Какое облегчение вздохнуть опять полной грудью и какая радость убежать от мучительных улиц и игрушечных домиков, от переутонченного изящества токийских садов и утомительной для глаза мозаики рисовых полей в природу дикую и величественную, в землю лесов и гор, напоминающую о Швейцарии и Шотландии; а звучащий совершенно по-западному крик фазанов был музыкой для уха Джеффри!

Двухчасовой подъем внезапно кончился, и началась ровная песчаная дорога, обсаженная березами. В стороне, у чайного домика, за низеньким столом сидел мужчина. На нем были белые брюки, сюртук цвета маиса и шляпа-панама; все новенькое, с иголочки. Это был Реджи Форсит.

— А, — воскликнул он, — мой милый старина Джеффри! Я страшно рад, что вы приехали. Но вы должны были привезти с собой и миссис Баррингтон. Без нее кажется, что вам очень многого недостает.

— Да, это совсем особенное чувство, и очень неприятное. Но вы знаете, жара в Токио совсем испортила меня. Мне просто необходимо было уехать. А Асако так занята теперь своими новыми родными, японским домом и всякими вещами в этом роде.

В первый раз Реджи показалось, что он уловил в тоне голоса друга то, что он ожидал услышать раньше или позже, что-то обескураженное, — слово пришло ему в голову позже, когда он создавал музыкальный этюд, названный им «Дисгармония любви». Джеффри казался бледным и утомленным, он задумывался. Как раз пора было ему приехать в горы.

Они приблизились к озеру, просвечивающему между стволами деревьев. Дорожка вела налево, через мостик деревенского вида.

— Это дорога в отель. Яэ здесь. А там дальше русское, французское и британское посольства. Это будет с полчаса отсюда.

Маленькая дача Реджи была в нескольких минутах ходьбы, в противоположном направлении; потом два японских отеля, казавшиеся, со своими отодвинутыми стенами, скелетами домов, еще дальше лачуги, где продавалось съестное, иллюстрированные открытки, сухие бисквиты.

Сад дачи выходил к озеру, к каменной пристани. Дом совершенно скрывался за высокой изгородью вечнозеленых растений.

— Часовня Вильгельма Телля, — объявил Реджи, — неделя в милой Люцерне!

Это был японский дом, тоже скелет. От калитки Джеффри мог видеть его простую схему, открытую всем четырем ветрам, его скудную меблировку, беззастенчиво выставленную напоказ: внизу стол, софа, несколько бамбуковых кресел и пианино; вверху две кровати, два умывальника и прочее. Сад состоял из двух полосок тощей травы по обеим сторонам дома; и дорожка ступеньками сбегала к берегу озера, где была привязана маленькая парусная лодка.

Поросшие высоким лесом холмы исчезали в вечернем сумраке по ту сторону озера, покрытого мелкой свинцовой рябью.

— Что вы думаете о нашем горном домике? — спросил Реджи.

На печальных водах озера не было признаков жизни: ни лодок, ни птиц, ни даже острова.

— Ничего особенного, — сказал Джеффри, — но воздух хорош.

— Разве вам не нравится озеро? — возразил Реджи.

Несомненно, озера всегда были привлекательны для Джеффри, возбуждая в нем чувство природы, инстинкты спортсмена. Есть что-то ласкающее в этой плененной воде, романтичность моря без его неукротимости и ярости. Свежесть необитаемых островов, возможность целого мира под водами, рискованность доверять себя и все свое нескольким деревянным дощечкам — все это приятные ощущения, хорошо знакомые любителю озер. Он знает, кроме того, радость, с какой покидаешь берег, берег будничных забот и скучных, однообразных людей, и очарование необычной игры света, красок и отражений. Даже на Серпентине можно найти эту прелесть, когда птицы собираются стаями на деревьях острова Питера Пана. Но в этом озере Чузендзи была какая-то особая мрачность, отсутствие жизни, что-то заставляющее подозревать трагедию.

— Это не озеро, — объяснил Реджи, — это кратер старого вулкана, наполненный водой. Это одна из ран земли, залеченная и забытая, но есть в нем что-то таинственное, какое-то воспоминание бурно пылавших страстей, что-то пугающее, несмотря на красоту места. Сегодня вечером слишком темно и не видно, как это прекрасно. Местами озеро невообразимо глубоко, люди падали в воду и не показывались больше.

Вода была теперь почти синяя, густой, мрачной синевы с сероватым оттенком.

Внезапно, далеко влево, серебристые линии показались на поверхности воды, и в шумном смятении торопливо взлетела стая белых гусей. Они дремали у самого берега, и кто-то вспугнул их. Можно было смутно различить белую фигурку, похожую на язычок бледного пламени.

— Это Яэ! — воскликнул Реджи, и он зашумел нарочно, что было, видимо, условным знаком. Белая фигура задвигалась в ответ.

Реджи взял мегафон, принесенный, очевидно, для этой цели.

— Спокойной ночи! — прокричал он. — Завтра, в то же время!

Фигура заволновалась в ответ и исчезла.


На следующее утро Джеффри разбудил звон храмового колокола. Он вышел на балкон и увидел, что озеро и холмы ясны и чисты в желтоватом солнечном свете. Он упивался холодным дыханием росы. В первый раз после стольких тягостных и неприятных пробуждений он почувствовал веяние крыльев утра. Он благодарил Бога за то, что приехал сюда. Если бы только Асако была с ним, думал он. Может быть, она и права, устраивая японский домик только для них двоих. Они будут счастливее, чем среди мешающей им сутолоки отеля.

За завтраком Реджи получил записку от посла.

— О, проклятие, — сказал он, — надо идти и колотить два или три часа на пишущей машинке. Значит, придется отказаться от свидания. Но я надеясь, что вы замените меня, как бессмертный Сирано, идеал всякого солдата. Не возьметесь ли вы покатать Яэ на лодке часок-другой? Она будет очень рада вам.

— А если я утоплю вашу невесту? Я совсем не умею обращаться с парусами.

— Я покажу вам. Это очень легко. К тому же Яэ умеет это даже лучше меня.

Итак, Джеффри после короткого изучения всех манипуляций с парусами благополучно перевез своего хозяина в Британский залив, исключительное владение временного помещения посольства на противоположном берегу озера. Затем он обогнул Французский мыс, Русскую бухту и прибыл к лесистой пристани у озерного отеля. Там он нашел Яэ сидящей на скамье и бросающей камешки в гусей.

Она была в голубом с белым кимоно из бумажной материи — летней одежде японских женщин. Это очень дешевое и очень эффектное одеяние — такое чистое и прохладное в жаркую погоду. Шелковые кимоно скоро кажутся грязными, но это бумажное платье все время остается свежим, как будто оно только что из прачечной. Нитка фальшивых жемчужин обвивала ее темные волосы; а широкий темно-синий шарф закреплялся спереди старинным китайским яшмовым украшением.

— О, большой капитан! — вскричала она. — Я так рада, что это вы. Я слышала, что вы приехали.

Она вошла в лодку и завладела рулем. Джеффри объяснил отсутствие своего друга.

— Скверный мальчик, — сказала она, — ему просто надо избавиться от меня, чтобы заняться своей музыкой. Но мне это все равно!

Под крепнущим ветром они понеслись по воде. Справа была деревня Чузендзи, имевшая совершенно швейцарский вид со своими коричневыми «шале», она казалась совершенно карликовых размеров возле огромной лесистой куполообразной горы Нантаи Сан, которая поднималась сзади нее. Налево всюду был сплошной лес, за исключением пяти или шести маленьких прогалин, на которых домики, снимаемые иностранными дипломатами, стояли над озером. Несколько дальше лестница с широкими каменными ступенями вела к буддийскому храму. Священные здания были свежеотлакированы и красны, как новые игрушки. Прямо на склоне из золотистого песка, подошву которого омывали мелкие волны озера, стояли деревянные ворота, — постоянно встречающийся в Японии религиозный символ. Их значение такое же, как значение «тесных врат» в «Путешествии Пилигрима». Где бы они ни встретились, а они встречаются повсюду, — они означают выход на дорогу, будет ли этот путь «синто» (дорога богов) или «бусидо» (дорога Будды) или «бутсудо» (дорога воинов).

Бриз дул с полной силой. Лодка скользила вдоль по озеру со значительной быстротой. Путешественники достигли под конец маленького залива Шобу-га-Хама — Гавани Лилий — с топким берегом, грязными утесами, несколькими коричневыми домиками и лесопильней.

— Выйдем и посмотрим на водопад, — предложила Яэ, — это всего в нескольких минутах ходьбы.

Они поднимались вместе по крутой извилистой дороге. Свежий воздух и березовые деревья, вид настоящих ольдернейских коров, пасущихся на лужайках с настоящей травой, дальний шум водопада вернули Джеффри сознание силы и благополучия, сознание, уже столько недель чуждое ему.

Если бы только с ним была настоящая Асако, а не это загадочное и беспокойное подобие ее!

Японцы, имеющие врожденную любовь к красоте природы, никогда не забывают отметить исключительный вид скамьей или каким-нибудь сиденьем для путников, и притом в таком месте, откуда зрелище всего прекраснее. Если любители видов посещают местность в достаточном числе, там обязательно окажется старая дама en guerite[33], с ее раскрашенными почтовыми карточками, пивом Эбису, «сидром шампанским», с ее «сембей» (круглыми солеными бисквитами) и рассказыванием местных легенд.

— Иррашай, иррашай! — пищит она. — Идите, идите пожалуйста, отдохните немного!

Но каскад под Шобу-га-Хама — только один из тысячи маленьких водопадов в этой гористой стране. Поэтому его почтили просто непрочной скамьей под проломленной крышей и канатом, привязанным к стволу высокого дерева посреди потока, чтобы указать, что эта местность — жилище духов, и предостеречь проходящих, чтобы они не нанесли неумышленно оскорбление Ундине.

Джеффри и Яэ балансировали на скамье, глядя на несущуюся пену и гладкие блестящие камни. Англичанин собрал свои мысли и приступил к делу.

— Мисс Смит, — начал он наконец, — вы думаете быть счастливой с Реджи?