Жанна Даниленко - Катя

Иванова решила жаловаться на терапевта, а заодно и на меня директору. Он ее принял, при ней позвонил мне с требованием прервать беременность сегодня. Что мне оставалось? Я перевела ее в предродовую палату и начала капать. Я не могла убить здорового ребенка на таком сроке. О введении солевого раствора речь не шла. Я не убийца. Вызову роды, а там как Бог даст. Чувствовала себя скверно, отвратительно просто. Было уже четыре. Ко мне в кабинет постучала и вошла так и не уволившаяся акушерка Лара.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Да, Лара, как Иванова?

— Лежит. Поясницу тянуть начало. Просит обезболить.

— Сейчас! Она ребенка убивает, а я ей комфортные условия создавать буду.

— Да, ужасно. Ребенок здоровенький, сама кобыла, на ней пахать можно, что у нее?

— Любовник и все. Вот и все показания. Иди к ней, наблюдай. Я здесь, если что — звони.

Я прошла в палату проверить Любу. Она была никакая.

— Люба, что случилось?

— Ничего, просто паршиво так. Вы ей соль с глюкозой ввели?

— Нет, вызываю родовую деятельность. У ребенка нет патологии. Может, возьмет кто. Ты из-за нее переживаешь?

— Нет, из-за малыша. Я возьму.

— Что? Люба, тебе восемнадцать, у тебя свой в животе, если бы ты питалась нормально, то и ходила бы хорошо. Зачем тебе чужой?

— Вы потому не вышли за папу? Чтобы чужого ребенка не воспитывать?

Мне казалось, что земля ушла из-под ног.

— Нет, Люба, все сложнее. Я всегда любила тебя, боялась, но любила. Ты не можешь взять всех брошенных детей, понимаешь?

— Да. Я не хотела вас обидеть. Простите.

Она встала с кровати и обняла меня. Я подняла глаза и увидела, что все в палате удивленно смотрят на меня. В голове было одно: «Надо взять себя в руки, надо взять себя в руки».

— Любонька, у меня к тебе просьба, — превозмогая себя, произнесла я, — твой папа не хочет, чтобы кто-либо знал о наших с ним отношениях. Понимаешь?

Она отступила, взяла меня за руки, и я почувствовала, что руки у меня сильно дрожат. Люба смотрела мне в глаза. Она поняла, что я чувствую.

— Нет, Екатерина Семеновна, я не всегда понимаю своего отца и далеко не всегда одобряю его действия. Я на вашей стороне. Совершенно точно на вашей. Посидите со мной.

Мы сидели, пока не пришла Лара.

— Вот вы где, Екатерина Семеновна. Пойдемте у нее схватки, гляньте.

Вернулась я в палату минут через тридцать и почти одновременно с Сашей.

— О, а сейчас у нас терапевт к кому? — спросила Дробышева.

— Рабочий день у меня, дамы, кончился, я по личному вопросу, — с неподражаемой улыбкой произнес Саша, подошел к Любе и поцеловал ее в щечку.

— Ты как родная?

— Саш, я хочу…

— Усыновить ребенка Ивановой?

— Откуда ты знаешь?

— Я же должен знать мысли моей половинки. Пусть она родит, а потом поговорим.

— Саша, пройди ко мне в кабинет, — попросила я.

Но не получилось. Мы вышли из палаты, а навстречу уже бежала Лара. Мы с Борисовым прошли в родзал. У Ивановой поднялось давление. Дальше он занимался давлением, а я принимала роды. Все не по уму. Началась отслойка плаценты и кровотечение, пришлось тут же дать наркоз и кесарить. Причем все быстро. Наш анестезиолог на другом кесаревом. Остальные в хирургии. Все операционные заняты, мы с Сашкой в малую операционную, эту дурацкую Иванову отвезли. Я оперирую, Сашка дал наркоз эпидуральный, чтобы мне помочь. Иванова орет, что ног не чувствует. Ребенка я достала, и он закричал. Маленький, недоношенный, а орет, как здоровый. Сашка его забрал, после того, как пуповину перерезали. Поворачивается к Ивановой и говорит:

— Сын у вас.

А она опять в слезы. Уже и забыла, что брюхо у нее разрезанное и что ребенка этого она вовсе не хотела. И что роды это по социальным показаниям. В общем, плачет моя Иванова и просит сына спасти. А что его спасать, когда он живой и здоровый, и орет. Сашка его запеленал и ей дает. Грудь ее ребенку к ротику, тот и присосался. Она его держит и причитает:

— Сыночек родненький, сыночек миленький, кровиночка ты моя.

Только я ее зашила, входит сам Корецкий.

— Ну, что тут у вас? — короче, включил директора.

— Родили мы, кесарево сделали. По вашему указанию, — зло говорю я. — Вот, Александр Борисович наркоз дал эпидуральный.

— Этот может, — говорит директор, глядя на зятя. — А ребенка вы ей зачем дали? Вы бумаги должны готовить к отказу, раз малыш живой.

— Никому я сыночка моего не отдам, — вопит Иванова, — и не предлагайте даже. Посмотрите, какой хорошенький. Кровиночка моя, сыночек.

Александр Валерьевич покраснел, на меня с Сашкой вызверился.

— Какого… вы здесь устроили?! Почему с женщинами не работаете? Где ваш подход? Вы что, отговорить ее не могли и доносить нормально беременность человеку не дали!

Короче, орал он на нас знатно. Но угомонился. Ребенка забрали в детское отделение. Иванову перевели в реанимацию.

Мы с Борисовым пошли к Любе. А та вся на нервах и в слезах. Времени сколько волновалась девочка. Ну, Сашка к ней, обнял ее, целует под удивленные взгляды соседок. Всю эпопею с рождением выложил. А она говорит:

— Забери меня домой. Эпидуралку сделать можешь, а дома капать меня, нет? Мне спокойней дома.

— Ты есть будешь?

— Буду, все, что скажешь, все буду.

Сашка ко мне:

— Екатерина Семеновна, давайте ее домой и вы к нам домой с Сашенькой.

— Он прав, Катя, — говорит мой мужчина, — что мы втроем ее не накормим и не проследим?

Так и порешили.

Утро выдалось суматошное. Я катастрофически не успевала, и Александр Валерьевич, мне сегодня совсем не способствовал. Скорее, мешал: то рубашка не та, то галстук потерялся, то мама записала телефон магазина на нужных ему документах. Короче, дурдом крепчал. Опять начался скандал с мамой. И я не выдержала.

— Саша, прости, но я пошла. У меня планерка в отделении. Это ты у нас начальство, это ты не опаздываешь, а задерживаешься, а я никак не могу, ты с меня первой дисциплину спросишь.

— Хорошо, иди, Катя. Там я к тебе нового сотрудника взял, не удивляйся.

— Разберемся на работе.

Я чмокнула в щеку маму, расцеловала сына и мужа и побежала.

Мой кабинет был открыт. То есть совсем открыт, двери настежь. Я подошла и заглянула внутрь. За моим столом сидел мужчина, где-то моих лет, может, чуть старше и вертел в руках Сашенькину фотографию. Я рот не успела раскрыть, как он тоном, не терпящим возражений, произнес:

— Опаздываете, Екатерина Семеновна. Непорядок. Я такого терпеть не намерен!

«Еще один начальник на мою голову!» — пронеслось в мозгах, а изо рта вылилось все мое возмущение и раздражение:

— Во-первых, встаньте и как положено поприветствуйте заведующую отделом. Во-вторых, представьтесь, в-третьих, кто вам позволил входить в мой кабинет без моего ведома, да еще трогать мои личные вещи?

— Да-а-а! — протянул он. — Меня, конечно, предупреждали, что вы не подарок! Ну, типа неудовлетворенная женщина, мать-одиночка.

Мой гнев нарастал, и я понимала, что крови быть.

— Так вы по этой части, типа удовлетворить меня хотите? А может, вы не в моем вкусе? И потом, думаете, что вы единственный желающий?

— Я думаю, что с сегодняшнего дня я заведую отделом.

— Ох, вы ошибаетесь. Освободите мой кабинет, пожалуйста, и если вы действительно намерены в этом отделении работать, то будьте добры явиться на планерку через десять минут в конференц-зале. Медсестры вам покажут, где это. И впредь ведите себя корректно!

На планерку я шла с замиранием сердца. Этот новоявленный нахал не выходил у меня из головы. «Неужели Саша хочет заменить меня, но зачем и почему мне он ничего не сказал? Ведь мог же и у него была тысяча возможностей меня подготовить. Обиделась бы я? Да, однозначно, да. Но пережила бы и осталась с ним. Он очень четко разделял личную жизнь и работу. Может, поэтому и не женился на мне. Я стала бы его слабым местом, рычагом воздействия на него, а он такого не допустит. Нет слабых мест у моего академика. Для окружающих их просто нет. И, пожалуй, только я знаю о них. Это его дети. Но и их существование засекречено!»

Я проводила планерку как обычно, полностью игнорируя нового сотрудника. Выслушала отчеты, узнала количество поступивших, родивших, сколько находится в предродовой палате и уже думала перейти к обходу в отделениях, как в конференц-зал вошел Корецкий. Он был краток и лаконичен, как всегда. Представил нового сотрудника — моего зама. Роман Владимирович оказался старше меня на три с половиной года и был доктором медицинских наук. Он пытался оспорить свое назначение. Замом он быть не хотел. Но с Корецким не спорят, с ним соглашаются. И после заявления директора, что «темные лошадки» у него в клинике отделы не возглавляют, Роман Владимирович смирился со своей участью.

Во время обхода он молчал, только с усмешкой поглядывал на меня, иногда кивал с одобрением, но молчал. Я провела обход и зашла к себе в кабинет, чайку хлебнуть перед плановым кесаревым. В дверь постучали и потом вошел мой новый зам.

— Чаю налить? — совершенно равнодушно спросила я.

— Не откажусь. А вы профи, Екатерина Семеновна.

— Спасибо, на кесарево не хотите? Первородящая старшего возраста с ожирением и гистозом.

— С вами с удовольствием. Может перейдем на «ты»? И простите меня за утрешнюю сцену.

— Проехали, Роман. Нет, на «ты» рано.

— Понял, не дурак. Так почему вы до сих пор кандидат наук?

— Так некогда. Работать надо, просто руками и головой. Все как-то недосуг.