Это воспоминание однажды оживило в Асако желание посмотреть, насколько продвинулся ее собственный дом. Это желание было первой положительной мыслью, посетившей ее ум после того, как муж расстался с ней, и оно отметило собой новую стадию ее выздоровления.

«Если дом готов, — думала она, — я скоро перееду туда. Фудзинами, конечно, не хотят, чтоб я оставалась здесь вечно».

Это показывает, как еще мало понимала она строй японской семьи, в которой родственники остаются в гостях целые годы, вечно, до конца жизни.

— Танака, — сказала она однажды утром почти с прежней манерой, — я думаю, мне понадобится автомобиль сегодня.

Танака стал ее телохранителем, как в старые дни. Сначала она отказывалась видеть этого человека, пробуждавшего в ней своим появлением тягостные воспоминания. Она говорила Садако, что надо его удалить; та улыбалась и обещала. Но Танака продолжал исполнение своих обязанностей, а у Асако не было сил настаивать. На самом деле мистер Фудзинами Гентаро специально поручил ему шпионить за всеми движениями Асако, дело, впрочем, очень легкое, так как она не выходила из своей комнаты.

— Где автомобиль, Танака? — спросила она опять.

Он оскалил зубы, как все японцы в затруднении.

— Очень извиняюсь, — отвечал он, — автомобиля нет.

— Разве капитан Баррингтон… — начала Асако бессознательно; потом, вспомнив, что Джеффри был теперь за много миль от Японии, она повернулась лицом к стене и зарыдала.

— Молодой Фудзинами-сан, — сказал Танака, — взял автомобиль. Он поехал в горы с гейшей. Очень дурной молодой Фудзинами-сан.

Асако думала, что было очень невежливо воспользоваться ее собственным автомобилем, не спросив позволения, даже хотя бы она и была их гостьей. Она еще не понимала того, что и сама, и все ее вещи принадлежат отныне семье — ее родственникам-мужчинам, точнее сказать, потому что сама она была ведь только женщиной.

— Старый мистер Фудзинами-сан, — продолжал Танака, обрадованный тем, что его хозяйка, которой он был предан на особенный японский лад, наконец проявляет интерес и отвечает, — старый мистер Фудзинами-сан тоже уехал в горы с гейшей, но в другие горы. Все японцы уезжают на летний сезон с гейшами. Очень дурной обычай. Старый Фудзинами-сан, он не очень дурной, держит ту же гейшу уже очень долго. Может быть, леди видела маленькую девочку, очень хорошенькую маленькую девочку; она приходит иногда с мисс Садако и приносит еду. Эта девочка — дочь гейши. Может быть, и дочь старого Фудзинами-сан тоже, мне кажется, очень незаконная, я не знаю!

Так он сплетничал обо всех, как полагается слуге, пока Асако не узнала всех разветвлений своих родственников, законных и незаконных.

Она узнала, что все мужчины покинули Токио на жаркий сезон и что только женщины остались в доме. Это дало ей мужество выйти из своего убежища и попытаться занять отведенное ей место в семье, которая начинала ей казаться все менее привлекательной по мере того, как она узнавала всю ее историю.

Жизнь японской высокопоставленной леди очень скучна. Она избавлена от забот по домашнему хозяйству, которое доставляет хлопоты ее сестрам в более низком положении. Но на нее не смотрят как на равную, как на товарища мужчины, которые приучены думать, что брак — сделка, а не наслаждение, и что, следовательно, семейная жизнь скучна. Предполагается, что у нее есть свои собственные развлечения, как разведение цветов, чайные церемонии, музыка, нарядные кимоно и сочинения стихов. Но этот утонченный и невинный идеал часто вырождается в нищенски скучное существование, оживляемое чтением журналов, сплетнями служанок, пустой болтовней о платьях, соседях и детях, клеветой, завистью и интригой.

Однажды Садако повела свою кузину на благотворительный вечер в пользу Красного Креста, устраиваемый в доме богатого вельможи. Присутствовало больше сотни леди, но всех подавлял строжайший этикет. Казалось, никто из гостей не знал других. Не было дружеской беседы. Не было мужчин-гостей. Три часа продолжалась агония сидения на корточках, заботливой выставки дорогих кимоно, слабого чая с безвкусным печеньем, тупого смотрения пустой сказочной пьесы и мертвой тишины.

— Бывают у вас когда-нибудь танцы? — спросила Асако кузину.

— Танцуют гейши, потому что им за это платят, — сурово сказала Садако. Ее обращение не было больше сердечным и заискивающим. Она держала себя как наставник с юным дикарем, не знающим обычаев цивилизованного общества.

— Нет, не так, — сказала девушка из Англии, — но танцы между собой, со знакомыми мужчинами.

— О нет! Это совсем неприлично. Только пьяные могут танцевать так.

Асако пыталась, с очень небольшим успехом, болтать по-японски с кузиной, но она избегала бесконечных бесед своих родных, в которых не понимала ни одного слова, кроме разве бесчисленных восклицаний — «наруходо» (в самом деле!) и «со дес’ка» (не так ли?), которыми пестрела речь. Так как сознание одиночества сделало ее нервы чувствительнее, она начинала воображать, что женщины вечно говорят о ней, неблагосклонно критикуют ее и распоряжаются ее будущей жизнью.

Единственным мужчиной, которого она видела в эти жаркие летние месяцы, был, кроме неизбежного Танаки, мистер Ито, адвокат. Он хорошо говорил по-английски и не казался таким самоуверенным и язвительным, как Садако. Он ездил в Америку и в Европу. Он, казалось, понимал смятение и печаль Асако и охотно давал сочувственные советы.

— Трудно ходить в школу, когда мы уже не дети, — говорил он наставительно. — Асако-сан надо много терпения. Асако-сан должна забывать. Асако-сан надо взять японского мужа. Я думаю, это единственное средство.

— О, нет, — бедная девушка задрожала. — Я ни за что не выйду замуж опять.

— Но, — продолжал настойчиво Ито, — это вредно для организма, если кто уже привык к брачной жизни. Я думаю, что по этой причине многие вдовы так несчастны и даже сходят с ума.

Каждый день он час или два проводил в разговорах с Асако. Она считала это признанием дружеских чувств и симпатии. В действительности его целью было прежде всего усовершенствоваться в английском языке. Позже и более честолюбивые проекты зародились в его плодовитом мозгу.

Он рассказывал о Нью-Йорке и Лондоне в своей смешной, напыщенной манере. Он был кочегаром на борту парохода, учителем джиу-джитсу, фокусником, ярмарочным дантистом, Бог знает кем еще. Движимый сознательным любопытством своей расы, он выносил неприятности, презрение и грубое обращение с улыбкой и терпением, которое укореняется в японцах воспитанием. «Надо зализывать свои раны и выжидать», — говорят они, когда слишком могущественный иностранец оскорбляет или обманывает их.

Он видел великолепие наших городов, громадные размеры наших предприятий и, вернувшись в Японию, почувствовал облегчение, найдя жизнь собственного народа менее напряженной и бурной, увидя, что она направляется обстоятельствами и семейными связями, что здесь гораздо меньшую роль играют личная смелость и предприимчивость, что события чаще случаются, чем создаются. На него безличность японца действовала так же успокоительно, как подавляюще действует она на европейца.

Но не следует думать, что Ито был пассивным, ленивым человеком. Наоборот, он был поразительно трудолюбив и честолюбив. Он грезил о том, чтобы стать государственным человеком, наслаждаться неограниченной властью, возвышать людей и низвергать их и умереть пэром. Такова была его программа, когда он вернулся в Японию из своих странствований ровно с двумя шиллингами в кармане. Подобно Сесилю Родсу, его любимому герою из числа белых людей, он в уме своем распределял миллионы. Затем он уцепился за своих богатых родственников Фудзинами и очень скоро стал им необходим. Фудзинами Гентаро, человек неэнергичный, предоставлял ему все больше самостоятельности в управлении имуществом семьи. Это было очень грязное дело — покупка девушек и наем сводней, но зато необычайно выгодное, и все большие и большие суммы из прибылей перечислялись на личный счет Ито. Фудзинами Гентаро, казалось, не обращал на это внимания. Такеши, его сын и наследник, был ничто. Ито был намерен продолжать свою службу у родных до тех пор, пока не соберет оборотного капитала в сотню тысяч фунтов. Потом он хотел ринуться в политику.

Но прибытие Асако манило его быстрым исполнением надежд. Женившись на ней, он приобретет право непосредственного распоряжения значительной частью имущества Фудзинами. Кроме того, она обладала всеми качествами, нужными жене министра, члена кабинета: знанием иностранных языков, умением держаться в иностранном обществе, умением одеваться и знанием иностранных обычаев. Кроме того, и страсть проникла в его сердце, стремительная, бурная страсть японского мужчины, которая, развившись, способна толкнуть его на убийство и самоубийство.

Как и большинство японцев, он, странствуя за границей, чувствовал привлекательность иностранных женщин. Его возбуждала их независимость, их «дикость» и их искусные уловки. Ито находил в Асако физическую красоту в духе его собственной расы в соединении с характером и энергией, восхищавшими его в белых женщинах. Все, казалось, благоприятствовало его намерениям. Асако, ясно было видно, предпочитала его компанию общению со всеми другими членами семьи. Он пользовался таким влиянием на Фудзинами, что мог заставить их согласиться на все, что он потребует. Правда, у него уже была жена, но с ней легко было развестись.

Асако терпела его за неимением лучшего. Кузине Садако уже надоела их система взаимного обучения — раньше или позже ей надоедало что бы то ни было.

У ней развился романтический интерес к одному из бедных студентов, которых Фудзинами держал как телохранителей и как вывеску своей щедрости. Это был бледный юноша с длинными сальными волосами, в очках; в его зубах было столько золота, сколько никогда не бывало в его кармане. Приличие запрещало им с Садако какие бы то ни было разговоры, но существовал обмен письмами почти каждый день, длинными интимными письмами, описывающими состояние души и высокие идеалы, прерываемые тонкими японскими стихотворениями и цитатами из Библии, Толстого, Ницше, Бергсона, Эйкена, Оскара Уайльда и Сэмюэля Смайлса.