получить право заботиться о вас, — добавил он, внезапно став очень серьезным. — Клянусь вам, и вы мне поверьте, что дело вовсе не в милосердии...

— Мы охотно верим тебе, Тома, — злобно выкрикнул Антуан. — Если бы у осужденной красовался на спине горб, нос был крючком, а глаза косили, ты бы вряд ли проявил бы такое благородство! Понадобилось, конечно, похвальное, я бы сказал, бахвальное мужество, чтобы заполучить в свою постель такую красавицу... Пусть даже несколько попорченную полученным наказанием!

— Сир! — воскликнула Лоренца. — Я умоляю вас, защитите! Это невыносимо!

И, залившись слезами, Лоренца бросилась в ноги государю:

— Отдайте господину де Саррансу мою голову, сир, раз он жаждет моей казни! Он вправе ненавидеть меня, веря, что я убила его отца, но оскорблять меня он не имеет права!

Ее отчаяние было так красноречиво, что мадам д'Антраг поспешила к ней, обняла и тоже, встав на колени, обратилась к королю:

— Сжальтесь над ней, сир, умоляю вас! Она слишком молода, чтобы выносить такие ужасы!

Пожав плечами, Мария де Медичи процедила с усмешкой:

— Комедия!

Генриетта де Верней издала оскорбленное «ах!», присоединилась к двум женщинам, но при этом осталась стоять.

— Ни для кого не секрет, что у вас нет сердца... мадам! — язвительно бросила она королеве. — Единственное, что вы умеете, это рисоваться, украсившись пудом драгоценностей! Но не таковы тяготы, достойные королевы Франции! А у Его Величества короля я прошу разрешения увезти мадам де Сарранс снова к нам. Она достаточно наслушалась сегодня разных речей, и, если вы все-таки решите предать ее смерти, то она, по крайней мере, дождется этого кошмара в тишине и покое. Но в этом случае я оставляю за собой право высказать все, что я думаю о вашем справедливом суде! Пойдемте, мама! Мы возвращаемся домой! — завершила мадам де Верней свою речь и наклонилась, чтобы помочь Лоренце подняться.

Королева разразилась проклятиями, зато Генрих с внезапным блеском в глазах расхохотался.

— Сердитесь, маркиза, сердитесь! Нельзя сказать, что вы совсем уж неправы. Конечно, есть предел тому, что может вынести столь юная особа! Но, быть может, стоит оказать хоть капельку почтения Ее Величеству королеве? Как вы думаете?

— Что посеешь, то и пожнешь, сир, — ответила маркиза, плавно делая изящнейший реверанс и сопроводив его убийственным взглядом в сторону королевы. — Что же касается меня, то нет предела моему уважению к моему королю! Уважению и любви, — закончила она почти что шепотом.

— Я очень скоро поспешу к вам с новостями, — прошептал он в ответ, лаская ее взглядом. И тут же, возвысив голос, властно произнес: — Сопроводите дам до их кареты, оказав им должное почтение!

Три дамы покинули зал, где воцарилась мертвая тишина. Но тихо там было недолго. Сначала послышались частые вздохи разобиженной королевы, потом она начала приглушенно рыдать, что предвещало скорый припадок, на какие Ее Величество была большая мастерица. Король тут же повернулся к жене, похлопал ее по руке и позвал:

— Мадам де Гершевиль!

Фрейлина появилась в одно мгновение.

— Что изволите, сир?

— Проводите королеву в Лувр! Она плохо себя чувствует... Дает себя знать ее положение!

Когда у Генриха появлялся вот такой особый тон, Мария знала: настаивать бесполезно, и предпочла поддержать предложенную им игру. Со страдающим видом она оперлась на руку мадам де Гершевиль, не потеряв, однако, ни капли своего величия, и вышла в сопровождении хозяина дома, который почтительнейшим образом ее сопровождал. Дожидаясь, пока де Сюлли вернется, Генрих обратился к двум юношам:

— Теперь поговорим по душам! Я хочу получить от вас искренние и прямые ответы. Маркиз, вы в самом деле уверены, что донна Лоренца виновата?

— Совершенно уверен, сир. Она не совершила убийства своими руками, но я полагаю, что Бертини был ее орудием, может быть, за плату, а, может быть, из преданности. Мы не знаем, что это за человек, но мы знаем, что красота донны Лоренцы обладает властью и способна пробуждать в мужчинах страсть. Мы не раз уже в этом убеждались.

— Да, начать хотя бы с вас! Мне это во сне привиделось, или вы, в самом деле, умоляли меня отослать вас куда-нибудь подальше, лишь бы не присутствовать на веселой свадьбе вашего отца с той, о которой до этого вы и слышать не хотели, будучи «безумно» влюблены в другую?

— Вы не ошибаетесь, сир. Все так и было. Как только я увидел донну Лоренцу, мне показалось, что с моих глаз спала пелена!

— Сто чертей и один дьявол, мой мальчик! Но с тех пор, как мне кажется, вы их крепко зажмурили и вдобавок надели шоры, чтобы, не дай бог, они не открылись. Неужели вы теперь всерьез хотите, чтобы она лишилась головы, и требуете совершить это любой ценой? Вы случайно не повредились умом, маркиз де Сарранс?

Тон короля был суровым. Антуан живо возразил:

— Я не повредился умом, сир! Но уверен, что меня околдовали. Флоренция, говорят, необычный город. Ходят слухи, что девушки там увлекаются магией и прибегают к колдовству.

Изумленный Тома хотел было возразить, но король вдруг начал смеяться и сквозь смех проговорил:

— Вы можете себе представить, как королева оседлала метлу и, надев островерхий колпачок, полетела на шабаш?.. Нет, вы только подумайте! Летит на метле... Хотя от высоты у нее бывают головокружения! А какой величины должна быть эта метла!..

Король заходился от смеха под изумленными взорами Жана д'Омона, прокурора Женена и Тома де Курси, но они, глядя на Его Величество, и сами тоже залились веселым смехом. Не смеялся один де Сарранс. Над ним явно издевались, и, если бы смеялся не государь, он бы тут же потребовал объяснений. Но теперь он вынужден был пуститься в объяснения сам, сказав, что Ее Величество, разумеется, вне подозрений, зато ее сернокислая придворная дама, знаменитая Леонора Галигаи, страшная, как смертный грех, которая шмыгает по королевским покоям под черной вуалью, будто злокозненная тень, без сомнения, обладает колдовскими чарами.

Генрих перестал смеяться.

— На этот раз вы попали не в бровь, а в глаз. Порой и на меня навевает жуть эта женщина! Но должен вам заметить, что между этим исчадием ада и очаровательным ребенком, которого вы с таким ожесточением хотите сжить со света, нет ни малейшего сходства. Придет время, и вы разберетесь в своих чувствах, мой мальчик!

Король повторил те же слова, что сказала ему странная сестра Доктрове, с которой Антуан повстречался на Гревской площади. А она была совершенно уверена в невиновности Лоренцы...

Король же, обратившись к Тома, продолжал:

— Перейдем теперь к вам, Тома де Курси! Вы многое взяли на себя в этом деле. Уверены ли вы, что повиновались лишь чувству сострадания, когда объявили о своей готовности взять в супруги ту, которая лишилась бы головы в следующую минуту?

Тома задумался на секунду, потом, поглядев прямо в глаза королю, ответил:

— Не знаю, сир!

— Ну, надо же! — язвительно пробормотал Антуан.

— Или вы замолчите, Сарранс, или я снова отправлю вас в Шатле. А вы, Курси, постарайтесь объясниться более ясно. Я задам вопрос по-другому: любите ли вы донну Лоренцу? Любите ли душой и телом?

Тома опустился перед королем на одно колено.

— Простите меня, сир, если не могу ответить вам иначе, чем ответил. Когда я узнал о преступлении, что должно было свершиться на Гревской площади, когда увидел ее в руках палача, который уже собирался отрубить ей голову, жалость и сострадание захлестнули меня, без всякого сомнения, но еще меня охватил священный ужас, словно сейчас должны были уничтожить святого ангела. Мне показалось, что если она погибнет, то земля лишится солнечного луча. И тогда мир уж точно станет для меня другим, я не смогу спать по ночам...

Тома неожиданно обратился к Антуану:

— А что испытывал ты, когда, затерявшись в толпе, смотрел, как вершится несправедливейшее и нелепейшее преступление? Когда готовы казнить несчастное дитя, которым посмели воспользоваться как обменной монетой, с кем обращались постыднее, чем с рабыней, кого обвинили в страшных злодеяниях, не пожалев ее юности и мстя за один только грех — ее красоту?

— Я жаждал освобождения. Надеялся, что, умерев, ее образ перестанет преследовать меня повсюду.

— Но преследуют как раз мертвые, а не живые!

— Она и сейчас преследует меня! Она разрушила мою жизнь и жизнь моего отца!

— Погодите одну минуту!

Встал Жан д'Омон, которому, подойдя на цыпочках, что-то сообщил шепотом слуга. Прево поклонился королю и сказал:

— Прошу прощения, сир, за мое вмешательство, но мне только что сообщили о новой трагедии.

— Еще одной? Что же произошло на этот раз?

— Стражники, которые были посланы на улицу Пули арестовать сьера Бертини и забрать кинжал, встретили там отряд ночного караула. Бертини и мадемуазель Мопэн, его любовница, были этой ночью убиты в своей постели. Зарезаны оба, и он, и она. Кинжалом, которого не нашли. Возможно, тем самым, что мы надеялись изъять.

Де Сюлли, вернувшийся в комнату, проводив Ее Величество королеву и ее фрейлину, внимательно взглянул в лицо каждого, кто услышал эту ужасную новость. На всех без исключения лицах был написан ужас. Де Сюлли подошел к королю, который спросил его: