— Это совершенно невозможно, — возражала Асако; она бегло заговорила по-японски с тех пор, как к ней вернулось прежнее светлое и легкое настроение. — Вы, должно быть, шутите. За это можно дать десять йен.

Старый антикварий, с лицом и тощей фигурой Юлия Цезаря, отвернулся, отказываясь от такого безумного предложения, безнадежно пожимая плечами. Он притворился, что очень занят разжиганием своей тоненькой трубки над огнем лампы, освещающей его товар.

— Десять иен! Вот смотрите! — сказала Асако, показывая банкнот. Купец покачал головой и выпустил клуб дыма. Асако направилась снова к потоку прохожих. Но не прошла она и десяти ярдов, как почувствовала прикосновение к рукаву своего кимоно. Это был Юлий Цезарь со своей вещицей.

— Хорошо, окусан, можно уступить. Тридцать иен; возьмите его, пожалуйста.

Он совал маленький ящичек в руку Асако.

— Двадцать иен, — торговалась она, вынимая две бумажки.

— Это в убыток! Это в убыток! — ворчал он; но вернулся к своему столику очень довольный.

«Я пошлю это Джеффри, — думала Асако, — это принесет ему счастье. Может быть, он напишет мне, чтобы поблагодарить. Тогда и я напишу ему».


Новый год — величайший из японских праздников. Японец из среднего или низшего класса весь год живет в густой паутине долгов. Но считается необходимым в последние дни года уплатить по всем своим обязательствам, и недостаточный должник должен продавать кое-что из своих семейных сокровищ, чтобы встретить Новый год совершенно чистым. От этих-то операций так и разбухают лавочки йомисе.

В день Нового года жена приготовляет пирожки из рисовой муки, традиционные для этого праздника, а муж заботится о том, чтобы у порога его дома стояли две кадомацу — срубленные сосенки, укрепленные веревками. Затем, нарядившись во фрак и цилиндр, если он хайкара — джентльмен, или в лучшее кимоно и хаори — если он старомодный японец, он отправляется в рикше с поздравительными визитами, чтобы обменяться «о медето», новогодними пожеланиями. Он везет подарки для своих важных покровителей и визитные карточки для менее влиятельных знакомых. Потому что японская пословица говорит: подарки поддерживают дружбу. В каждом доме во время визита он высасывает чашечку саке, так что возвращается домой гораздо чаще благодаря помощи извозчика-рикши, а не вследствие собственных усилий или даже распоряжений. Действительно, как сказала Асако ее горничная, японская жена очень довольна, когда день Нового года пройдет.

На следующую после Нового года ночь выпал снег. Он продолжал падать и все утро, так что маленький садик Асако стал бел, как свадебный пирог под сахарной пудрой. Все неровности лужайки на берегу реки были сглажены белым ковром. Соломенные плетенки, которыми предусмотрительный садовник окутал кусты азалий и карликовые хвойные деревья, превратились в толстые белые саваны. Как шары водяной пены на волнах, снег скопился хлопьями на перьях бамбуковой заросли, скрывавшей соседнее жилище и делавшей из маленького владения Асако птичье гнездышко.

За темной, лениво двигающейся рекой крыши и зубцы Асакусы казались фантастичнее любой театральной декорации. Асако вспомнила о том первом снежном дне в Японии, когда Джеффри и она познакомились в посольстве с Яэ Смит.

Она дрожала. Темнота сгущалась. Японский дом — слабая защита от холода зимы, и жар углей в деревянном ящике — весьма бедная помощь. Служанка плотно закрыла ставни на ночь. Где это Танака? Он ушел на новогоднюю прогулку со своими родственниками. Асако внезапно почувствовала свое одиночество и мысленно благодарила кузину Садако за моральную помощь, оказываемую ее кинжалом. Она вынула его из ножен и рассматривала лезвие, рукоятку тонкой работы, с осторожностью и тревогой, как будто касалась пальцами змеи.

Только что стало тихо в доме, как вдруг усилился ветер. Он потрясал деревянную раму дома с неожиданной силой, почти как землетрясение. Бамбуковая роща стучала, как будто сталкивались кости, и снег скользил и падал с крыши с глухим шумом.

Раздался резкий стук во входную дверь. Асако вскочила и спрятала кинжал в кимоно на груди. Она лежала вытянувшись на длинном кресле. Теперь она спустила ноги на землю. О Хана, служанка, пришла доложить, что приехал Ито-сан. Асако, полурадуясь, полубеспокоясь, приказала просить его. Она слышала стук тяжелых шагов в доме; затем Ито ввалился в комнату. Его лицо было очень красно и голос хрипл: он нанес уже много новогодних визитов.

— С Новым годом, Асако-сан, с новым счастьем! — проикал он, схватив ее руку и работая ею, как рукоятью насоса. — Новый год в Японии очень счастливое время. Все японцы говорят, что Новый год очень счастливая пора. Этот Новый год принес счастье Ито. Нет больше грязных дел, нет Йошивары, нет больше сводничества. Я теперь миллионер, мадам. У меня сто тысяч фунтов, пятьсот тысяч долларов золотом. Теперь я буду членом парламента. Я делаюсь организатором большой партии, потом министром, потом послом, потом первым министром. Я буду величайшим человеком в Японии. Япония — величайшая страна в мире. Ито — величайший человек в мире. И я женюсь на Асако-сан завтра, послезавтра, в любой день.

Ито плюхнулся в длинное кресло, разделявшее маленькую гостиную на две части, и отрезал таким образом Асако возможность отступления. Она трепетала на своем бамбуковом стуле у закрытого ставнями окна. Она была в страшном испуге. Почему это не идет Танака?

— Скажите мне, Асако-сан, — кричал гость, — скажите мне: очень рада, очень, очень рада, буду очень хорошей женой для Ито. Фудзинами отдает вас мне. Все тайны Фудзинами у меня в потайном ящике. Ито величайший человек в Японии. Фудзинами очень боится меня. Он дает мне все, чего я хочу. Я говорю, дай мне Асако-сан. Очень, очень люблю.

Так как Асако продолжала молчать, Ито на нее рассердился.

— Зачем такое молчание, девочка? Скажите: я люблю вас, я люблю вас, как все иностранные девушки говорят. Я теперь ваш муж. Я не уйду вовсе из дома, пока вы не поцелуете меня. Вы понимаете?

Асако пробормотала:

— Мистер Ито, уже очень поздно. Пожалуйста, придите в другой раз, когда-нибудь. Теперь я должна идти спать.

— Очень хорошо, очень хорошо. Я тоже иду с вами, — сказал Ито, спускаясь с кресла и ставя на пол отяжелевшую ногу. Он был в неплотно запахнутом кимоно, и Асако могла видеть его волосатую ногу. Ее лицо, должно быть, отразило ее отвращение.

— Что? — закричал японец, — я вам не нравлюсь? Слишком много гордости! Ни одного грязного японца, ни одного желтого человека, да? Так вы думаете, мадам лорд принцесса Баррингтон? На Востоке возможно, что безобразные иностранные женщины презирают японцев. Но Нью-Йорк, Лондон, Париж — совсем не то, ха, ха, ха! В Нью-Йорке девушка говорит: эй, японец, иди сюда! Лондонская девушка говорит: японский мужчина очень мил, очень хорошие манеры, очень добрые глаза. Когда я был в Лондоне, у меня было пять или шесть девушек, английских девушек, белых девушек, очень красивых; все вместе, все очень любили. Лондонское время было очень хорошее время!

Асако чувствовала себя беспомощной. Ее рука была на ручке кинжала, но она все еще надеялась, что Ито одумается и уйдет.

— Вот! — кричал он. — Я знаю иностранный обычай. Я знаю все на свете. Омела! Омела! Поцелуй за омелу, Асако-сан!

Он вылез из кресла и пошел к ней, похожий на большую черную птицу. Она оттолкнула его и попробовала убежать, огибая кресло. Но он крепко схватил ее за кимоно. Она выхватила свой меч.

— На помощь! На помощь! — кричала она. — Танака! — Что-то сдавило ее руку, и клинок упал. В тот же момент раздвинулись внутренние шодзи в стене комнаты. Танака бросился в гостиную.

Асако не обернулась и посмотрела назад, только выскочив из комнаты в соседнюю, где возле нее оказались повар и служанка. Оттуда она увидела, как Ито и Танака сжимали друг друга в объятиях, как борцы, пыхтя и хрюкая друг на друга, а ноги их старались наступить на кинжал, лежащий между ними. Внезапно обе фигуры склонились. Два лба стукнулись вместе с деревянным звуком. Теперь руки шарили там, где были прежде ноги. Одному удалось ухватиться за рукоятку. Это был Танака; но нога его поскользнулась. Он покачнулся и упал навзничь. Ито навалился на него. Асако закрыла глаза. Она слышала рыканье, похожее на львиное. Когда она решилась взглянуть опять, она увидела, что Танака стоит коленом на теле Ито. Он дернул и вытянул кинжал Садако из простертой перед ним массы. После этого кровь разом полилась из тела, рта и ноздрей, окрашивая половики. Медленно и спокойно Танака вытер сначала нож, а потом свои руки о платье своей жертвы. Потом пощупал ее рот и горло.

— Вот! Готово! — сказал он. Он повернулся в сторону сада и открыл шодзи и амадо. Затем он перебежал через покрытую снегом лужайку; и среди страшной тишины, последовавшей за его побегом, донесся далекий шум всплеска воды в реке.

Наконец Асако растерянно спросила:

— Он умер?

Повар, мужчина, был рад случаю ускользнуть.

— Я пойду, позову доктора, — сказал он.

— Нет, останьтесь со мной, — приказала Асако, — я боюсь. О Хана может пойти за доктором.

Асако и повар ожидали у открытых шодзи, тупо смотря на тело Ито. Наконец повар сказал, что ему необходимо уйти за чем-то. Он не вернулся. Асако звала его, но ответа не было. Она пошла искать его в его маленькой, в три циновки, комнатке у кухни. Она была пуста. Он уложил в плетеную корзинку несколько своих вещей и исчез с ними.

Асако вернулась невольно к своему посту у двери гостиной. Похоже было на то, что она опасалась, как бы кто-нибудь не пришел и не украл Ито, если она отойдет. Но она не решилась бы приблизиться к телу, даже если бы ей приказали. Иногда казалось, что оно движется, пытается встать; но оно крепко прикреплено к подстилкам смолистыми нитями пурпурной крови. Иногда оно как будто говорило:

— Омела! Омела! Целуй меня, Асако-сан!