Джон Пэрис - Кимоно

«Стоит усесться, чтобы сразу свести трагедию к комедии», — одно из изречений Наполеона.

Затем он открыл ящик с сигаретами и предложил Джеффри. Это тоже было символом. Джеффри механически взял сигарету в рот, не зажигая.

— Джеффри, — сказал его друг очень спокойно, — попробуем выкинуть из головы этих женщин и всю их лживость. Попробуем говорить обо всем этом прилично.

Джеффри был так поражен ударом, который нанесли ему только что, что не думал ни о чем другом. Теперь он сразу вспомнил, что обещал дать серьезные объяснения своему другу.

— Реджи, — сказал он грустно. — Я очень огорчен. Я никогда не думал об этом. Я сблизился с Яэ только из-за вас. Я никогда не думал ухаживать за ней. Вы знаете, как я люблю свою жену. Она сошла бы с ума, если бы только подумала обо мне что-нибудь подобное. Кроме того, — прибавил он с глупым видом, — ведь ничего не случилось.

— Я, безусловно, очень мало забочусь о том, произошло что-нибудь в действительности или не произошло. Проклятие фактам! Они затемняют истину. Они лежат в глубине каждой несправедливости. Что случилось в действительности — не важно. Важна картина, которая рисуется в чьем-нибудь мозгу. Верная или ложная, она остается той же самой; и резко или постепенно, но она изменяет все. Однако, кажется мне, следует отбросить мои собственные неприятности. Ваше дело, Джеффри, гораздо серьезнее моего. Она ужалила меня в пяту, а вам «стерла главу». Нет, не спорьте, ради Бога. Я ведь не заинтересован.

— Значит, все, что она сказала, несомненная истина! — сказал Джеффри, зажигая наконец сигарету и отбрасывая в сторону спичку, как если бы она была надеждой. — Целый год я жил заработком проституток. Я не лучше этих ужасных «понсов» в Лестер-сквере, которых секут, если поймают. И вся эта грязная Йошивара принадлежит Асако, моей милой невинной девочке, и на эти грязные деньги мы покупали себе комфорт, и наряды, и редкости, и всякие пустяки!..

Реджи приготовил виски с содовой, в очень крепком растворе. Джеффри разом проглотил напиток и продолжал свои жалобы:

— Теперь я понимаю все. Все это знали. Секрет и тайны. Еще на свадьбе они говорили: «Не ездите в Японию, не ездите!» Все знали даже тогда. А эти проклятые Фудзинами, которые так стараются быть любезными из-за этих скотских денег и скрывают все и лгут, не переставая. И вы знали, и посол, и Саито, и даже слуги, которые вечно шептались и пересмеивались за нашими спинами. Но вы, Реджи, вы были моим другом, вы должны были сказать мне!

— Я спрашивал сэра Ральфа, — ответил Реджи чистосердечно, — надо ли рассказать вам. Он очень умный человек. Он сказал: «Нет». Он говорил: «Это будет жестоко и бесполезно. Они скоро уедут обратно в Англию и никогда ничего не узнают». А вы понимаете теперь, какое это счастье — не знать?

— Это было некрасиво, — рассердился Джеффри, — вы все обманывали меня.

— Я говорил сэру Ральфу, что мне кажется это некрасивым и опасным. Но он гораздо опытнее меня.

— Но что же мне делать теперь? — беспомощно продолжал этот крупный мужчина. — Надо отдать эти деньги, все, и все, что у нас есть. Но кому? Не этим же грязным Фудзинами?

— Не торопитесь, — посоветовал Реджи. — Прежде всего возвращайтесь в Англию. Пусть ваши мысли прояснятся. Посоветуйтесь с адвокатами. И не будьте слишком щедры. Великодушие испортило много благородных жизней. И помните, что здесь замешаны интересы вашей жены. Вы должны прежде всего подумать о ней. Она очень молода и ничего не знает. Не думаю, чтобы она захотела быть бедной или поняла ваши мотивы.

— Я постараюсь, чтобы она поняла их, — сказал Джеффри.

— Не говорите с ней резко. Надо быть очень терпеливым и осторожным с ней. Не торопитесь!

— Могу я остаться здесь на ночь? — жалобно спросил Баррингтон.

— Нет, — отвечал Реджи твердо, — это, право, больше того, что я могу вынести. Я говорил вам: истину или ложь, но мозг сохраняет запечатлевшуюся в нем картину. Соберите ваши вещи. Позовите кули. Вечерняя прогулка в Никко поможет вам больше, чем моя болтовня. Прощайте!

Слабое рукопожатие, и он ушел. Только тогда Джеффри внезапно понял, что он, хоть и неумышленно, но глубоко обидел этого человека, который был его лучшим другом и опорой в минуту испытания. Как на Иова, на него обрушились несчастья со всех сторон, чтобы он мог проклясть Бога и умереть. Теперь его друг отказался от него. Вероятно, он больше никогда не увидит Реджи Форсита.

Когда он шел по длинной дороге, ведущей вниз, мимо него пронесся автомобиль. Только одна машина поднималась в этом сезоне по обрывистому пути, ведущему с равнины. Он узнал автомобиль Яэ Смит. Проезжая мимо, девушка высунулась из окна и послала Джеффри поцелуй.

Она была не одна. Рядом с ней в автомобиле сидел низенький толстый мужчина-японец, с круглым нахальным лицом. С горьким предчувствием нового несчастья Джеффри узнал собственного своего слугу Танаку.

На следующее утро Реджи Форсит переехал через озеро, как всегда, для служебных занятий в посольстве. Он встретил жену посла на террасе ее дачи.

— Доброго утра, леди Цинтия, — сказал он. — Поздравляю вас с успехом вашей мастерской дипломатии.

— Что это значит? — Ее обращение с прежним любимцем стало в последнее время очень холодным.

— В полном согласии с вашими гениальными проектами, — сказал Реджи, — мой брак расстроен.

— О, Реджи! — Ее холодность сразу исчезла. — Я так рада…

Он предостерегающе поднял руку.

— Но вы разбили жизнь человека, который лучше меня.

— О чем вы говорите?

— О Джеффри Баррингтоне. Он узнал, кто такие Фудзинами и откуда идут его деньги.

— Вы сказали ему?

— Я не такая грязная скотина, чтобы сделать это, леди Цинтия.

Ее превосходительство обдумывала, что лучше сделать для Джеффри.

— Где он? — спросила она.

— Он оставался ночевать в Никко, теперь, вероятно, едет в Токио.

Если бы она была героем, настоящим театральным героем, каким, по-видимому, оказался Джеффри, она отправилась бы тоже прямо в Токио и, может быть, оказалась бы в состоянии предупредить катастрофу. А вернее, не смогла бы. Может быть, сделала бы положение еще худшим. В конце концов, лучше остаться в Чузендзи и заботиться о собственном муже.

— Реджи, — сказала она, — вы счастливо избегли опасности. Как вы узнали, что я приложила руку к этому? Вы больше девушка, чем мужчина. Неудачный брак сломил бы вас. Джеффри Баррингтон сделан из более крепкого материала. Для него наступили плохие времена. Но он научится многому из того, что уже знаете вы, и он справится.

После ужасной бессонной ночи в Никко Джеффри Баррингтон приехал в Токио перед ланчем. Его мысли были смутны и противоречивы.

— Чувствую себя, как будто пьянствовал целую неделю, — повторял он себе.

В самом деле, он чувствовал, что все, что он делает, — смутное, ненастоящее. Одно было несомненно: что касается денег, то он совершенно разоренный человек. Тысячи фунтов годового дохода, которыми он обладал еще утром, удобства и комфорт, которые казались столь обеспеченными, исчезли еще безнадежнее, чем если бы лопнул какой-нибудь хранящий их банк. Даже к наличным деньгам в своем кошельке он прикасался с таким отвращением, как если бы это были те самые бумажки и звонкие монеты, которыми было заплачено содержателю публичного дома за позор и страдание девушки. Ему казалось, что хозяин гостиницы в Никко смотрел на его чек подозрительно, как будто не обороте его была печать Йошивары.

Джеффри был разорен. Теперь он мог рассчитывать только на то, что сможет заработать своим умом, и на то, что сможет выделить ему отец, — пятьсот фунтов в год самое большее. Если бы он был один на свете, он не мучился бы этим: но Асако, бедная маленькая Асако, невинная причина всего этого ужаса, она была разорена тоже. Она, так любившая свои богатства, свои драгоценности, свои изящные вещицы, должна будет продать все это. Она разделит с ним почти нищету, она, не понимающая и значения этого слова. Это была, может быть, кара, посланная ему за то, что он так твердо решился когда-то жениться лишь на богатой. Но что сделала Асако, чтобы заслужить эту кару? Ведь, слава Богу, его брак оказался, в конце концов, браком по любви.

Джеффри в своем смятении испытывал настоятельную потребность в сочувствии другого человека. Вследствие несчастной случайности он утратил дружбу Реджи. Но ведь он мог еще опереться на любовь жены.

И вот он взбежал по ступенькам «Императорского отеля», страстно желая увидеть Асако, хотя и боялся необходимости сообщить ей это ужасное известие.

Он открыл двери. Комната была пуста. Он искал глазами пальто, шляпы, редкости, домашние вещи, какой-нибудь знак ее присутствия. Но ничего не указывало на принадлежность комнаты ей.

С болезненным предчувствием он возвратился в коридор. Там поблизости оказался бой-сан.

— Оку-сан уехала, — сообщил бой-сан. — Не вернется назад, я думаю.

— Куда она уехала? — спросил Джеффри.

Бой-сан с отвратительным японским злорадством качал головой.

— Я очень извиняюсь перед вами, — сказал он. — Сегодня, очень рано, пришло много народа, Танака-сан, две японские девушки. Очень много говорили. Оку-сан плакала, кричала. Все красивые кимоно увезли очень скоро.

— А где Танака, где он?

— Уехал с Оку-сан, — злорадно сообщил бой, — я очень извиняюсь.

Джеффри захлопнул дверь перед лицом своего мучителя. Он упал в кресло и застыл, смотря и ничего не видя. Что могло случиться? Понемногу возвратилась к нему способность думать. Танака! Он видел маленького негодяя в автомобиле Яэ в Чузен-дзи. Он, наверное, приезжал шпионить за хозяином, как делал это пятьдесят раз прежде. Он и этот полукровный дьявол вернулись раньше его в Токио, опередили его и наплели Асако целую кучу лжи. Она, очевидно, поверила им, если уехала, но куда она уехала? Бой-сан говорил о двух японских женщинах. Она, наверно, поехала в дом Фудзинами, этих ужасных, грязных родных.