До церемонии оставался час – она была назначена на одиннадцать в приходской церкви Бассано. Амалия помогла мне надеть белые чулки и застегнула молнию платья на спине. Затем, усадив меня в креслице, принялась возиться с гребешками и шпильками, чтобы завершить прическу – накануне вечером мы накрутили волосы на бигуди.

Твои бабушка с дедушкой были внизу, в гостиной, развлекали родственников и друзей – так было заведено перед церемонией. Для них весть о моей беременности стала ударом в самое сердце. Твой дедушка Этторе – ты его застала и наверняка помнишь его шутки – целую неделю со мной не разговаривал, отгородился от меня непроницаемой стеной. Я думала, что он откажется даже вести меня к алтарю (на этот случай я договорилась со своим другом Пьетро, единственным, кто по-настоящему понял меня), но в конце концов отец, который был хоть и суровым, но очень умным человеком, в то утро оделся как подобает и пришел ко мне, чтобы сказать, что я могу на него расчитывать.

Уверена, к этому внезапному решению приложила руку бабушка Аделе: она была совсем из другого теста, как и мы, и сердце ее было мягче и способно забыть обиду.

Пока Амалия колдовала над моими волосами, я сжимала в руке кулон, который подарил мне Дэвид, – тот, что ты постоянно носишь на шее. Как знать, с кем он был в тот момент и где… Может, он и вовсе уже и думать обо мне забыл. В ту ночь и все последующие дни он был таким нежным. Его объятия были так легки и глубоки, они согревали, давали живительную силу, проникали в самое сердце. Никогда никто не обнимал меня так, как Дэвид. Но – довольно. Даже думать об этом было ошибкой. Его никогда не существовало, – повторяла я про себя. Снаружи тебя ждет другой мужчина, он любит тебя и пошел даже на этот компромисс, чтобы быть рядом с тобой… Именно так, твой отец, Раньеро, и глазом не моргнул, когда я сообщила ему, что беременна и попросила разделить со мной мою судьбу. В то утро он как раз завершил работы в нашем новом доме. Я выпустила кулон, подаренный Дэвидом, и уже готова была его снять, но Амалия меня остановила.

«Ничего плохого не случится, если ты его оставишь. Мы спрячем его под платьем, и никто не увидит, а ты будешь чувствовать его кожей».

Она поправила воротник платья, чтобы скрыть этот наш секрет, и надела на голову венок из цветов, к которому я потом прикрепила фату.

Снаружи я была готова. Но внутри – ни капельки. Проигрыватель в комнате крутил пластинку «Битлз», началась «Let it Be». Я подошла к окну, выходившему на дорогу. На улице собралась толпа людей в предвкушении праздника, стояла «Ланча Фульвия», отполированная до блеска и украшенная белыми бантами. Все – ради меня и ради моего будущего. По щеке моей скатилась слезинка.

Let it be, Сара. Да будет так. Пусть будет так. There will be an answer, let it be[106]. Все будет хорошо. Все правильно. Амалия держала меня за руку, а другой держала подол платья, помогая мне спуститься по лестнице. Слеза на моей щеке постепенно высохла, уступая место свету. Я улыбнулась. И знала, что Раньеро, твой отец, любил меня всей душой, а со временем и я научусь его любить. Любви можно научиться – это я поняла только со временем.

Глава 35

Он вынимает из ведерка со льдом бутылку «Вдовы Клико» и разливает шампанское по бокалам. Бокалы, звеня, соприкасаются. Он и она одновременно делают глоток. Глаза их блестят, они улыбаются в ярком свете факелов. Они сидят за столиком на террасе отеля «Корсо». Перед ними – милая бухта Марина Ботафош; чуть поодаль – светящийся огнями холм Дальт-Вила, на вершине которого взметнулся ввысь шпиль часовни собора; вдалеке, среди морских волн, – огни Форментеры. Из бассейна внизу доносится глубокий ритм басов, усиливающийся благодаря акустике; от других столиков долетают голоса, смех, чьи-то взгляды встречаются в глубине комнаты.

Время от времени по морю плавно скользит чья-нибудь яхта, словно декорация, специально построенная для этого волшебного июльского вечера.

– Я так счастлив разделить этот момент с тобой! – улыбается он. Глаза поблескивают в свете свечей, теплые, глубокие, такие родные.

Она слушает его слова рассеянно:

– Я тоже счастлива, – говорит она без особого энтузиазма.

– Даже не верится, что я заключил эту сделку, – вздыхает он немного взволнованно. Он смотрит на нее так, словно хочет взять ее прямо сейчас и завладеть целиком. Она молча улыбается. Ей хочется казаться счастливой, но не получается. Она словно не здесь и испытывает сожаление, которое лишь отчасти связано с продажей. В глубине души Бьянка до последнего надеялась, что Маттиа откажет русским. Но разве можно его винить? На его месте любой поступил бы так же.

– Завтра подписываете, да? – спрашивает она, стараясь придать голосу радость.

– Да. Не терпится с этим покончить. – Он делает еще глоток шампанского. – Завтра мы встречаемся в офисе Дэвида, чтобы привести с порядок документы.

– Это хорошо. – Она тоже делает глоток, но при этом имени по спине пробегают мурашки. Совсем другие мысли роятся в голове, мечутся, как испуганные лани в саванне.

– Красивая штучка, – замечает он, разглядывая столик в форме фужера. – «Филипп Старк», – продолжает он с видом эксперта рекламы. – Вот куплю новый дом в Милане и сразу займусь дизайном – всю жизнь мечтал.

Она смотрит на него с необъяснимым сочетанием нежности, любопытства и грусти.

– Хочешь сразу же вложить деньги от продажи?

– Конечно! Тем более было бы глупо позволять им залеживаться. – Он звонко смеется. – Знаешь, я уже давно хочу переехать из своей квартирки. А теперь наконец-то появилась возможность оглядеться вокруг. Как только вернусь в Милан, сразу же этим займусь. – Он кажется довольным и словоохотливым.

– И правильно. – Бьянка натянуто улыбается, губы ее в этот вечер накрашены персиковым блеском.

– Куплю себе большой дом, – продолжает он с нарастающим энтузиазмом. – Может быть, когда-нибудь приедешь ко мне в гости, поживешь немножко, – по тону его голоса кажется, что он хочет сказать нечто такое, в чем даже себе боится признаться. И в самом деле, в этот вечер Маттиа хочется сказать ей так много – может быть, даже слишком. Признаться, что впервые за долгое время он чувствует себя уверенным рядом с кем-то другим. Что наконец появилась женщина, с которой он задумался о совместном будущем. Что эта женщина – она и что он любит ее. Но пока он молчит и всматривается в туманные глаза Бьянки.

– Может быть, – ей приятно, даже очень, но пока не хочется говорить чего-то еще. Ее обуревают мерзкие чувства, голова полна неуправляемых мыслей, которые она никак не может унять.

– Ты ведь не собираешься оставаться здесь и на зиму? – спрашивает он.

– Кто знает… – В этот момент она с трудом представляет даже то, что будет завтра. И все же ей не хочется быть больше нигде и ни с кем другим. Вот уже три дня она практически живет у Маттиа. После того что случилось, она не смогла набраться смелости, чтобы вернуться к Амалии; в этот момент она попросту не может выносить ее присутствия. Груз неизвестного прошлого свалился на нее, как мешок с цементом, и теперь она во власти неопределенности и сомнений о себе самой, о тех, кого думала, она хорошо знает, а на самом деле совсем не знала. Маттиа она пока ничего не говорила – только то, что хотела бы немного побыть с ним, и он принял ее с распростертыми объятиями в своем гостиничном номере. Даже Диане она пока ничего не сказала. Она попросту не может пока поверить в реальность этой истории.

– И все-таки хочу сказать: сегодня вечером ты прекрасна, – внезапно говорит Маттиа, думая о том, что ее черты лица и формы идеально соответствуют его представлениям о женщине его мечты, они способны заполнить любую пустоту, которую он когда-либо ощущал.

– Спасибо. – Она краснеет и опускает взгляд: никак не может перестать смущаться, когда слышит комплимент. В этом она нисколечко не изменилась.

– Тебе идут прямые волосы. – Он протягивает руку через стол, берет ее руку в свою и ласкает запястье.

– Думаешь? – Бьянка разглядывает свою прядь. В этот вечер ей хотелось чувствовать себя менее дикой, менее хиппи. Она выпрямила волосы, надела белое в пайетках облегающее мини-платье с рукавами до локтя и босоножки на каблуке.

– Да, тебе очень идет. – Он пожирает ее глазами. – Ты с каждым днем все красивее.

– Я так не думаю. – Самой себе она кажется уродливой, словно вся боль, накопленная внутри, отражается и снаружи.

– Поверь, ты прекрасна, как сон! – восклицает он. Теплый свет его глаз сливается с пламенем свечей.

– Пойдем в номер?

– Сейчас?

– Ага.

– Почему? Здесь так хорошо. – Она рассеянно оглядывается вокруг.

– Но в номере будет еще лучше… – подмигивает он и улыбается. Затем берет ее за руку. Когда они поднимутся наверх, он скажет ей то, что собирался сказать. И спокойно примет все последствия. Маттиа нажимает кнопку вызова, не сводя с нее глаз. В этот вечер ее пропорции кажутся ему еще совершеннее, чем при лунном свете: мягкие, четкие, постоянные. Кажется, он никогда прежде не видел женского тела с таким идеальным сочетанием нежности и атлетической гибкости: округлые плечи, маленькая и высокая грудь, упругие ягодицы, длинные ноги. Ее тело – не тощее и не вялое, оно так гармонично сложено, что захватывает дух. Едва двери лифта открываются и они входят внутрь, он обхватывает ее за талию, прижимает к зеркальной стене и начинает целовать, но поцелуй этот длится лишь несколько быстротечных секунд. Ровно столько, сколько лифт поднимается до второго этажа. Затем двери снова открываются. Они выходят, несутся по коридору, взявшись за руки, и вбегают в комнату. В полулюксе с видом на Эйвиссу пахнет чистотой, цветами, пряным мылом, шелковыми простынями.

Маттиа подходит к ней, притягивает к себе и целует губы, глаза, нос, скулы, снова губы, шею и плечи. Затем проникает рукой под платье и поднимается вдоль бедра. Она чуть раздвигает ноги, откидывается назад, прерывисто дыша, и замирает. Он опускается, проводит языком по изгибам и контурам ее бедер, то медленно, то быстро, растворяясь в ощущениях, которые становятся все острее. Ее пронизывает все более сильное напряжение. Она обхватывает его голову руками и притягивает за волосы, тяжело дыша, будто хочет высосать из него воздух, обуреваемая противоречивыми чувствами.