Нет-нет, я просыпаюсь в ее доме.

В ее комнате.

И в ее теле.

Поначалу мне кажется, что я все еще сплю и вижу сон. Открываю глаза: комната – как у любой шестнадцатилетней девушки, которая долго в ней живет. Куклы от Мадам Александр лежат вперемешку с подводкой для глаз и модными журналами. Все еще полагая, что это мое подсознание выкидывает свои фокусы, получаю доступ к памяти и понимаю, что я – Рианнон. Снился ли мне раньше этот сон? Что-то не припоминаю. Но вообще-то все может быть. Если я думаю о ней все время, с ней связаны все мои надежды и заботы, почему бы ей не проникнуть и в мои сны?

Но я не сплю. Я чувствую, как моя щека прижимается к подушке. Как замоталась вокруг ноги простыня. И я дышу. А ведь в сновидениях не нужно дышать.

И мгновенно мир становится хрупким, как стекло. Каждый миг жизни приобретает значение. Каждое движение – это риск. Я хорошо понимаю, что она вряд ли обрадовалась бы такому моему присутствию. И представляю тот ужас, что охватил бы ее, осознавай она то, что произошло. Полную потерю контроля над своим телом.

Любой мой поступок может что-нибудь нарушить. Любое сказанное мной слово. Я словно шагаю по тонкому льду.

Единственный способ избежать неприятностей – прожить этот день так, как Рианнон ожидала бы от меня. Если ей станет известно, что я был в ее теле (а у меня нет никаких сомнений, что станет), я хочу, чтобы она знала: я не воспользовался ситуацией. Я инстинктивно понимаю, что не нужно и пытаться что-нибудь выяснить таким путем. А также добиться каких-либо преимуществ.

И получается, что в любой ситуации я сегодня в проигрыше.


Вот что она чувствует, когда поднимает руку.

Когда моргает.

Поворачивает голову.

Вот на что это похоже – облизнуть ее губы ее языком, встать на ноги.

Вот он, ее вес. Ее рост. Угол зрения, под которым она видит мир вокруг себя.


Я легко мог бы увидеть любое воспоминание обо мне. Или о Джастине. Мог бы узнать, что она говорила, когда меня не было рядом. Прямо передо мной – гигантская, полнейшая версия ее личного дневника. Но мне нельзя его читать.

«Привет!»

Вот так она слышит свой голос, когда он доносится до нее изнутри.

Так он звучит, когда она остается наедине с собой.


Мимо меня, шаркая шлепанцами, проходит в коридор ее мать. Она встала с постели не по своей воле. У нее была бессонница, под утро она заснула, но ненадолго. Она говорит, что попробует снова уснуть, но жалобно добавляет, что это ей, конечно же, не удастся.

Отец Рианнон в кухне, собирается на работу. Его «с добрым утром» звучит не так жалобно. Но он торопится, и мне кажется, что, кроме этих двух слов, Рианнон от него больше ничего не услышит. Пока он ищет ключи, я съедаю свои хлопья. Затем он быстро прощается и убегает, я едва успеваю крикнуть вдогонку «до свидания».

Пожалуй, не буду сегодня принимать душ или менять после ночи футболку. Я и так слишком много уже увидел, всего лишь взглянув в зеркало на лицо Рианнон. Я не могу заставить себя зайти еще дальше. Расчесывать ее волосы – уже очень интимная процедура. Так же как краситься или надевать ее туфли.

А чувствовать равновесие ее тела, ощущать ее кожу как будто бы изнутри, касаться щеки – и чувствовать это касание и как я, и как она, – какие же это удивительно яркие ощущения! Я стараюсь остаться самим собой, но не могу избавиться от чувства, что я – это она.

Чтобы найти ключи и узнать, как дойти до школы, приходится обращаться к ее памяти. Может, остаться дома? Но я не уверен, что смогу вынести это испытание: целый день быть ею наедине с собой. Мне необходимо как-то отвлечься.

Я буду стараться по возможности избегать Джастина. Подхожу к своему шкафчику пораньше, забираю оттуда учебники и бегу на первый урок, никуда не сворачивая. Подружки по одной просачиваются в класс, и с каждой я стараюсь поговорить подольше. Никто не замечает, что я не Рианнон. А когда начинается урок и учитель принимается за свои объяснения, мне остается только спокойно сидеть, слушать и делать записи.

Запомни!  – стараюсь докричаться я до Рианнон. – Запомни, как обыкновенно я себя веду!

Не могу удержаться, чтобы не посматривать время от времени на то, чего никогда прежде не видел.

Каракули в тетради, которые она выводила в задумчивости: горы и деревья. Легкие следы от резинок на щиколотках. Красное родимое пятнышко у основания левого большого пальца. Вероятно, всего этого она просто не замечает. Но я в ней совсем недавно, и я вижу все.


Вот что она чувствует, когда держит карандаш.

Когда набирает в легкие воздух.

Когда опирается спиной на спинку сиденья.

Когда касается уха.

Вот так она чувствует мир. Вот что она слышит каждый день.


Я позволяю себе только одно воспоминание. Я не выбираю его. Оно само всплывает в памяти, я – я не загоняю его обратно. Подружка Рианнон Ребекка сидит рядом и жует жвачку. В какой-то момент ей становится так скучно, что она достает ее изо рта и начинает катать в пальцах. А мне вспоминается случай в шестом классе. Учительница застукала ее за этим занятием, и Ребекка так удивилась, что от удивления дернулась, и шарик жвачки вылетел из пальцев да прямо в прическу Ханны Уолкер. Ханна поначалу не поняла, что случилось, и все так и покатились со смеху, отчего учительница еще больше разозлилась. Только одна Рианнон и сказала ей, что у той жвачка в волосах. Она же и выскребала ее ногтями, стараясь не склеить волосы еще больше. Вытащила всю. Вот такое воспоминание.

Я стараюсь не встретиться с Джастином за ланчем, но мне это не удается.

Я иду по коридору, причем очень далеко и от наших шкафчиков, и от столовой, но он почему-то оказывается там же. Он не то чтобы рад видеть Рианнон или, наоборот, не рад – нет, он воспринимает ее присутствие просто как данность, вроде звонка на перемену.

– Двинем туда, – бросает он.

– Конечно, – отвечаю я, пока не совсем понимая, на что именно соглашаюсь.

В данном случае «туда» означает одну пиццерию в двух кварталах от школы. Мы берем по пицце и по коле. Он платит за себя, а за меня даже и не думает. Прелестно.

Сегодня он разговорчив, причем упирает на свою, как я понимаю, любимую тему – всеобщую несправедливость по отношению к нему. Все и вся сговорились против него: и зажигание не работает, и папаша постоянно нудит о колледже, и учитель английского разговаривает как голубой. Я с трудом следую за нитью его путаных рассуждений, «следовать» здесь – самое подходящее слово. Весь наш разговор построен так, что он вещает, а я как будто следую за ним, по крайней мере в пяти шагах, и внимаю. Ему наплевать на мое мнение. Любое мое замечание он пропускает мимо ушей.

Он бубнит и бубнит о том, как погано эта сука Стефани относится к его другу Стиву, запихивая при этом в рот куски пиццы и не отрывая взгляда от стола. На меня он почти не смотрит. Я с трудом сдерживаюсь, чтобы не сказать какую-нибудь резкость. Ведь сила на моей стороне, хотя он этого и не понимает. Порвать с ним – дело одной минуты, даже меньше. Всего лишь несколько точно подобранных слов – и я обрываю связь. Он может отреагировать: допустим, расплачется – или разозлится, или завалит обещаниями. У меня готов ответ на любую его реакцию.

Меня просто распирает от желания так и сделать, но я не раскрываю рта. Я не применяю эту силу. Потому что понимаю: такой конец их романа не приведет к началу нового, нашего с Рианнон. Если я порву с ним, Рианнон никогда мне этого не простит. Не то чтобы она не смогла завтра все поправить. Нет: просто она будет относиться ко мне как к предателю, и долго наши отношения не продлятся.

Я должен держаться в рамках. Я не могу просто свернуть с дороги и врезаться куда-нибудь, и неважно, что последствия аварии очень бы мне понравились.


Я надеюсь, она поймет, – за весь день Джастин ничего не заметил. Она-то может разглядеть меня в любом теле, но Джастин – он не способен заметить ее отсутствие в ее собственном. Он не видит ее.

На обратном пути мы не держимся за руки, даже не разговариваем. Когда расходимся, он не желает мне доброго дня и не благодарит за проведенное вместе время. Он не прощается «до скорого». Зачем ему? Он и так знает, что встреча неизбежно состоится.

Пока он уходит, я торопливо вливаюсь в толпу, не переставая обдумывать свою проблему. Я более чем уверен в рискованности того, что делаю, ведь здесь действует «эффект бабочки»: от малейшего взмаха ее крылышек зависит, куда повернет ситуация. Если хорошо продумать и достаточно далеко проследить возможные последствия тех или иных действий, становится очевидно, что любой мой шаг может оказаться неверным, а результаты любого поступка – не соответствовать моим истинным намерениям.

На кого я не обращаю должного внимания? Чего не говорю из того, что должна была бы говорить Рианнон? Чего я не замечаю, что она заметила бы обязательно? И какие тайные знаки пропускаю прямо сейчас, бродя по запруженным школьным коридорам?

Когда смотришь на толпу, глаз всегда выхватывает из нее знакомые тебе лица, неважно, знаешь ты этих людей или нет. А я смотрю – и не вижу. Точнее, я знаю, что вижу я, но не знаю, что увидела бы она.

Мир вокруг меня – все то же хрупкое стекло.


Вот как это – читать ее глазами.

Переворачивать страницу ее рукой.

Скрещивать ее ноги под столом.

Наклонять ее голову, чтобы волосы падали на глаза.

А вот ее почерк. Так она пишет. Это одна из черт ее индивидуальности, то, чем она отличается от других людей. А вот так она подписывается.


Идет урок английской литературы. Проходим роман «Тэсс из рода д’Эрбервиллей», который я уже читал. Думаю, Рианнон сегодня хорошо подготовилась.