Несколько дней он спал урывками, на ходу или выжимая компрессы. Он протирал больную, менял ей простыни и постоянно поил с ложечки. Пока он мыл Мари, пока стирал горький пот с ее спины, груди и мягкого округлого живота, то не был равнодушен к ее чарам. Красивая девушка, кашляющая, как рудокоп, и пахнущая, словно прогнивший фрукт, все равно остается красивой. Жар воспаления подражает горячке любовной страсти. Ее вздохи напоминали томные стоны, которые он наконец вырвал из груди Мари в лабиринте. Ничто не мешало ему воспользоваться желанной свободой и овладеть Шарпийон. Она была в его власти. Разве он не мог лечь с ней рядом, как компресс, как благословение, как призрак в горячечном бреду? От жара воспаленных мыслей у него пересыхало во рту, но руки продолжали работать и творить доброе дело. Она скрежетала зубами и могла бы стереть их в пыль. Чтобы этого не произошло, он просунул ей в рот один из гибких пальцев своих перчаток.
Жар достиг кризисной точки, и полдня ее глаза застилала голубая дымка боли. Он пел ей песни, знакомые с детства, когда сам долго и тяжело болел. Женщины дежурили в коридоре и тоже не спали целыми сутками. Он слышал, как они скреблись, точно мыши, и перешептывались, будто привидения.
На шестой день, когда ему наконец удалось выкроить несколько часов для сна, он открыл глаза и увидел прежнюю Шарпийон с ее привычным взглядом. Она лежала очень тихо и спокойно, наслаждаясь роскошью выздоровления, хотя ее лицо скрывала почти непроницаемая вуаль, крыло бабочки страдания, а около глаз обозначились морщинки, которые отныне уничтожит лишь смерть. Он присел и наклонился к ней. Она не улыбнулась, но разжала левый кулак, и он неторопливо взял ее за руку. Казанова не мог говорить. Для этого он был и слишком опечален, и слишком обрадован. Пройдут минута, полминуты, он упустит момент, и вновь вернутся неутоленная страсть, безнадежность, бесконечные интриги. Что бы он сумел спасти? Что бы оставил на будущее? И он, и девушка в постели, наверное, опять погрузятся в житейскую пыль, каждый со своими мелкими чувствами и глупостью, начнут болтать и загонять друг друга в ловушки на краю могилы, спорить, противиться и обременять себя грузом ссор. Однако сейчас это не имело никакого значения. В тот краткий миг он был богат как никогда.
— У вас неважный вид, мсье, — заметила она.
Казанова кивнул. Недомогание скапливалось часами, если не неделями. Судороги, колики в животе, приступы тошноты. Странное восприятие лунного света и дикий, затравленный взор.
— Я себя прекрасно чувствую, — отозвался он.
Шарпийон медленно вылезла из постели, а Казанова занял ее место.
…
— Итак, синьор, Шарпийон сделалась вашей сиделкой, а вы ее пациентом.
— Да, вы правы, синьора.
— Она была хорошей сиделкой?
— Она вылечила меня от лихорадки.
— За три дня?
Он пожал плечами:
— Три дня, четыре дня… Какая разница, да и кто это помнит? Который час, синьора? Мне кажется, что уже стемнело. Не зажечь ли нам вторую свечу?
— Этой свечи, — произнесла его гостья голосом, похожим на вечер, на шуршанье песка в песочных часах, — хватит еще на час.
Шевалье принюхался. Финетт застонала во сне, но после снова успокоилась. Как они назвали эту кошечку в усадьбе? Он вспомнил, как та лежала у него под боком, когда он поправлялся от лихорадки, и покусывала кончики его пальцев. Neigeux? Flocon de neige? Boule de neige?[29] Моросящий дождь за окном сменился обильным снегопадом. Невообразимая, но прекрасная погода. По ночам он слышал вой лисиц. Лондон находился за тысячу миль, а Серениссима — просто на другой планете.
— Когда вы оба выздоровели и у вас прибавилось сил, синьор, то, несомненно, вам удалось сблизиться и стать друзьями. Общение доставляло вам удовольствие? И вы, и она стали романтичнее?
Он чуть не повысил на нее голос, и ему захотелось крикнуть: «Уж вы-то, конечно, знаете! Вы все знаете!» Но он боялся задохнуться и должен был следить за собой. Шевалье ощупал лицо, сосредоточился и спокойно проговорил, хотя его голос прозвучал как у человека, проигравшегося за ночь в карты или неудачно игравшего в них всю жизнь:
— Какое-то время мне так казалось, синьора, но, по правде признаться, все пошло по-прежнему. Своим обычным чередом.
глава 6
— Уж лучше быть несчастной, чем томиться от скуки, — заявила Шарпийон, когда они все уселись за стол. Ставни были закрыты, а в камине пылал и потрескивал огонь.
Казанова удивленно поднял брови. Ему было столь же скучно, как и ей, а притворяться становилось все труднее. Однако сам бы он признал это последним.
— Вы хотите устроить званый вечер? — осведомился он. — С картами? Пригласить соседей? Одеться понаряднее?
— Мсье, — откликнулась мадам Аугспургер. В усадьбе ее раздражение постоянно нарастало, словно распирало ее изнутри, вырвавшись из-под городского пресса. — Мы скоро сойдем с ума. Здесь не на что смотреть, кроме холмов.
Шевалье повернулся в кресле. Жарба сидел у трубы и читал. Казанова обратил внимание, что его слуга иногда надевает небольшие складные очки.
— Много ли вина мы привезли из Лондона, Жарба?
— Шесть дюжин бутылок, мсье, — не отрываясь от книги, ответил Жарба. — Шампанское, кларет, мадера, токай. Кое-что разбилось по дороге.
— Шесть дюжин. Что же, мы можем немного развлечься.
— Нужна еще и еда, — проговорила тетка номер один, выдернув нитку. Женщины весь вечер ткали гобелен. — Мы не можем морить людей голодом даже в поместье.
— Жарба?
Слуга недоуменно пожал плечами:
— Тут есть хряк, мсье.
— А…
— Или корова, — припомнила тетка номер два.
— Пусть бросают жребий, — подытожил Казанова. Если не считать одного-двух человек, он сам за всю жизнь не убил ничего крупнее тараканов.
В десять вечера женщины поднялись из-за стола. Оставаться дольше не имело смысла. Они бы все равно не услышали ничего более волнующего, чем уханье филина. Семейство Аугспургеров строем направилось к себе, как отряд, покидающий поле битвы. Жарба закрыл книгу и тайком, как показалось шевалье, сунул ее себе в карман, пожелав хозяину спокойной ночи. Молоденькая служанка уже легла спать. Казанова остался один, задумчивый и не отдохнувший за вечер. Он мечтал о мощеных мостовых и лондонском дыме, о надушенной толпе в зале оперы, о переплетении переулков, ведущих бог весть куда! Одна его фантазия стремительно уступала место другой. Банки! Газеты! Даже тюрьмы стали вызывать у него ностальгию. Зачем человеку с его способностями торчать в этой усадьбе? Какой в этом смысл? А в захолустье можно только прятаться или пересекать пустынные поля с заряженным ружьем по пути из одного города в другой. Недаром он не написал ни строчки, лишь два письма Джонсону, полные лжи и нелепых претензий.
Шевалье зевнул. Кошка повернулась животом к огню. Он уже собирался выйти из комнаты и даже потушил лампы, оставив зажженной одну маленькую свечу, чтобы подняться с ней по лестнице, когда ему бросились в глаза искры нитей гобелена на краю стола. Обычно, кончая ткать, женщины свертывали его и забирали с собой.
Однако сегодня вечером они оставили работу в гостиной в окружении ниток с иголками, разноцветных шпулек, заколок, ножниц и наперстков. Он передвинул свечу по столу и наклонился над искрящимся гобеленом, словно глядя на свое отражение в крохотном озере. Основные фигуры в центре гобелена уже были вытканы. Девушка с копной рыжих волос восседала на спине белого быка, а рядом пенились сине-серебристые океанские волны. На втором плане вырисовывались нечетко намеченные фигуры. Он сразу понял, какова тема гобелена. Красавица на спине быка — это Европа, дочь Агенора и Аргиопы, сестра Феникса. А быком, конечно, был Юпитер, решивший похитить невинную девушку. И когда он появился перед ней на берегу моря в Тире с тяжелыми брыльями и в молочно-белой шкуре, то показался столь добродушным и ласковым, что Европа не испугалась и почувствовала себя на его спине в полной безопасности.
Почему они выбрали этот сюжет, задумался шевалье, восхитившись мастерством Аугспургеров. Ведь это рассказ о беззаконии, об обмане, о боге, скрывшемся под маской быка, подобно острому ножу в кожаных ножнах. Но, присмотревшись попристальнее, он с удивлением обнаружил в гобелене нечто странное и чуждое древнему мифу. Казанова поднес свечу к ткани, постаравшись не закапать ее воском, и куски гобелена как будто ожили. Бык, который должен был казаться смирным и в то же время царственно-величавым, растерянно уставился на коварные, высокие волны. А хрупкая девушка крепко вцепилась кулаками в его драгоценные рога и толкала быка вперед. Даже наблюдавшие за ними с берега застыли в напряженном ожидании и, похоже, знали, что вот-вот случится. Они схватились за бока и еле удерживались от хохота…
— Отлично, — пробормотал шевалье, поднимаясь по лестнице. Его тень, озаренная пламенем свечи, зловеще дрожала и кренилась набок. — Но они еще не выткали гобелен. Работа пока что не закопчена.
глава 7
Жарба написал приглашения и отправился по снегу в старых морских башмаках вручать их соседям. Казанова уединился во флигеле и принялся мастерить стол для игры в фаро, забивая гвозди по кругу, на расстоянии ширины ладони от края. Потом сварил клей из муки и воды и наклеил в середине стола два ряда карт пик — от туза до шестерки в первом ряду, семерка на углу и от восьмерки до короля во втором ряду, так что король оказывался напротив туза. Он также сделал маленькую коробку для банкомета. Нехитрые занятия доставили ему удовольствие. Шевалье нравилось, что можно на время забыть о себе, заколачивая гвозди, и он стал негромко насвистывать сквозь зубы. А когда отрывался и озирался по сторонам, то с удивлением и радостью обнаруживал, что мир не изменился и в нем по-прежнему все в порядке.
"Казанова" отзывы
Отзывы читателей о книге "Казанова". Читайте комментарии и мнения людей о произведении.
Понравилась книга? Поделитесь впечатлениями - оставьте Ваш отзыв и расскажите о книге "Казанова" друзьям в соцсетях.