Наташа Драгнич - Каждый день, каждый час

— Чушь.

— Это Неруда.

— Ты больше не имеешь права на его стихи.

— В тебе вся моя жизнь.

— Ты умер.

— Дора.

— Навсегда.

...ты должен любить себя, чтобы позволить себе быть счастливым, чтобы остаться, нужно быть сильным, отказаться всегда проще, сдаться, а затем страдать куда легче

— Дора.

— Поторопись, zlato moje! Иначе мы ничего не увидим в толпе. Только и всего!

Хелена переминалась с ноги на ногу под дверью Дориной спальни. Она нисколько не волновалась, что они и вправду могут опоздать к Новому мосту. Нет. По сравнению с тем состоянием, в котором находилась ее дочь, все казалось незначительным. Конечно, Христос очень важен, упаковка Пон-Нефа станет событием века, но Дора значит для нее намного больше, буквально всё. А ее дела плохи, совсем плохи. И это еще мягко сказано.

Дора сидела на кровати и смотрела в пустоту. Ее жизнь пуста. Мир пуст. Лишен смысла. Жесток. Ни на что не годен. В голове ни одной мысли. Все они покинули ее три дня назад. Пара образов, но только не размышлений. Дора не могла позволить себе думать. Выбор был сделан осознанно. Лишь бы ничего не чувствовать. Ни за что. Табу. Постоянно мелькают красные предупредительные огни. Дора даже не уверена, продолжает ли она дышать. Грудь движется — значит, дышит. Только ничего не чувствует. Дора слышала, как ее мама что-то говорила. Но слова не доходили до нее. Дора была погружена в себя. В свою жизнь, которой больше не существовало. Нет, она должна умереть. Она ничего не хотела: у нее не было ни желаний, ни потребностей. Единственное, что ей оставалось - ждать. Ждать, что жизнь снова найдет ее. Конечно, ни потребуется время, ведь она хорошо спряталась.

Лука сидел на кровати и смотрел в пустоту. Его жизнь пуста. Мир пуст. Лишен смысла. Жесток. Ни на что не годен. В голове ни одной мысли. Все они покинули его три дня назад. Пара образов, но только не размышлений. Лука не мог позволить себе думать. Выбор был сделан осознанно. Лишь бы ничего не чувствовать. Ни за что. Табу. Постоянно мелькают красные предупредительные огни. Лука даже не уверен, продолжает ли он дышать. Грудь движется — значит, дышит. Только ничего не чувствует. Лука отчетливо помнит, что не считал. Незачем падать в обморок. Он и так погружен в себя. В свою жизнь, которой больше не существует. Нет, он не хотел умереть. Он ничего не хотел: у него не было ни желаний, ни потребностей. Единственное, что ему оставалось, — ждать. Ждать, что жизнь снова найдет его. Только этого больше не случится, Ее нет. Она уехала. Улетела три дня назад. Жизнь кончилась. Он должен забыть и обрести покой. Таковы условия сделки. Конечно, на это потребуется время, ведь он хорошо спрятался.

— Лука, ложись в кровать!

А может, не так уж и хорошо.

Естественно, Лука ничего не ответил. Клара подошла, положила руку ему на плечо:

— Идем спать, уже поздно.

Она знает. Уже все знают.

Куда идти? Проклятый город. В каждом уголке полно сплетников.

Лука медленно встал, даже не взглянув на жену. Обул ботинки, стоявшие рядом с диваном, взял со стола бумажник, молча вышел из дома. Клара окликнула его. Лука осторожно, почти бережно закрыл за собой дверь. И побежал. Внезапно перед ним появилась лодка. Вроде бы случайно. Лука запрыгнул на борт. Открыл каюту и улегся на кушетку. Под ним, в ящике лежала майка. Белая майка с красно-голубым восточным узором. Она не принадлежали ни ему, ни его отцу, ни Ане, никому из тех, кто был сейчас в Макарске. Майка просто была там и приносила покой, даже если Лука ее не доставал. Этого он не выдержал бы. Нельзя вдыхать скрытый в ней аромат жизни. Чего доброго, нахлынут картины, образы, нет, нельзя. Зато находиться рядом необходимо. Лука был настоящий мастер придумывать себе наказания. Он осмотрелся, его взгляд упал на ящик с красками. Лука вскрикнул. Схватил коробку и хотел выбросить в море. Содержимое рассыпалось, кисточки, банки, краски, тюбики, стеклышки полетели на иол. В припадке гнева Лука выкидывал каждый предмет прочь из каюты. Некоторые падали в спокойную водную гладь, другие с грохотом ударялись о палубу. Жизнь кончена. Никогда больше он не будет рисовать. Он недостоин. Живопись — подарок жизни. А он мертв.

Мокрый от пота, Лука, весь дрожа, сел на лестницу каюты и заплакал.

В то время как весь мир, удивляясь и отчасти пугаясь, праздновал объединение двух немецких государств, Дора и Жанна сидели в «Жюль Берне», одном из самых дорогих парижских ресторанов на втором этаже Эйфелевой башни, и поднимали бокалы в честь Дориного двадцативосьмилетия. Шел 1990 год.

— За тебя, та cherie. И за то, чтобы следующие годы были такими же удачными, как этот!

Щеки Жанны порозовели, она плохо переносила алкоголь. Всего один бокал вина, и ей уже было трудно вспомнить собственное имя. Поэтому Дора внимательно следила за ней. Только один бокал. И то только потому, что у Доры сегодня день рождения, за прошедший год она получила две театральные награды и на прошлой неделе приступила к репетициям нового спектакля. Для нее роль Мэгги в пьесе Теннесси Уильямса «Кошка на раскаленной крыше» была настоящей мечтой. Брика играет Филипп Дедье. Дора была счастлива. Она знала его еще по академии, он заканчивал учебу, когда Дора поступила на первый курс. Она видела все спектакли с его участием. Потом он исчез с парижской сцены, пытался сделать карьеру в Нью-Йорке, но уже год как вернулся и блестяще сыграл Гамлета. А теперь они будут играть на одних подмостках. Она была взволнованна. В прошлую пятницу после репетиции они выпили вместе по бокалу вина. В его глазах так явно читалось желание, что, рассказывая об этом на следующее утро Жанне, Дора не переставала хихикать, словно школьница после первого поцелуя. Жанна разделяла ее радость. А как же иначе? Они ведь по-прежнему оставались лучшими подругами, как раньше, когда проводили дни в парке Монсо.

— Так ты в него влюбилась? — воскликнула Жанна.

— Чушь, — ответила Дора.

Они снова засмеялись, забрасывая друг друга подушками, резвясь, словно два непослушных котенка.

— Спасибо, Жанна.

Дора потягивала вино, наслаждаясь каждым глотком и каждым кусочком сладостей, лежавшими перед ней на красиво украшенной тарелке. Настоящий праздник для взора и вкуса, очень дорогой праздник, но сегодня это не важно. Она продолжает жить, ее дела идут хорошо, она успешна и уж точно может позволить себе подобный ужин. Дора посмотрела на лежащий внизу город и почувствовала, как ее переполняет спокойствие. Охватывает волнение. И благодарность. Она продолжает жить. Даже если есть темы, которых запрещено касаться. Имена, цвет глаз и улыбка. Строго-настрого запрещено. Воспоминания о губах и пальцах. Дора тяжело вздохнула.

— Что-то не так, Дора?

— Ничего, просто я... Ничего.

Жанна подозрительно на нее посмотрела. Она знала, о чем идет речь. Всегда одно и то же. Достаточно любой мелочи, чтобы Дорины воспоминания воскресли. Жанна заволновалась. Казалось бы, спустя пять лет... Но нет, Доры ничего не изменилось. Совсем ничего.

Все-таки жизнь полна неожиданностей. Минуту спустя у их столика остановился мужчина и Дора улыбнулась:

— Филипп!

Он наклонился и поцеловал Дору в щеку. Жанна видела, как Дора закрыла глаза, словно желала раствориться в этом поцелуе.

— Хороший улов!

Лука молча кивнул, Винко закурил сигарету. Холодильник был набит рыбой, это принесет много денег. Винко снял шапку и почесал голову:

— Ненавижу такие шапки! От них постоянно все чешется!

— Все лучше, чем отмороженные уши.

— Или примерзшие волосы! — Винко снова натянул шапку.

— Об этом можешь не беспокоиться, дружище!

Винко сделал вид, что собирается ударить Луку; оба засмеялись. Хорошее время, чтобы расслабиться. Лука был доволен. Вот бы остаться здесь. Никогда не возвращаться обратно. Все чаще Лука думал об отце и о том, как он тогда исчез, вместе со своей лодкой. В то время Лука очень страдал, а сейчас понимал его и все чаще хотел поступить, так же, просто раствориться в воздухе или воде. Пропасть без следа. Потому что иногда покой, который он выбрал, становился невыносим. Жизнь настолько измучила его, наполнив душу болью и тоской, что ему было просто необходимо сбежать. На море. Прочь. Чтобы не начать считать, чтобы продолжить дышать. Теперь, когда Ана тоже уехала — два года назад ей втемяшилось, что она хочет учиться медицине, — некому больше заботиться о нем и его дыхании. Он не мог так легко сдаться. Теперь он убегает. Это была новая тактика: он ускользал. Иллюзия, попытка что-то сделать. Сбежать, чтобы вернуться и хотя бы мимоходом вдохнуть запах жизни.

— Что будешь делать с деньгами? Купишь новую шапку?

— Очень смешно! — Винко затушил сигарету и бросил окурок в пустую пивную банку. Они валялись повсюду — какая же рыбалка без пива!

— Нет, серьезно. Что ты будешь с ними делать?

— Бисерка считает, что нам пора пожениться.

— Ну, а ты?

— Я могу не жениться. — Винко запрокинул голову и уставился в небо. — Нет уж, дружище, все может оставаться, как есть.

— Ты же понимаешь, что этот номер у тебя не пройдет.

— Знаю, но пока есть такая возможность, буду притворяться.

— Мечтай, сколько хочешь, пока можно. Хотя я слышал, что подвенечное платье уже выбрано.

— Боже мой! — Винко преувеличенно горестно вздохнул, а Лука рассмеялся:

— Или ты добровольно отправишься в Лику убирать деревья с улиц?

— Сумасшедшие сербы! Что они только себе думают?!

— Провокация, дружище, обычная провокация! Не стоит обращать внимание.

— Проще сказать, чем сделать, когда перед тобой на дороге лежит дерево, и ты не можешь проехать. Мато только что вернулся из Загреба, он говорит, что это не смешно. Совсем не смешно...