— С какой стати?

— Потому что маркиз будет беречь вас для одного себя и не позволит вам участвовать в придворной жизни, где царят весьма вольные, если не сказать больше, нравы.

Лоренца молчала, обдумывая сказанное многоопытным сьером Джованетти. И вдруг ей пришла в голову замечательная мысль.

— А маркиз знает, что подвергает себя большой опасности? И вы, сьер Филиппо, знаете, как погиб мой возлюбленный жених?

Джованетти ответил не сразу.

— Убит кинжалом, как я слышал.

— Да, и убийца оставил записку, грозя смертью каждому, кто отважится на мне жениться.

— Я ничего не знал об этом, — торопливо ответил посол, отводя глаза. — Может быть, именно по этой причине Их Высочества так охотно позволили вам уехать и увезти с собой ваше немалое приданое. Они полагали, что за пределами Флоренции угроза потеряет свою силу.

— Но, может быть, и этого жениха постигнет та же печальная участь, а мне, с приданым или без него, все-таки придется вернуться во Флоренцию, — с сухим язвительным смешком предположила Лоренца. — Мне кажется, вы должны предупредить маркиза де Сарранса.

— Неужели вы думаете, что подобная угроза может заставить отступить старого вояку? Бесстрашие отца и сына вошли при дворе в поговорку. Оно у них в крови, они любят вызывать огонь на себя. И я думаю, что отца позабавила возможность позлить сына, она придала особый вкус его желанию завладеть вами.

— Я полагаю, вы шутите.

— Нисколько. Тут уж, поверьте мне, не до шуток.

Лоренца в гневе поджала губы, отодвинулась в глубь кареты и не проронила ни слова до тех пор, пока они не приехали в посольский дом. Выйдя из кареты, она попрощалась с сьером Джованетти, сухо пожелав ему спокойной ночи и отказавшись от ужина, который по его распоряжению могли бы принести ей из «Тернового венца». Войдя к себе в спальню, Лоренца тут же улеглась в кровать, не ответив ни на один вопрос сгоравшей от любопытства Бибиены.

Она хотела все понять и хорошенько обдумать.

Но ее занимала только одна мысль: послезавтра король с королевой должны отправиться в Париж, где, — как она горячо надеялась, — возможностей избавиться от нежеланного брака у нее появится гораздо больше.


***

Антуан собирался попросить у короля аудиенции после того, как закончится заседание Совета. Он чувствовал себя прескверно. Молодой человек вовсе не хотел выглядеть сумасшедшим или слабоумным в глазах государя, которым восхищался и которого любил всем сердцем. Ему было настолько не по себе, что, приблизившись к покоям короля, он даже осведомился у господина де Сюрьена, главного королевского камердинера, о настроении Его Величества. Очевидно, он совсем лишился душевного равновесия, если обратился к человеку, которого всегда терпеть не мог, считая его несносным надутым спесивцем.

— Как себя чувствовал Его Величество поутру? — спросил он Сюрьена.

— Вы имеете в виду, когда вышел из спальни королевы?

— Ну-у, может быть... Да.

— Как обычно.

— А как обычно?

— Ни весел, ни печален.

Но как раз тусклое безразличие не было свойственно королю Генриху, он был участлив и впечатлителен, и выражение его лица менялось чуть ли не каждую секунду. Король был жаворонком, он любил обещания нового дня. Даже когда жена досаждала ему ночью ссорами, он радовался утру, словно новый день был для него возможностью убежать от нее...

Антуан поблагодарил Сюрьена кивком головы и отправился к дверям зала Совета поджидать короля. Генрих вскоре появился вместе с министром Вильеруа, вторым, после де Сюлли, своим главным советчиком. Они что-то горячо обсуждали. Сердце Антуана упало: настроение короля, похоже, было хуже некуда, и он сразу подумал, уж не удалиться ли ему, чтобы не тревожить беарнца. Однако Генрих его заметил и, странное дело, сразу как будто подобрел. В. глазах его запрыгали веселые огоньки.

— А-а, де Сарранс-младший! Пойдемте-ка со мной! А письмом Папе мы займемся с вами сегодня вечером, перед ужином, — обратился он к Вильеруа, кивнул и пошел вперед скорыми шагами, настолько скорыми, что Антуан, несмотря на свои длинные ноги, едва за ним поспевал. Король направился в Оружейную и по дороге здоровался то с одним, то с другим из своих придворных, говоря: «Служу такому-то», «служу такому-то».

Войдя в Оружейную, король уселся на высокий стул, взял в руки пистолет с серебряной насечкой, который лежал рядом на столике, и стал его рассматривать. Потом повернулся к своему спутнику:

— Что-то вы скверно выглядите, мой мальчик! Но я не сомневаюсь, что вы пришли поделиться со мной своим счастьем.

— Счастьем? — переспросил молодой человек с выражением неподдельной муки на лице, ему и в голову не могло прийти, что король надумал немного позабавиться.

— А чем еще? Ваш батюшка вам на радость женится на той, на которой вы жениться не хотели, так что вы можете повести к алтарю мадемуазель де Ла Мотт-Фейи, без которой, как я слышал, жить не можете. Правильно я догадался?

Генрих говорил, а Антуан становился все более бледным. Он пытался найти слова, которые объяснили бы сложившуюся ситуацию, но они никак не приходили ему в голову.

— Так что вы мне скажете? — осведомился король, вперяя в юношу сверкающий взгляд.

В отчаянии несчастный встал на колени, но головы не опустил и смотрел королю прямо в глаза.

— Все не так, сир... И я прошу за это у короля прощения... Я пришел просить Его Величество отправить меня в какой-нибудь пограничный полк, любой, какой он пожелает, но только как можно дальше от Парижа и по возможности тот, где быстрее всего начнутся боевые действия...

— Иными словами, вы хотите отправиться туда, где у вас будет больше шансов быть убитым. Я правильно вас понял? Но вы единственный сын у отца, вы должны заботиться о продолжении вашего рода.

— Со вчерашнего дня господин маркиз больше во мне не нуждается. Он сам рассчитывает дать жизнь многочисленному потомству и...

Антуан опустил голову, чтобы скрыть злые слезы, что закипели у него на глазах, но не мог удержаться и шмыгнул носом.

— Поднимитесь с колен, — приказал король. Антуан встал с безрадостной покорностью, которая тронула сердце короля. Он и сам был подвержен непредвиденным приступам страсти и прекрасно представлял себе, что сейчас испытывает несчастный юноша. Когда король заговорил, тон у него стал гораздо мягче.

— Ты и представить себе не мог, что судьба сыграет с тобой такую злую шутку, — покачав головой, сказал он. — Еще вчера единственным твоим желанием было жениться на хорошенькой девице, которая, однако, не идет ни в какое сравнение с той, на которой ты жениться отказывался, не так ли? Венера собственноручно пронзила твое сердце стрелой любви, перед тобой уже готовы были открыться ворота рая, но тут твой отец... из преданности своему потомку лишил этого потомка райских кущ. Я прекрасно понимаю причину твоего поспешного и необыкновенно настоятельного желания уехать подальше от королевского двора. Ты слишком честен, чтобы вызвать на дуэль первого встречного и дать ему пронзить себя шпагой.

— Сир, — едва слышно вымолвил Антуан, чувствуя, что возрождается к жизни. — Откуда король мог догадаться, что...

— Читать в людских сердцах и видеть человеческую суть — прямая обязанность государя, если он хочет править по-настоящему. Я не позволю обречь тебя на бесславную смерть в каком-нибудь глухом углу моего королевства. Завтра месье де Бовуар отправляется в Англию, где будет представлять нас при королевском дворе короля Якова. Ты будешь отвечать за его безопасность. Представлять интересы Франции в Лондоне не такое уж легкое дело.

— О, сир! Вы вернули меня к жизни!

— Минуточку! (Король внезапно заговорил очень суровым тоном.) Само собой разумеется, что перед отъездом ты зайдешь к мадемуазель де Ла Мотт-Фейи и попрощаешься с ней. О тайном отъезде не может быть и речи.

Прекрасно понимая, как неприлично уезжать, не попрощавшись, Антуан все-таки предпочел бы обойтись без свидания с Элоди. Сомнения, очевидно, сразу же отразились у него на лице, потому что Генрих очень сухо повторил:

— Ты понял, что я тебе сказал?

— О да, сир. Я непременно с ней увижусь.

— Часто мужество нам требуется вовсе не в схватке с врагом, — заключил король с легкой улыбкой. — Если тебе это поможет, то можешь сказать, что король возражает против вашего брака.

Антуана бросало то в жар, то в холод, и он уже не знал, что ему и думать. На всякий случай он отважился спросить:

— А если она спросит, по какой причине?

— С каких пор государь должен отчитываться о своих решениях? Приготовься проститься с мадемуазель и со своим отцом, — заключил Генрих и протянул Антуану руку, которую тот поцеловал, задыхаясь от радости, и потом, пятясь, двинулся к двери. На пороге Антуан остановился, чтобы перевести дыхание — ему не хватало воздуха, он задыхался, словно пробежал долгую дорогу. Он еще не верил своему счастью. Король так великодушно пошел ему навстречу, что он готов был плакать от радости. Любопытный взгляд стоящего у лестницы швейцарца остерег его от излишней чувствительности. Антуан выпрямился, надел шляпу и, положив руку на эфес шпаги, покинул покои короля. Он направился к покоям королевы, где камеристка ему сообщила, что Ее Величество прогуливается со своими дамами в парке, желая перед отъездом в Париж насладиться как следует его красотами, так как в столице она ничего подобного не увидит. Дамы прогуливались по большому партеру. Мария де Медичи, по своему обыкновению, увешенная драгоценностями, как чудотворная икона, неспешно шла под руку со своей лучшей подругой герцогиней де Монпансье, в девичестве Катрин де Жуаез, любя ее за кротость нрава и мягкость характера. У герцогини был только один недостаток: она была мнительна и всегда чрезмерно опасалась за свое здоровье. Стоило ей чихнуть, как ей казалось, что началась предсмертная агония. Трудно было себе представить, как она справилась с родовыми муками. Но как бы там ни было, у нее была дочь, которую Мария де Медичи любила и баловала, предназначая в жены своему второму сыну. Что, впрочем, было не так уж удивительно — крошка была самой богатой наследницей Франции.