Джон Пэрис - Кимоно

Как только Джеффри Баррингтон покинул дом, мистер Ито отправился на поиски главы семейства Фудзинами; он застал его за редакционной работой над последним литературным произведением его смиренных студентов под названием «Сосновая роща на морском берегу».

Мистер Фудзинами Гентаро отложил свои письменные принадлежности медленным жестом, потому что японский культурный джентльмен никогда не должен спешить.

— Право, было так шумно, заниматься становилось невозможно, — пожаловался он, — что, иностранец приходил в дом?

Он употребил нелюбезное слово «кетоджин», что можно буквально перевести «волосатый негодяй». Это пережиток времени появления черных кораблей Перри и раннего периода вторжения иностранцев, когда «Гоните варваров!» было лозунгом в стране. Современные японцы уверяют своих чужеземных друзей, что это слово совсем вышло из употребления, но это не совсем так. Фудзинами понимал, что его литературные занятия — сплошное притворство. Теперь происходила буря в политическом мире Японии. Правительство трещало, так как обнаружилось взяточничество на самых высоких постах и получило более широкую огласку, чем обыкновенно. С падением кабинета те суммы, которые истратили Фудзинами, добиваясь концессий и привилегий, необходимых в их деле, делались пропащими деньгами. Правда, губернатор Осаки еще не был смещен. Представитель Фудзинами поспешил туда с возможной быстротой, чтобы закрепить концессии на новые «тобита» — публичные дома с помощью fait accompli[36], прежде чем совершится неизбежная смена.

Следовательно, глава дома Фудзинами, будучи маленьким монархом, должен был подумать о многом, кроме «ссор женщин и дикарей». Больше того, он не чувствовал под собой твердой почвы и в деле Асако. Взять жену у мужа против его воли кажется японскому уму таким явно незаконным поступком; и старый мистер Фудзинами Генносуке настойчиво и серьезно предостерегал своего нерелигиозного сына об опасности нарушения завещания отца Асако и возможности вызвать этим появление его «грозного духа».

Реджи Форсит, оставаясь в Чузендзи, пережил самые сокрушительные волнения. Во время испытания он сохранил спокойствие и ясный взгляд. На минуту он испытал даже чувство облегчения, сбросив цепи, которые наложило на него очарование Яэ. Он столько раз был предупрежден о ее моральном ничтожестве. Теперь он даже обрадовался, что оно неоспоримо подтверждено. Но его рай, хоть и очень искусственный, все-таки был раем. Из него исходили поэтические видения и музыка. Теперь у него не было товарища, кроме неугомонного собственного духа, грызущего его сердце. И он пришел к печальному заключению, что должен взять Яэ обратно. Но, конечно, она уж не вернется к нему на прежних условиях. Он возьмет ее в качестве того, что она есть в действительности, единственной в своем роде и очаровательной fille de joie[37], и он знал, что она рада будет вернуться к нему. Без чего-нибудь, без кого-нибудь, без женщины, интересующей его, он боялся взглянуть в лицо предстоящему еще году жизни в этой скучной стране.

А как быть с Джеффри, его другом, который предал его? Нет, он не мог рассматривать его в таком трагическом освещении. Он рассердился на Джеффри, но не пришел в негодование. Он рассердился на него за то, что он слепец, слон, так легко дал увлечь себя в интриги леди Цинтии, был так добродушен, глуп и легковерен. Он утверждал, что, если бы Джеффри был коварным обольстителем, смелым донжуаном, он бы простил и чувствовал бы больше симпатии к нему. Он прямо наслаждался бы, сидя с ним и разбирая психологию Яэ. Но что мог понять такой болван, как Джеффри, в этой связке нервов и инстинктов, частью примитивных и частью очень искусственных, выросших от ненормального скрещения Востока и Запада и болезненно развившихся в рассеянной жизни на границе света и тьмы? Он разочаровался в своем старом друге и больше не хотел его видеть — никогда.

— И какой обман эти «благородные натуры», — говорил он самому себе, — эти порядочные люди на старый лад, эти высокопробные души! И он в качестве извинения говорит мне: «Ничего на самом деле не произошло!» Противно!

Играть в любовь с ней у портала, лобзать, ласкать и напевать! Добродетель наших дней — попросту импотентность! Желание, страсть, любовь, брак! Как могут наши темные островные умы смешивать эти четыре совершенно различные вещи? И как умеем перескакивать с такой козлиной легкостью из одного круга понятий в другой, даже не замечая перемены ландшафта?

Он бросился к роялю, чтобы выразить эти идеи музыкой. Леди Цинтия решила, что ему нехорошо оставаться в Чузендзи. Горная обстановка так деморализующе действует на натуры до такой степени байронические. Он был послан в Токио в качестве представителя посольства на заупокойной литургии по австрийскому эрцгерцогу и его супруге, только что убитым каким-то сербским фанатиком в Босни. Реджи пришел в ярость, получив эту миссию. Потому что горы успокаивали его и он не был подготовлен к встречам. Когда он прибыл в Токио, он был в очень плохом настроении.

Асако услышала от Танаки, что Реджи Форсита ожидают в посольстве. Этому опытному разведчику было поручено Фудзинами наблюдать за посольством и доносить о всех важных передвижениях; потому что заговорщики были не вполне уверены в легальности увода жены у британского подданного и держания ее у себя, несмотря на требования мужа.

Асако получила в этот день трогательное письмо от Джеффри, дающее во всех подробностях отчет о его поведении с Яэ Смит; он умолял понять и поверить ему и простить ему преступление, которого он не совершал.

Несмотря на недоверчивость кузины, решимость Асако была поколеблена этим призывом. Только теперь, покинув мужа, она начала сознавать, как сильно любила его. Реджи Форсит мог бы быть более или менее беспристрастным свидетелем.

Поздно вечером, в закрытой рикше, проехала она короткую улицу, которая вела к посольству. Мистер Форсит только что прибыл.

Мистер Форсит был очень недоволен, когда доложили о миссис Баррингтон. Это была как раз такая встреча, которая могла раздражить и расстроить ему нервы.

Уже ее вид говорил против нее. На ней было японское кимоно, неприятно напоминавшее о Яэ. Ее волосы были в беспорядке, непричесаны. Глаза красны от слез.

— Разрешите сказать вам сразу, — заметил Реджи, — что я ни в коем случае не отвечаю за проступки вашего мужа, у меня достаточно своих.

Асако никогда не могла понять Реджи, когда он начинал говорить таким саркастическим тоном.

— Я хотела бы точно узнать, что случилось, — умоляла она. — У меня нет никого, кто мог бы сказать мне.

— Ваш муж говорит, что, собственно, ничего не случилось, — сердито ответил Реджи.

Молодая женщина сообразила, что такое утверждение было далеко от оправдания Джеффри, на которое она уже начинала надеяться.

— Но что вы в действительности видели? — спросила она.

— Я видел мисс Смит в постели с вашим мужем. Так как это было в моем доме, то им следовало бы сначала спросить моего разрешения.

Асако дрожала.

— И вы думаете, что Джеффри ласкал мисс Смит?

— Не знаю, — сказал Реджи устало, — судя по тому, что я слышал, кажется, это мисс Смит ласкала Джеффри, но, по-видимому, он не препятствовал этому ее занятию.

Надежды Асако получить доказательства невиновности мужа были сокрушены.

— Что мне делать? — жалобно спросила она.

— Этого я совершенно не знаю. — Эта сцена начинала казаться Реджи положительно глупой. — Везите его обратно в Англию как можно скорее. Я так думаю.

— Но если он будет влюбляться в женщин в Англии?

— Возможно.

— Но тогда что же мне делать?

— Терпите и смейтесь над этим. Вот все вообще, что можем мы делать.

— О, мистер Форсит, — умоляла Асако, — вы знаете моего мужа так хорошо. Думаете вы, что он дурной человек?

— Нет, не хуже всех нас остальных, — отвечал Реджи, которого этот разговор совершенно взбесил. — Он просто огромный дурак и крупнейших размеров глупец.

— Но вы осуждаете Джеффри за то, что случилось?

— Я уже сказал вам, дорогая миссис Баррингтон, что ваш муж уверял меня, будто в действительности ничего не случилось. Я совершенно уверен, что это правда, так как ваш муж очень честный человек — в мелочах.

— Вы думаете, — сказала Асако, ухватившись за эти слова, — что мисс Смит не была на самом деле любовницей Джеффри, что они… не грешили вместе?

Асако не знала, как интимны были отношения между Реджи и Яэ. Потому она не понимала, как жестоко ее слова ранили его. Но еще больше, чем раны памяти, нелепость всей этой сцены раздражала молодого человека до того, что ему хотелось кричать.

— Безусловно, — отвечал он, — в терминах Библии: она легла с ним, но он не познал ее.

— Так вы думаете, что я должна простить Джеффри?

Это было уже слишком. Реджи вскочил на ноги.

— Дорогая леди, поистине, это вопрос, касающийся вас, и только одной вас. Я лично сейчас не в состоянии прощать кому бы то ни было. И меньше всего я прощаю дуракам. Джеффри Баррингтон — дурак. Он был глуп, женясь; глуп, выбирая вас; глуп, отправляясь в Японию, когда все советовали ему не делать этого; достаточно глуп, чтобы болтать с Яэ, когда все говорили ему, что она опасная женщина. Нет, лично я сейчас не могу простить Джеффри Баррингтону. Но уже очень поздно, я утомлен и уверен, что вы тоже не меньше меня. Я посоветовал бы вам вернуться домой, к вашему заблудшему мужу. А завтра утром мы все будем соображать яснее. Как французы говорят: L’oreiller raccommode tout[38].

Асако все еще не двигалась.