— Именно тут вы и ошиблись, сенатор, — я поднял перед рубашки и достал пистолет из-за пояса штанов. На мне был ремень с большой металлической пряжкой, который я выиграл как трофей за то, что поймал на ярмарке овцу с помощью лассо. — Бешеная вещичка для всех твоих металлоискателей. Они вырубаются каждый раз из-за нее.

Сенатор сел обратно и сложил руки на поверхности стола, указывая на стул перед ним.

— Значит, тогда закончим это дерьмо, не так ли?

Мое внимание привлекла фотография на его столе. Это была моя малышка, щенячьи глазки, на несколько лет моложе, чем сейчас, она лежала на каком-то пляже. Ее улыбка была шире и ярче, чем я когда-либо видел. Однажды она была счастливой, и стало ясно, что эта частичка ее счастья сделает сделку легче.

— У меня твоя дочь. У тебя десять секунд, чтобы рассказать мне, почему ты не знаешь, где она, и почему не ищешь ее. Правду. Паршивая ложь не прокатит, — предупредил я.

Глаза сенатора расширились.

— Лучше бы ты не причинял ей боль, а иначе… — он поднялся из своего кресла, и оно резко отъехало назад, падая на пол. — Что тебе известно?

— Уймись, мать твою. Я знаю, что у нее большие синие глаза и склонность болтать, когда она нервничает, — и ради забавы добавил: — Знаю, что ее сердцебиение учащается, когда она возбуждается.

— Что ты нах*р сделал с моей дочерью?

— Оу, нет. Так это не сработает. Тебе придется ответить первому. Почему ты не заявил о ее исчезновении? Почему не искал ее?

— Какого хрена ты думаешь, что мы ее не искали? — спросил сенатор, возвращаясь к креслу и нервно подергивая руками.

— Потому что, если у сенатора пропала дочь, это оказалось бы немаленьким делом. Все новостные каналы были бы в курсе. А этого нет.

Сенатор Прайс поднял стул с пола и уселся, потирая руками глаза.

— Мы говорили людям, что она за границей, в Париже. Но, как вы уже знаете, это неправда, — признал он. — Мы не заявляли об исчезновении, потому что Рэйми — проблемный ребенок. Она начала общаться не с теми людьми. Исчезала на недели временами. В этот раз на месяцы, и она не пользовалась моей кредитной картой. Мы с ее матерью думали, что она бунтовала и хотела преподать нам урок. Мы серьезно поссорились перед тем, как она вылетела из дома. С тех пор мы ее не видели.

— Так вы не сообщили о ее исчезновении, потому что она была проблемным ребенком? Или потому что у тебя на носу были выборы и ты боялся, что эта история подпортит твою ох-какую-идеальную политическую морду?

— Вы видели, что случилось с Сарой Пэлин, когда они выяснили, что ее шестнадцатилетняя незамужняя дочь забеременела? Это убило ее! Я не мог заявить об исчезновении дочери во время своей кампании и знал, что Рэйми на самом деле не пропала. Она просто сбежала, как делала сотни раз до этого. Так что я извинялся, врал. Говорил людям то, что они хотели услышать, когда мы с ее матерью каждый день молились, чтобы она хотя бы позвонила, — он выглядел обезумевшим. — Скажите мне, что с ней все в порядке.

— Да. Она в порядке.

Сенатор вздохнул с облегчением:

— Почему она так и не пришла домой? Она и правда настолько ненавидит нас? — спросил он, прижимая пальцы к вискам.

— Она не помнит. С ней случился какой-то несчастный случай. Проснулась с потерей памяти. Она даже не знает своего имени.

— Что? — он снова встал. — Отведи меня к ней! Сейчас! Мне нужно увидеть ее! — потребовал он.

— Не так быстро, — я поднял руку. — Сядь, бл*дь, на место, сенатор. Кажется, нам нужно обговорить небольшой обмен.

Он опустился назад.

— Да, конечно. Каковы ваши условия?

— Никакой х*рни. Никаких денег. То, что я предлагаю, лишь обмен. Рэйми за Макс. Мою дочь. Вот информация о ней, — я положил перед ним расписку. — На обратной стороне имя моей дочери, номер социальной страховки и адрес дома приемной семьи, в которой она живет, а также мой адрес. Будь там. Завтра в полдень. Привези Макс и все бумаги об опеке, которые дают мне все права на мою дочь, и тогда — и только тогда — ты получишь назад свою, — слетев с языка, слова причинили мне боль, но их нужно было произнести, потому что этот обмен должен произойти.

— Это можно устроить, но мне понадобится больше, чем один день, — проговорил сенатор, нервно шевеля большими пальцами друг над другом.

Я встал и прошел к двери.

— Завтра в полдень. Если тебя там не будет и ты не привезешь Макс… — я развернулся, чтобы посмотреть ему в лицо. — Я перережу глотку твоей девочке. Без колебаний. Если я не смогу получить свою дочь, ты никогда не получишь свою. И мне насрать, что случится после этого.

Я выдохнул только тогда, когда оказался в машине с Медведем.

— Как прошло? — поинтересовался он. Я вздохнул. — Настолько плохо?

— Все прошло настолько хорошо, как и могло. Вздыхаю из-за того, что я это сделал.

— А что именно ты там сделал?

— Я обменял Доу.

— На что? — крикнул он.

— Кого, — поправил я.

— Ладно, на кого?

— Макс. Я обменял Доу на Макс.

— Ох. Ты ж. Бл*дь.

— Ага, это если вкратце, — ответил я, проведя рукой по голове. — Если раньше я не был уверен, продал ли душу, то теперь на сто процентов это знаю.



ГЛАВА 30.

Кинг

Я лежал в кровати с Доу. Была почти полночь, а я уже отсчитывал часы до полудня. В полдень я увижу Макс впервые с тех пор, как держал ее в своих руках в ту ночь, когда позволил своей матери сгореть заживо.

В полдень я в последний раз увижу свою девочку.

Доу станет человеком, которым и должна быть: человеком, которым она родилась, Рэйми Прайс. Она, скорее всего, даже не подумает взглянуть на меня в зеркало заднего вида, когда поймет, что возвращается к роскошной жизни. Я никогда не был настолько хорош, чтобы она начала со мной свою жизнь, и это будет самый эгоистический и альтруистический поступок, который я совершил по отношению к ней.

Я возвращал ее.

Я получал обратно свою дочь.

Я еще никогда не был настолько несчастным и возбужденным одновременно. Несколько месяцев назад я и не предполагал, что, если у меня получится вернуть Макс, мне придется пройти этот путь в одиночку. Как минимум я думал, что со мной будет Преппи. Потом я думал, что рядом будет еще и Доу.

А теперь оказываюсь только я один.

Я закинул свою ногу поверх ее. Я не мог приблизиться к ней достаточно. Я убедил Доу отпустить ту, кем она была, чтобы быть со мной, но ее прошлая жизнь, в отличие от Преппи, восстала из могилы и преследовала меня с тех пор, как я нажал на кнопку «поиск».

Я выбрасывал Доу обратно словно рыбу, которая не заслуживала, чтобы ее оставили.

Но она ЗАСЛУЖИВАЛА.

Бл*дь, она заслуживала всего.

Не было ни единого сомнения в том, что если и существовали родственные души, то Доу была моей. Проблема в том, что Рэйми не была. У Рэйми был парень. Были деньги. Будущее, в которое не вписывался преступник с татуировками и склонностью к насилию. Рэйми не была готова поставить себя под удар, подвергать себя риску быть подстреленной или даже беспокоиться о том, что кто-то из нас пострадает или умрет.

Я желал для Доу большего. Хотел разбить наши сердца и покончить со все этим, чтобы мы оба могли стать настоящими.

Она — со своей семьей.

Я — со своей.

Я перевернул Доу на спину и залез сверху. Раздвинув ее ноги, я опускался вниз, пока не почувствовал ее сладость в последний раз. Я медленно развел языком ее складки, когда она проснулась со стоном.

На моих глазах появилась влага. До того, как упала моя первая слеза, я довел Доу до оргазма языком. Я был рад, что глаза Доу были закрыты, когда вошел в нее и начал жестко вколачиваться в не просто самую великолепную киску, которая у меня когда-либо была, в не просто самую великолепную девушку, которую я когда-либо знал, а в самую сильную любовь, которая у меня когда-либо была.

Единственную любовь.

Если бы все было по-другому, я бы надел кольцо на палец Доу. Она бы выносила моего ребенка. У нас была бы Макс. Был бы Преппи. Мы были бы семьей, которую я всегда хотел, но которой, я знал, никогда не существовало.

Потому что этого не могло случиться.

Преппи, бл*дь, был мертв, а моя девочка вот-вот должна была вернуться к той жизни, в которой она была рождена.

Я говорил Доу, что люблю ее, с каждым толчком своих бедер. Говорил ей, что мне жаль. Говорил, что хотел бы, чтобы она осталась навсегда. Я говорил ей, что хотел, чтобы она родила моего ребенка. Сексом я говорил ей все, что не посмел сказать вслух. Я говорил ей, что, будь все по-другому, мы бы навсегда остались вместе.

Навсегда.

Я так и не сказал ничего вслух, только смотрел на Доу сверху, полуспящую, пока доводил ее до грани еще одного оргазма, наблюдая, как могло бы выглядеть это всегда.

И оно было так чертовски прекрасно.

Неожиданная слеза соскользнула с подбородка. Я вытянул руку и поймал ее до того, как она вытащила бы Доу из состояния спящего экстаза, в котором та сейчас находилась.

До того, как она поняла, что я на самом деле чувствовал.

До того, как она ушла.

Навсегда.

На следующее утро впервые в своей жизни я занимался любовью с женщиной. Я не трахал ее. И не занимался сексом.

Я целовал ее все время. Держал так близко, как только могут держаться двое. Я говорил ей, что она прекрасна.

Что я любил все в ней.

Я ждал, пока оргазм полностью накроет ее, чтобы прошептать: «Я люблю тебя». Не знаю, слышала ли она меня, но я говорил это больше себе, чем ей.

Мне необходимо было сказать эти слова, пока у меня все еще существовал такой шанс.

Думаю, часть меня любила Доу с того самого первого мгновения, когда я увидел ее. В бегах, прекрасную, напуганную. Я хотел Доу, ее тело и душу.

Она останется со мной еще всего лишь на несколько часов, и я проведу каждую секунду внутри моей девочки.