Хотя на самом деле это место существовало, вот только Бьянка узнала об этом только тогда, когда Сары уже не было на свете. Теперь ей нужно найти одно из писем, то самое, в котором Амалия писала об особенном чувстве: об ощущении покоя, которое подарил ей остров. Она отлично его помнит, потому что на первой странице было нарисовано солнышко с лучами-пружинками. Бьянка пролистывает письма, стараясь не порвать, и вот наконец оно, в середине стопки. Она снова включает пластинку Нины Симон, садится на край кровати и начинает читать.

10 апреля 1979 года


Милая Сара,

Я так обрадовалась твоему последнему письму, в котором ты пишешь, что у вас с малышкой все хорошо! Бьянка – чудесный ребенок, и мне не терпится с ней познакомиться. Как бы мне хотелось быть рядом, когда она появилась на свет. Признаюсь, что, разделив с тобой так много моментов твоей жизни, я почувствовала почти ревность к Раньеро, когда не смогла присутствовать при родах… Вернее, почувствовала бы, если бы не забыла, что такое ревность, и не познала, что означает свобода любить. Глядя на присланную тобой фотографию, где ты кормишь грудью Бьянку, расплакалась. Я повесила ее в спальне, у кровати, и теперь каждое утро и каждый вечер смотрю на нее и думаю о вас.

У Бьянки сжимается сердце – она представила фотографию, где мама кормит ее грудью. На мгновение переводит взгляд вверх, затем продолжает читать. Она все ищет те строчки и вдруг вспоминает, что это было ближе к концу письма. Вот они!

Ты спрашиваешь, как у меня дела, получилось ли у нас с Жеромом устроиться, счастлива ли я? Я отвечаю: да, хотя нам было непросто. Но главное богатство этого острова – люди; они приняли нас так, как мы не смели и мечтать. Посмотри на фото, что я тебе прислала: ее сделал наш друг Винсент, когда мы только закончили белить наружные стены в нашем домике. У нас пока нет горячей воды, но теперь хотя бы есть проточная, а скоро подключат электричество. Ура! Теперь, когда у нас появилось наше гнездышко, может быть, скоро появится и ребеночек – кто знает? Главное – не торопить события, дети приходят, когда сами захотят и когда чувствуют, что ты готов. А я на данный момент счастлива тем, что у меня есть, и тем, кто я есть, хотя еще многое предстоит построить. Я полна счастья и любви. Это место позволило мне по-новому взглянуть на жизнь: оно наполнено позитивной энергией, не такой, какая была дома, Сара, и ты это отлично знаешь. Если бы я сейчас могла загадать желание, то закрыла бы глаза, а когда открыла, ты оказалась бы рядом со мной. Я передала бы тебе частичку того тепла, которым напоен этот остров. Сейчас для тебя начинается настоящее счастье – я уверена. И желаю тебе оставаться счастливой и чувствовать тот же мир в душе, что чувствую я.

Я люблю тебя, Сара, ты – частичка моего сердца. Обнимаю тебя от всей души.

Амалия

Когда мать была жива, это был своего рода ритуал: открыть коробку, посмотреть, что там внутри, и вместе перечитать письма.

У Бьянки были даже любимые, и она то и дело просила маму прочесть их вслух.

Она снова смотрит на фотографию: маленький белый дом с белеными стенами и бугенвиллия, оплетающая тростниковый навес; на переднем плане – Амалия и Жером в обнимку, оба босиком, она – в белом топе, который, кажется, связан крючком, и длинной юбке до пят; он – в льняных брюках и с обнаженным торсом; на заднем плане – синее небо, сливающееся с морем цвета кобальта.

От этих цветов, этого света, этих наполненных любовью слов у Бьянки будто наступает прозрение. Ей нужно примириться с собой, превозмочь тот комок злости и разочарования внутри, но в этот самый момент она понимает, что, оставшись здесь, не сможет этого сделать. Нужно уехать. Прямо сейчас. Бросить все – все равно у нее ничего не осталось. Себа сровнял с землей их будущее; как знать, сколько это продолжалось; не осталось ничего, во что она верила, а может, и сама их связь давно дала трещину, с тех пор как они перестали нормально общаться – сначала телами, потом взглядами и наконец – словами. Должно быть, в их отношения верила она одна – теперь она это понимает, в уютном одиночестве этого дома, разглядывая фотографии, которым столько же лет, сколько и ей самой.

Душевные раны, если их принять, не столь тяжелы; а она позволила им разрастись, и они прорвались, когда уже было поздно их лечить. Но теперь – решено. Ей нужно оставить всё и всех, пора открыть глаза, взяться за себя и вспомнить о своих мечтах.

Внутри ее – странное чувство. Она не оплакивает свои отношения с Себой – скорее, проводит обряд крещения. Она внезапно поняла то, в чем так долго не хотела себе признаваться: она уже давно живет не своей жизнью, даже танцы не радуют ее, не приносят того удовлетворения, что вначале. «Может быть, – думает она, – подобные землетрясения нужны как раз для того, чтобы понять, кто ты и кем не хочешь быть».

Она встает с кровати и, зажав в руке письмо, идет из родительской спальни в маленькую комнатку, где прожила двадцать лет. Здесь все как прежде: одноместная кровать с кованой спинкой, шкаф в венецианском стиле, письменный стол с пластмассовым глобусом с подсветкой, ее первые пуанты, подвешенные на стену розовым атласным бантиком.

Она открывает шкаф: внутри – несколько платьев, оставшихся еще со времен, когда она была подростком. Она берет две выцветшие футболки – размер все еще ей подходит – и белую кружевную юбку матери, которую надевала пару раз на летние вечеринки в лицее. Затем достает из кармана джегинсов телефон и пишет Диане в Ватсапп:

«Родная, я уезжаю. Мне нужно немного побыть одной, но ты не волнуйся, я в порядке. Спасибо. Ты заставила меня сделать то, что нужно было сделать. Обнимаю:***».

Отправляет и выключает телефон.

Затем складывает те несколько вещей в кожаный рюкзак, найденный в недрах шкафа, и туда же кладет письмо Амалии.

Опускает ставни. Выключает свет. Выходя, она знает, что ее ждет прыжок во тьму, в бездну новой жизни. Но теперь ей больше нечего терять и не осталось ничего, ради чего стоило бы задержаться хотя бы на секунду.

Глава 10

Она открывает глаза и потягивается. Щелкает пальцами – как и всегда, когда нервничает. Самолет заходит на посадку, а ей хочется поскорее выйти из этой коробки и ступить на землю, и не важно, что ее ждет. Она поправляет ремень безопасности, который на протяжении всего полета даже не расстегивала. Поворачивается к соседке по креслу – блондинке в шортах и майке с бахромой, с покрытой татуировками правой рукой, – та отвечает вежливой улыбкой. Потом отворачивается в другую сторону, снимает наушники и смотрится в выключенный дисплей телефона: видно плохо, но то, что она видит, ей не нравится. Она ненавидит беспорядок. Вся бледная, изможденная, тушь в уголках глаз немного смазалась, оставив разводы – «эффект панды». Шиньон, который она спешно закрутила перед полетом, рассыпался беспорядочными прядями. Ее это бесит. К тому же ей ужасно холодно, от кондиционера она совершенно окоченела, и ужасно болит живот – эта пронзительная боль стискивает все внутри. Во рту пересохло, как будто тело исчерпало все запасы жидкости, а в горле – горечь. Как и в мыслях.

Наверное, это обычное состояние, когда проходит любовь? Бьянка старается не думать о той сцене, свидетельницей которой стала, иначе к горлу подступает тошнота. От Себастьяно остались только ужасные воспоминания – все хорошие словно стерлись. Теперь ей нужно набраться храбрости, чтобы сдержать данное себе обещание и не возвращаться; и эта храбрость есть. Нужно принять окончание этих отношений как уникальный шанс изменить жизнь – это единственный способ придать смысл тому, что она делает. Она непроизвольно, почти в молитвенном жесте, сжимает кулон на шее. «Хватит раздумывать, Бьянка, ты вот-вот начнешь новую жизнь», – говорит она себе со всей уверенностью, на какую только способна.

Повернувшись к окну, она смотрит вниз: на бескрайнее море, которое становится все синее, на полоску берега, усыпанную белыми точками, на два островка, выглядывающих из воды как доисторические животные, а под ними – наверное, это солончаки? – языки белой суши посреди синевы.

При виде этого пейзажа ее охватывает волнение; и это первое позитивное чувство, которое она испытывает с прошлого вечера. Боль в желудке усиливается, теперь ее с головы до ног будто пронизывают электрические волны. Самолет все снижается, вот-вот коснется земли, уже выпустил шасси. Но земли пока не видно, кажется, что они садятся в открытое море, по обеим сторонам – лишь синева. Бьянка на мгновение закрывает глаза, сжимает подлокотники, упирается ногами в пол и делает глубокий вдох. Наконец долгожданный толчок, стук колес об асфальт.

Они приземлились. Самолет замедляет ход, все радостно подаются вперед. Интересно, чего они с таким нетерпением ждут? Бьянка понятия не имеет и все еще спрашивает себя, не совершила ли она очередную глупость. Она уехала налегке: ни одежды, ни косметики, ни обуви, ни друзей, ни той малой уверенности, что у нее была. Сейчас она чувствует себя голой, у нее нет даже плана, она ничего не знает о том месте, куда приехала.

Бьянка вытаскивает рюкзак из-под сиденья и идет к выходу. Снаружи светит солнце, небо ясное, ни облачка.

Когда она спускается по трапу, свежий майский ветерок обдувает кожу и выбившиеся из шиньона пряди падают на лицо. На ней все еще та одежда, в которой она была прошлым вечером. Кажется, ничего грязнее на свете быть не может. Ей не терпится от нее избавиться.

Вот и последняя ступенька – теперь она официально на земле. Бьянка смотрит на пальмы вдалеке, вдыхает воздух полной грудью: он легкий, наполненный энергией, совсем не такой, как дома. Он сладко-соленый, пахнет миндальным молочком, которое она пила в детстве летними вечерами. Бьянка достает из кармана письмо и сжимает его в руке. Ее охватывает безумное, но такое естественное желание делать то, что хочется. Может быть, это и в самом деле сумасшествие – первое в ее жизни, после того как она поставила Себу превыше своих увлечений, но это правильно, дальше она пойдет вслепую, доверившись судьбе, без плана и парашюта. Главное – чтобы не было больно, если вдруг упадет, главное – как можно скорее отыскать дорогу, если потеряется.