— Но это уж грязное дело, — возразил магнат Йошивары.

— Можно тайно; ваше имя не будет произнесено.

— И это слишком распыляется, слишком дезорганизованно, невозможно будет контролировать.

— Не думаю, чтоб было уж так трудно. Можно образовать гейша-трест.

— Но ведь даже у всех Фудзинами не хватит денег.

— Я гарантирую, что в течение месяца найду подходящих людей с капиталом, опытом и влиянием.

— Но тогда дело будет в руках не одних Фудзинами.

— Что ж, по-американски товарищество нечто более крупное. Только в Японии довольствуются маленькими делами. В самом деле, мы, японцы, очень маленький народ.

— В Америке, может быть, больше доверия, — сказал Фудзинами, — но в Японии мы говорим: берегись друзей, если они тебе не родственники. В Асакусе есть, вы знаете, храм Инари Даймиодзин. Говорят, что человек, молящийся в этом храме, завладеет богатством своего друга. Боюсь, что очень многие японцы ходят молиться в этот храм, по крайней мере по ночам.

С этими словами мистер Фудзинами взялся за газеты, показывая этим, что аудиенция окончена; и мистер Ито после целого ряда поклонов удалился.

Как только он скрылся из виду, мистер Фудзинами Гентаро отобрал из кучки, лежащей перед ним, несколько писем и газет. Взяв их с собой, он вышел из кабинета и направился по дорожке, вымощенной широкими плоскими камнями, через сад к вишневой заросли. Здесь дорожка внезапно исчезла под покровом осыпавшихся листков. На обнаженных черных ветках кое-где еще виднелись один-два упрямых цветка, похожих на бабочек, пострадавших от непогоды. За зеленой зарослью, на маленьком холме, купался в лучах солнца светлый, недавно выстроенный японский домик, похожий на кроличью будку. Это был «инкио» — «жилище тени», или «вдовий дом». Здесь жили мистер Фудзинами-старший и его жена — результат четвертого брачного эксперимента.

Старый джентльмен сидел на корточках на балконе угловой комнаты, откуда был лучший вид на вишневую рощу. Казалось, что его самого только что распаковали и вынули из ящика, столько было набросано возле него бумаги, то белой, то исписанной китайскими письменами. Он выводил буквы с помощью толстой кисточки для рисования и так погрузился в свое занятие, что не заметил приближения сына. Его беспокойная челюсть все еще жевала без перерыва.

— О хайо госаймас!

— Таро, йо! О хайо! — воскликнул старый джентльмен, называя сына уменьшительным детским именем и опуская в своей речи все почетные обращения. Он всегда притворялся удивленным визитом, хотя он повторялся ежедневно уже много лет.

— Падают и гибнут цветы вишен, — сказал младший. — Ах, человеческая жизнь, как коротка она!

— Да, еще раз видел я цветы, — сказал мистер Фудзинами Генносуке, кивая и принимая на свой счет замечание сына, сделанное в общей форме. Он отложил в сторону кисточку, очень интересуясь, что скажет Гентаро о вчерашнем пире и почетных гостях.

— Отец опять занимался каллиграфией?

Манией старика было красивое письмо, как у его сына — литература. Среди японцев это считается занятием, подходящим для людей его возраста.

— Моя рука потеряла гибкость. Не могу писать как прежде. Всегда так. У молодых есть силы, но нет знания; у старых есть знания, но нет сил.

В действительности мистер Генносуке был в высшей степени удовлетворен своей каллиграфической работой и ожидал комплиментов.

— Но это, это великолепно написано. Это достойно Кобо Дайши! — сказал младший, называя имя известного ученого священника средних веков. Он рассматривал листок, на котором были в вертикальном порядке начертаны четыре знака. Они означали: «Из глубины покоя я наблюдаю мир».

— Нет, — сказал каллиграф, — видите, эта точка не удалась. Плохо исполнено. Надо было написать так.

Отвернув рукав — он носил голубое бумажное кимоно, приличное его возрасту, — он легким движением кисти руки, как игрок в гольф, готовящий удар, вывел новый вариант знака на белой бумаге.

Усевшись на своей веранде, наклонив голову в сторону, он был очень похож на аиста марабу, какого можно наблюдать в зоологическом саду: это лукавая птица со складками на шее, пятнистым оперением, как у совы, лысой головой и карими человеческими глазами. У него был такой же вид респектабельного мошенника. Младший Фудзинами обещал стать совершенно похожим на него, хотя родство между ними было только юридическое. Он не был еще так лыс. Седина уже пробивалась в черных волосах. Кожа на горле еще была гладкой, не висела складками.

— Что ж эта Асако-сан? — спросил старший после паузы, — что скажете о ней? Я вчера, по обыкновению, опьянел и не мог рассмотреть их хорошо.

— Она громко говорит и смелая, как иностранные женщины. На самом деле у нее мягкий голос и взгляд. Сердце очень хорошее, я думаю. Она боязлива и во всем отдает первое место мужу. Она совсем не понимает света и ничего не знает о деньгах. Право, она походит на хорошую японскую жену.

— Гм! Это хорошо. А ее муж?

— Он военный, почтенный человек. Кажется неумным или, наоборот, очень хитер. Англичане такие. Скажут вам что-нибудь. Разумеется, думаешь, что ложь. А окажется правда, и таким образом вы обмануты.

— И зачем этот иностранец приехал в Японию?

— Ито говорит, что он приехал разузнать о деньгах. Это значит, что, узнав, он захочет больше.

— Сколько мы платим Асако-сан?

— Десять процентов.

— А доход в прошлом году со всего нашего дела дошел до тридцати семи с половиной процентов. Ах! Хороший заработок. Мы не можем занять у банков по десять процентов. Они потребуют по крайней мере пятнадцать и еще подарков за молчание. Лучше одурачить мужа и отправить их обратно в Англию. В конце концов, десять процентов — хороший доход. А нам нужны все наши деньги для новых публичных домов в Осаке. Если заработаем там, тогда сможем и им дать больше.

— Ито говорит, что, если бы англичанин узнал, что деньги добываются в публичных домах, он от всего отказался бы. Ито думает, что можно отослать англичанина обратно в Англию и удержать Асако здесь, в Японии.

Старик внезапно поднял глаза и перестал жевать челюстью.

— Это было бы лучше всего! — воскликнул он. — Тогда он в самом деле очень почтенный человек и большой дурак. У англичан это возможно; пусть отправляется в Англию. Асако мы удержим. Она ведь тоже Фудзинами, и, хотя она женщина, может быть полезна семье. Она останется с нами. Не захочет быть бедной. Она не родила ребенка этому иностранцу и еще молода. Я думаю, наша Сада могла бы научить ее многому.

— О Сада я и хотел говорить с отцом, — сказал мистер Гентаро.

— Брак нашей Сада — важный вопрос для семьи Фудзинами. Вот письмо от мистера Осуми, одного из друзей губернатора Осаки. Губернатор очень помог нам в получении концессии на новые публичные дома. Он вдовец, не имеет детей. Он человек с большим будущим. Ему покровительствуют военные сферы. Он очень желает жениться на женщине, которая помогла бы его карьере и была бы способна занять положение жены министра. Мистер Осуми слышал о достоинствах нашей Сада. Он назвал ее имя губернатору, и его превосходительство вполне согласился, чтобы мистер Осуми написал кое-что об этом в письме к Дито.

— Гм! — хрюкнул старый джентльмен, искоса посматривая на сына. — У этого губернатора есть собственное состояние?

— Нет, он сам выбился в люди.

— Тогда не будет того, что было с Камимурой. Он не откажется из гордости от наших денег.

Намек на Камимуру объясняется тем, что имя Садако Фудзинами фигурировало в списке возможных невест — списке, предложенном юному аристократу по его возвращении из Англии. Сначала казалось, что выбор падет на нее вследствие ее бесспорной образованности, и семья Фудзинами сияла в ожидании такой блестящей победы. Хотя между двумя семьями не велось никаких формальных переговоров, но Садако и ее мать знали от своего парикмахера, что о такой возможности толкуют слуги в доме Камимуры и что старая вдова Камимура, несомненно, наводит справки, что подтверждало их догадки.

Однако молодой Камимура, осведомившись о происхождении богатств Фудзинами, вычеркнул бедную Садако из числа претенденток на брак с ним.

Это было большим разочарованием для Фудзинами и больше всего — для честолюбивой Садако. На минуту она заглянула через приоткрывшуюся дверь в блестящий свет высшей дипломатии европейских столиц, бриллиантов, герцогинь и интриг, о котором читала в иностранных повестях, где все богаты, блестящи, безнравственны и утонченны и где женщины играют даже более важную роль, чем мужчины. Это был единственный мир, чувствовала она, достойный ее талантов; но мало, очень мало японских женщин, едва одна на миллион, имели хоть какие-нибудь шансы войти в него. Этот шанс представился Садако, но только на один момент. Дверь захлопнулась, и Садако острее, чем прежде, почувствовала пустоту жизни и горечь судьбы женщины в стране, где господствуют мужчины.

Ее кузина Асако, имевшая, по счастью, эксцентричного отца и получившая европейское воспитание, была обладательницей всех этих выгод и опытности, о которых японские девушки узнают только через посредство книг. Но эта Асако-сан была глупа. Садако поняла это после нескольких минут разговора на обеде в «Кленовом клубе». Она была добрая, милая и наивная; право, гораздо более японка, чем ее просвещенная кузина. Ее безусловные уважение и любовь к большому, грубому мужу, трогательная привязанность к отцу, лицо которого она едва помнила, и матери, о которой ничего не знала, кроме имени; ведь такие черты характера — принадлежность скромных японских девушек, из «Великого поучения женщины», этой знаменитой классической книги для японских девиц, проповедующей подчинение женщины и превосходство мужчины. Это тип, уже ставший редким в ее собственной стране. Асако ничего не имела общего с мыслящими героинями Бернарда Шоу или решительными и мужественными девами Ибсена, духовное родство с которыми чувствовала в себе Садако. Асако, конечно, просто глупа. Она разочаровала свою японскую кузину, которая в то же время завидовала ей, завидовала прежде всего ее независимости и богатству. Она заявила своей матери, что в высшей степени неестественно, чтобы женщина, и особенно молодая, имела так много денег, и притом своих собственных. Это обязательно испортит ее характер.