Самое интересное, что и я уважала и боялась. И Любу уважала. Я даже втайне радовалась, что мы с Любой работаем в разных отделах. Вот она бы меня точно потеснила. Она была лучшим хирургом в лучшей клинике. Правда, с некоторых пор беременным хирургом, но все равно лучшим. За пределами клиники мы были подругами, сестрами, могли болтать обо всем на свете и, конечно, в первую очередь о мужчинах. А мужчины у нас были очень не простые, очень даже особенные и требующие чуткого, нежного обращения. Они были похожие и совершенно разные. Но делали одно дело, одно на двоих.

***

Утро началось со скандала с мамой. Я не успела выйти из ванной, как услышала шум и мамины вопли.

— Что, так тяжело за собой стол вытереть? Ходи за ним и подтирай все. Раньше хоть аккуратный был, а теперь — свинья свиньей!

— Ба! Замолчи! — услышала я голос сына. — Я вытру все. И вообще, пока родители дома — сиди в своей комнате!

— Мне что, ходить по квартире нельзя?! — возопила мама. — Не дорос еще, чтобы бабушке замечания делать и указывать!

— Я вот не понимаю, ба. Сколько можно донимать человека? За что? Что он тебе сделал плохого? Чем он тебе насолил? Крошками на столе? Так я вытру, а ты заткнись! Орешь каждое утро вместо радио. И отца не трожь, а то со мной дело иметь будешь!

— Катя! — заорала мама, — Катя! Твой сын — хам!

— Хорошо, — я вышла на кухню. Мой мужчина был бледен как полотно, руки дрожали. — Саша, — обратилась я к нему, — давление?

— Нет, Катя, зайди ко мне на работе.

— Обязательно.

— Катя, может, в ту квартиру уйдем?

— К Любе? Так там мать Борисова проживает, тот еще подарок жизни. Подожди пять минут. Я оденусь и с тобой пойду.

Мы шли пешком. Он часто останавливался. Задыхался.

— Прости меня, Катя, — вдруг произнес он.

— За что, Саша?

— Я тебе жизнь сломал.

— Нет. Даже не думай. Я счастлива, только когда ты рядом. И это я сама тебя соблазнила. Увидела, влюбилась и украла, только для себя.

Он улыбался.

— У нас замечательный сын, Катюша.


Я прижалась к нему, и мы целовались. Люди со стороны смотрели и дурели — тетка не первой молодости на улице целуется со стариком. Я почувствовала, как его душу отпустило, он расслабился, потом собрался с силами, и мы пошли работать.


В приемный покой мы входили вместе, намеревались попить чай с пирожными у него в кабинете. Но меня задержали. Там девочка лет семнадцати все никак родить не могла. Ну, понимаете, без меня не могла. Ждала, когда это Екатерина Семеновна на работу заявится.

Ну вот, я заявилась с зашкаливающим уровнем адреналина, с обломом насчет чая с пирожными. Короче, в боевом настроении. Халат накинула поверх уличной одежды. Перчатки надела и к девице.

— Раскрытие полное, не рожаешь почему? — возмущенно спросила я.

— Так больно, — ответила девочка с залитыми кровью глазами.

— Так тужиться вниз надо, а не в лицо.

— Не получается у меня.

Она не договорила и заорала. Показалась головка.

— А громче можешь?

— Могу! — заорала девица и так заголосила, что мне показалось, что стекла сейчас посыпятся. Вслед за ее воплем раздался детский плач.

— У-у-у! Богатырь какой! Парень у тебя, слышишь — орет.

Я перерезала пуповину и положила младенца на грудь матери.

— Где ж вы раньше были? — услышала я голос девицы, уже выходя из родзала.

«Где, где? Дома с семьей», — подумала я, а вслух сказала:

— Вы с последом без меня справитесь? — и ушла к себе в кабинет.

На лестничной клетке курила Люба. Захотелось стрельнуть сигарету.

— Поделишься?

— Сама стрельнула. Вы ж не курите.

— Нервы!

— Вот и у меня нервы!

— Свекровь?

— Мама?

Вот и поговорили. Всем все ясно, только сигарета одна.


В кабинете выпила полфлакона валерианы. Прям так, не разбавляя. Потом поняла, что запах висит убийственный. Налила растворимого кофе — три ложки кофе, две сахара и лимон — выпила. Вроде запах кофе перебил запах валерианы. В двери кабинета постучали.

— Войдите.

Передо мной был Рома. Под халатом белая рубашка не первой свежести и серый галстук, надетый наоборот. Я расхохоталась.

— Ты с дежурства?

— Ага, отсыпался.

— А девочка в приемном почему меня ждала, сам роды принять не мог?

— Так Алла не сказала, а я не знал. В три прокесарил с третьей палаты с ожирением, ну с диабетом, помнишь?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Рыжая?

— А черт ее знает, я на волосы не смотрел. Ну, а потом ее в реанимации в пять глянул и спал. Я так устал, Катя! Люся с Лелей орут наперебой. Ирка вопит, что ей все надоело, что никакой помощи. Так я то к ним встаю ночью, то дежурю. Кать, вот скажи, почему женишься на ангеле, а через год бежать от демона хочется?

— Значит, плохо смотрел на цвет крыльев. Рома, галстук сними. У тебя узел наоборот. И вообще надень чистую пижаму и халат. Вот пусть заботливая Аллочка тебе все и выдаст, а то я опять выслушаю от Борисова, но это я еще переживу, а вот от Корецкого мне выслушивать о твоем внешнем виде совсем неохота.

— Хорошо, сейчас. Катя, у тебя обручальное кольцо на цепочке висит?

— Да, откуда знаешь?

— Так ты из душа выходила, а я увидел. Я в соседней кабинке мылся.

— В женском душе?

— Ага, в сестринском, врачебный дальше, а меня околоплодными водами облило.

— А-а-а! Почему опознавательных знаков не подал?

— Чтоб не подумала, что подсматриваю.

Мы уже просто ржали. Я продолжала:

— Рома, ты не подсматривал, ты смотрел, так?

— Ну, что б не посмотреть на красивую женщину.

— Ну, ты явно не совсем устал. Раз еще голых женщин видишь.

Настроение улучшилось. И раздражение прошло. Но меня тут же вызвали в операционную. Хорошо, хоть после разговора с Ромой, а то оперировать в плохом настроении — гиблое дело.

Дома я опять сцепилась с мамой. Вот прямо с порога.

— Мама, я предупреждаю тебя последний раз, если ты еще заденешь моего мужа, будешь жить одна.

— Ну и катитесь к своей Любе, мне тут без вас хорошо будет, — встала она в позу.

— А почему ты решила, что покатимся мы? Нет, я сниму тебе квартиру где-нибудь на окраине, или попрошу Александра Валерьевича купить комнату в коммуналке.

— А жрать вы что будете?

— Уж как-нибудь. В кулинарке купим, приготовлю.

— Ты?

— Я.

— Так вы ж отравитесь! Ладно, старый козел, а сына тебе не жалко?

— Как ты достала!

— А меня твой так называемый муж достал!

— И давно?

— С первого дня, вернее, ночи, когда ты меня из дома выгнала, чтобы переспать с ним.

— Завидуешь? Вот с той самой ночи завидуешь. Ты думаешь, я не понимаю, в чем он перед тобой виноват?! Да в том, что спит со мной, а не с тобой. В том, что у меня есть муж, который меня любит, а у тебя нет. Завидуешь тому, что я счастлива. И отравляешь мне жизнь своим ядом, чтобы медом не казалась!

Мама остановилась, оторвалась от плиты с открытым ртом, а потом стала хватать воздух. Из ее глаз потекли слезы. Мой гнев потух, остались лишь тлеющие угли. Мне стало ее безумно жалко. Она же моя мама.

— Мама, ну что ты?

— Как же я без Сашеньки? Без тебя? Вот так пахала на вас, пахала. Сына вам вырастила и какая благодарность? И с чем я остаюсь? С комнатой в коммуналке?

— Прекратите ссориться! Катя, ну ты же здравомыслящий человек! Какая коммуналка? Да и вы не плачьте, никто у вас внука не отбирает, и мы с Катенькой вам очень признательны, что вы нам помогаете, что наш быт в ваших руках. А меня потерпите еще немного, уж пожалуйста. Я буду вытирать крошки со стола.

— Вот уж пожалуйста, вытирайте, — произнесла мама и удалилась в свою комнату.

Мы переглянулись с Сашей и рассмеялись. Он обнял меня и целовал лицо, шею и…

— Мама, папа, — услышали мы голос сына, — мы ужинать будем?

— Будем, сын. Бабушку зови, — произнес мой мужчина и подмигнул мне.

Целых две недели мне удалось провести в относительном спокойствии. Но потом случилось то, что полностью выбило нас из колеи.


Меня срочно вызвали в операционную и Рому тоже. Я недоумевала, Роман тоже ничего не знал, экстренный вызов и все. Причем вызов в хирургию, в их оперблок. На столе в третьей лежала Люба. Я даже не сообразила сразу, жива она или нет. С ней был анестезиолог.

— Екатерина Семеновна, судороги. Только лицевые мышцы, после реланиума не возобновлялись. Готовим к кесареву?

— Да, вызывайте детскую реанимацию и сообщите мужу. Рома, моемся и работаем.

Рома молча следовал инструкциям. Что творилось у меня в голове, словами в принципе передать невозможно. Я думала о ребенке, который может не выжить, срок маловат, думала о Любе, потому что не могла предположить, чем закончится операция, о Борисове, который так ждал малыша, а теперь может потерять и жену тоже, и о своем муже, который в случае неудачи не переживет. Значит, я должна, я сделаю все, хотя я всегда делаю все. Они должны жить оба.

А дальше — скальпель, разрез, апоневроз, брюшина. И вот она, матка с сосудами в палец толщиной. Ребенка мы достали на четвертой минуте. Тут же отдали детским реаниматологам, они интубировали девочку. Интересно, там хоть килограмм есть? Что спасать будут, даже если нет килограмма, я не сомневалась, но шансов больше, если есть. «Кило триста, — услышала голос детского анестезиолога. — Как ее зовут? Александр Борисович, имя дайте!»

— Марина, — услышала я голос Сашки.

— Саша, она будет жить, мы успели вовремя. Судороги были только лицевых мышц. Больше не повторяются. Давление зашкаливало, но теперь все позади, — я пыталась подбодрить его, но понимала, что матка не сокращается. Вроде, все льем — и кровь, и плазму, и окситоцин, а льет из матки, аж все вокруг заливает. Рома только переглядывается со мной, слова не говорит. Боится, видно. При Борисове сказать об экстерпации, все равно, что прямиком на гильотину. Хорошо, что я его не вижу то, что происходит за моей спиной, понимаю лишь по мимике Роминого лица в маске да выражению его глаз. Только вот резко расширившиеся зрачки и быстрое моргание сообщили мне о появлении в операционной моего мужа. Господи, будь на моей стороне! Я читала «Спаси и сохрани», а руки продолжали работать. Я сообщила Борисову о проблемах, он наорал. Хорошо, тупицей не назвал. Господь помог, матка сократилась. Все! Шьем!