— Но ваше сходство… оно просто ошеломляет! Теперь я понимаю, почему тетя Кэти была так потрясена, когда увидела тебя впервые, и почему она боит… — Бриджит запнулась и снова повернулась к картине.

Дэниел схватил ее за локоть.

— Что ты хотела сказать? Почему она — что?

— Ничего.

— Нет, Бриджит, ты собиралась что-то сказать. Ты хотела сказать: «Почему она боится», не так ли?

— Нет, Дэниел.

— Но ведь я знаю, что это так. Я уже и раньше кое о чем догадывался.

— Дэниел, пожалуйста, давай не будем об этом говорить. Пойдем, покажи мне остальные комнаты. Мне уже скоро уходить.

Он посмотрел на нее долгим внимательным взглядом, но промолчал. Жестом пригласив ее следовать за ним, он направился по коридору, ведущему к спальням.

— Все комнаты на этом этаже более или менее похожи, кроме его и ее комнаты. Я покажу тебе сначала его комнату. Я бы показал тебе и его самого, если бы ты пришла в то утро… Хотя, честно говоря, сейчас я рад, что ты его не видела.

Он толкнул дверь и вошел в комнату первым. Обернувшись, он посмотрел на широкую кровать, которая теперь была аккуратно застелена стеганым покрывалом и, казалось, не хранила и следа от страшного существа, пролежавшего в ней долгие годы. Только кожаный ремешок, привязанный к одному из столбиков изголовья, напоминал об этом, но теперь его свободный конец свисал за спинку кровати.

Дэниел подошел к кровати и, подняв с пола конец ремешка, показал его Бриджит.

— Последние двадцать лет он был прикован к постели, и одна половина тела была у него полностью парализована. Но ту руку, которая действовала, приходилось привязывать, потому что он швырял вещами во всех, кто заходил к нему в комнату. Он выглядел просто ужасно, Бриджит, я никогда в жизни не видел более жуткого и отвратительного зрелища, чем то, которое представлял из себя мой прадед. И он был ужасным человеком, он сделал за свою жизнь очень много зла. И все же с тех пор, как его похоронили, я не перестаю задавать себе вопрос: не была ли кара, которую он понес за свершенные им злодеяния, слишком жестокой? Быть двадцать лет прикованным к постели! Когда я увидел его впервые вот в этой кровати, я не почувствовал к нему ни жалости, ни сострадания, и мне вовсе не было его жаль, даже когда я наблюдал, как его гроб опускают в могилу. Но с тех пор он не выходит у меня из головы. Я постоянно вижу его перед собой. Не таким, каким он был в последние годы, а молодым человеком, таким, как на том портрете… таким, какой я сейчас. И я все время размышляю над тем, почему он стал таким, с чего все началось, когда у него впервые возникло желание делать зло. Ведь это должно было с чего-то начаться! — Он повернулся к Бриджит и заглянул ей в глаза. — Знаешь, в эти дни я часами бродил по дому, и мне казалось, что он где-то здесь, рядом. Всякий раз, когда я поднимался на галерею, я ощущал его присутствие. Мне казалось, тот портрет разговаривает со мной, словно хочет сказать, что у него кроме дурной стороны была еще и другая — хорошая. Но достаточно мне только войти в комнату его жены, моей прабабушки, как я вспоминаю, каким он был дурным человеком. Он ужасно обращался со своей женой, и… и тете Кэти он тоже причинил много зла. Когда я смотрю на него их глазами, я вижу его полнейшим злодеем. Но, даже если он злодей, все равно я не думаю, что он заслужил такое жестокое наказание.

Он отбросил от себя ремешок, который опять упал за спинку кровати. Взглянув на Бриджит, он заметил, что она дрожит.

— Ты замерзла? Надень мое пальто.

— Нет, нет, мне не холодно. — Она протестующе подняла руку. — Не снимай пальто, Дэниел, я все равно его не надену.

Он не стал настаивать, поняв, что она дрожит не от холода. Выйдя вместе с ней из комнаты, он провел ее через коридор туда, где находилась спальня его прабабушки.

— А это ее комната.

— О, она совсем другая! Должно быть, раньше здесь было очень мило.

— Думаю, она сама тоже была милой женщиной. Она жила затворницей в этой комнате долгие годы. Насколько мне известно, эта комната была его спальней до женитьбы и стала их общей спальней после того, как они поженились, а потом он поселился в другой комнате, а она осталась здесь.

Бриджит подошла к кровати и дотронулась до выцветшего от времени шелкового покрывала.

— Ты можешь себе представить, что эти двое людей, живя под одной крышей, не виделись в течение последних тридцати лет? — сказал Дэниел. — Когда он еще был на ногах, она не выходила из комнаты, чтобы не столкнуться с ним. Он причинил ей так много боли, что ей был противен сам его вид. Она, наверное, каждый день молила Бога, чтобы он поскорее умер. Когда я сказал, что не только рабочий люд страдает, я думал о них, о моем прадеде и прабабушке.

Долгую минуту она смотрела ему в глаза, потом, опустив голову, прошептала:

— Ты прав, страдают не только бедняки.

— Бриджит. — Он обнял ее и привлек к себе. — Когда ты это поняла? Тогда же, когда и я?

Она крепко сомкнула веки и медленно покачала головой.

— Скажи мне, Бриджит. Я хочу знать. Когда ты это поняла? С нашей первой встречи? Я понял это в первый же день. И я знаю, ты тоже меня любишь. Скажи, что ты меня любишь.

Она молчала. Когда он склонился над ней и хотел поцеловать, она уперлась рукой в его грудь и попыталась высвободиться из его объятий.

— Дэниел, пожалуйста, не надо, — прошептала она, глядя на него широко раскрытыми несчастными глазами. — Не надо, Дэниел. Из этого не выйдет ничего хорошего.

— Не выйдет ничего хорошего? Что ты хочешь этим сказать? Мы будем вместе, Бриджит. Мы должны быть вместе. Я… я не могу выразить то, что я чувствую, Бриджит. Я просто сгораю, у меня внутри пожар. Я никогда в жизни не чувствовал ничего подобного. Но я знаю, что всю жизнь ждал именно этого. Это ответ на все мои вопросы; это наполняет смыслом все — мою собственную жизнь, окружающий мир… Боже, но как это объяснить? Я так много должен тебе сказать!

— Дэниел, Дэниел. — Она снова закрыла глаза. — Пожалуйста, замолчи. Не говори мне больше ничего. Отпусти меня. Позволь мне сесть, и давай поговорим спокойно. — Она двинулась в сторону кровати и присела на ее край. Он сел рядом, все еще не выпуская ее из объятий. — Нет, Дэниел, отпусти меня. Держи меня за руку. Я сейчас все тебе объясню. Прошу тебя, выслушай.

Он нехотя разжал объятия и взял ее руку. Она некоторое время сидела молча, опустив глаза, потом заговорила.

— То, что я чувствую, не имеет никакого значения, — сказала она. — Но ты должен знать, Дэниел, что я в любом случае выйду замуж за Питера. Послушай… — Она смотрела на крепко сплетенные пальцы их рук. — В тот вечер мы оба потеряли голову. Мы просто обезумели на какое-то мгновение. Но это все из-за вечеринки. Там все вели себя как сумасшедшие, а мы еще выпили лишнего. Поэтому, когда мы оказались одни в темноте…

— Ты прекрасно знаешь, Бриджит, что это не так, — перебил он. — Вечеринка и вино здесь ни при чем. Мы оба давно этого хотели. Ты тоже этого хотела, не отрицай. — Сказав это, он удивился звуку собственного голоса.

Его голос был лишен всякого выражения, как будто он просто констатировал факт. Но это и было констатацией факта — факта, не подлежащего сомнению.

Она подняла лицо и заглянула ему в глаза. Приоткрыв рот, она сделала глубокий вдох — так, словно ей не хватало воздуха. С усилием сглотнув, она снова заговорила.

— У нас очень дружная семья, Дэниел, и мы все очень дорожим этим, — сказала она. — Мы все тесно связаны между собой, и, что бы ни случилось с одним из нас, это затрагивает и всех остальных. Так было всегда. Тетя Кэти буквально обожает мою маму, а мама обожает тетю Кэти. Отец обожает маму, и все они обожают меня. Я думаю, в том и беда, что они слишком любят меня. А я… я не могу предпринять что-то, заведомо зная, что это причинит им боль. Не могу, Дэниел. Я всегда буду прежде всего думать о них, даже если ради их счастья мне придется поступиться моим собственным счастьем. Даже если… — Она уронила подбородок на грудь и заключила едва слышно: — Даже если из-за этого я буду несчастлива до конца своих дней.

— Обожают! Обожают! Это проклятое обожание! — почти в ярости воскликнул Дэниел. — Люди могут обожать богов, но не себе подобных. Себе подобных можно просто любить, и именно это случилось с нами. Мы любим друг друга, Бриджит. Я люблю тебя, а ты любишь меня, что бы ты ни говорила. Я знаю, что это так, и тебе никогда не удастся убедить меня в обратном. Ты можешь отрицать это, сколько твоей душе угодно, но я все равно знаю правду. — Он прижал ее руки к своей груди и притянул ее к себе. — И ты не можешь выйти замуж за Питера, любя меня, — заключил он.

— Могу, Дэниел. И не только могу — я обязана это сделать.

— Обязана? И кто же налагает на тебя такие обязательства?

Она вздохнула.

— Тебе будет трудно это понять, потому что ты не знаешь Питера. По крайней мере, не знаешь его так, как знаю я. Этот человек никогда не был счастлив, Дэниел. Мать с детства портила ему жизнь своей глупой ревностью, а его отец был инвалидом, и Питеру с юных лет пришлось работать, чтобы содержать их обоих. А когда отец умер и Питер остался вдвоем с матерью, стало еще хуже, потому что теперь она вообще не отпускает его от себя ни на шаг. И это еще не все. Он работал долгие годы, чтобы скопить немного денег, — и потерял все свои сбережения, когда Палмеры потерпели крах. С виду он может показаться жизнерадостным, но в глубине души он очень несчастлив, очень раним и неуверен в себе. Он столько всего натерпелся, что теперь боится жизни, боится будущего. Единственное, что у него есть, — это я. Если он потеряет меня, то потеряет все. Я бы никогда себе не простила, если бы бросила Питера. И я сама никогда не смогла бы быть счастливой, зная, что сделала несчастным этого человека. Но дело не только в нем. Еще есть моя мать, мой отец и тетя Кэти, — они тоже будут несчастливы, если я откажусь выйти замуж за Питера. Как видишь, их четверо, а нас всего двое.