– Кое-кому следовало бы усвоить, что мое молчание может быть проявлением доброты.

– Доброты? Это шутка? Вы похищаете меня, держите здесь, оскорбляете и считаете себя благодетелем!

– Если бы вы обо всем знали, то поблагодарили бы меня.

– Вот еще! Дирижисты[18] полагают, что все должны их благодарить, а я их не перевариваю! Со мной случилось нечто ужасное, а вы скрываете от меня правду, да еще называете это «добром». Я запрещаю вам решать за меня!

– Ну что за глупышка! Желаете знать правду? Так вот, ее не существует! Единственная правда – та, с которой вам тяжелее всего будет смириться: ее не существует.

– Бросьте ваши софизмы и…

– Это не софизм! Постарайтесь понять этот афоризм Марникса: «Между тем, что имело место, и тем, что не имело места, разница не больше, чем между плюс нулем и минус нулем».

– Что за чушь?

– Это самый пугающий факт, установленный с тех пор, как на свете что-либо существует.

– Ага. Ничего не меняется! Чтобы понтифика признали духовным лидером, ему стоит лишь произнести что-то помпезное и непонятное, а…

– А в толпе всегда найдется кретин, который, сославшись на то, что ничего не понял, объявит, что тут и понимать-то нечего. Действительно, ничего не меняется. Однако, со стороны того, кто требовал правды…

– Я и сейчас ее требую.

– Да? В таком случае очень жаль. Ибо в утверждении Марникса нет ничего туманного, просто с ним трудно смириться: «Между тем, что имело место, и тем, что не имело места, разница не больше, чем между плюс нулем и минус нулем».

– Иначе говоря, нет никакой разницы в том, буду я существовать после 8 мая 1995 года или нет?

– Разница та же, что отличает плюс нуль от минус нуля.

– Ее нет, понятно.

– Все зависит от того, как вы используете плюс нуль или минус нуль. Именно из этого утверждения Марникс и развил принцип квандокитии. Вся квандокития зиждется на этом отсутствии пространства между плюс нулем и минус нулем.

– А конкретно, что это значит?

– Конкретно? Ничего.

– Так я и думала.

– Знаете, если бы гении задавались вопросом, ведут ли их исследования к чему-то «конкретному» или какой «конкретный» смысл имеют высказанные ими суждения, они бы никогда ничего не открыли. Однако именно благодаря этому отвлеченному понятию, разнице между плюс нулем и минус нулем, стало возможным путешествие сквозь Время. Путешествие, конкретный характер которого вы постигли лучше, чем кто бы то ни было.

– Да уж, лучше, чем кто бы то ни было. Как подумаю, что без этих чертовых минус нуля и плюс нуля я могла бы остаться в 1995 году!

– Эти чертовы минус нуль и плюс нуль, как вы выражаетесь, здесь ни при чем. Все дело в том, как Марникс их использовал. Кстати, должен вам заметить, многие ваши современники дорого бы дали за то, чтобы оказаться на вашем месте.

– Да, это те люди, кому жилось прескверно или кто хотел спастись от врагов. Или те, которые никого не любили. Тогда, конечно, они без сожалений расстались бы с 1995 годом.

– Это люди, наделенные одним благородным свойством, которого вы, по всей видимости, лишены, – тягой к познанию, взявшей верх на их маленьким «я».

– У меня это благородное свойство есть.

– А не скажешь. Вы же без конца жалуетесь.

– В 1995 году остались люди, которых я любила. Не могу смириться с мыслью, что больше их не увижу. И это волнует меня сильнее, чем любая тяга к познанию.

– Сентиментальна, как домохозяйка!

– Да, именно так. Вам нет прощения, Цельсий: зачем вы выбрали меня для путешествия во Времени? Почему не взяли кого-то из тех многих, кто мечтал оказаться здесь? Вы жалуетесь на мою умственную ограниченность, но вы же сами виноваты: в мое время блестящих умов было хоть отбавляй. А я ведь не имела ни малейшего желания расставаться с близкими, так почему вам вздумалось возиться со мной?

– Повторяю вам, я вас не выбирал. Все дело в Помпеях. Вы первая заподозрили правду, а мы не могли идти на риск, позволив вам говорить.

– Вот вы себя и выдали: другими словами, в 1995 году не существует другой А. Н. Я всегда найду способ узнать то, что от меня пытаются скрыть.

– Право же, если вы предпочитаете потерять надежду…

– Так что? Все из-за какого-то нечаянного слова?

– Да, именно.

– Из-за каких-то слов, сказанных почти наобум, бездумно? Это чудовищно.

– Что поделать.

– Хуже всего, что меня это не удивляет. Это лишь подтверждает мое мнение о нечаянных словах: они обладают страшной силой! Сколько раз такое бывало: слово, оброненное мной или кем-то другим, влекло за собой такие несчастья, последствия которых ощущались долгие годы. Ни одна сторона человеческой жизни так не рисует неотвратимость судьбы, как нечаянные слова и их непоправимые последствия.

– Глубокая мысль!

– Смейтесь, смейтесь! Если бы не эта гипотеза, родившаяся из обрывка мысли, которую я, сама не знаю зачем, высказала вслух, не будь этого нагромождения бессмыслицы, я бы сейчас не оплакивала свою эпоху.

– Когда в ваше время человек погибал под колесами автомобиля, на это также не было серьезных причин.

– Ваша аналогия говорит сама за себя: все так, будто я уже умерла.

– Когда-нибудь умереть придется.

– Загвоздка в том, что я пока еще жива.

– Не наводите меня на нехорошие мысли.

– Говорите яснее.

– Яснее – когда один человек угрожает целой группе, его ликвидируют.

– Это я-то вам угрожаю? Чем, по-вашему, может вам угрожать несчастная жертва?

– Несчастные жертвы порой представляют опасную угрозу обществу. Особенно когда они так несносны, как вы.

– Если я настолько несносна, вы вовсе не обязаны вести со мной светскую беседу. Пойдите развлекитесь со своей квандокитией: на свете еще много древних шедевров, которые можно сохранить под слоем лавы.

– Увы, мне даны кое-какие инструкции на ваш счет.

– Ага! Так вы не единственный властитель дум после бога среди понантийцев?

– Нет. Я возглавляю духовную власть. А власть политическая принадлежит тем, у кого самый высокий коэффициент долголетия.

– А с вами не соскучишься.

– Ничего смешного здесь нет. За многие века политических проб и ошибок, в той или иной степени губительных, мы собрали обширные данные, базируясь не на преимуществах, а на недостатках, свойственных каждой системе власти. И, наконец, сформулировали очень простую задачу: вместо того чтобы выяснять, какой из режимов лучший, мы задумались над тем, который из них наименее вредоносный. Полученный ответ нас удивил: наименее опасными правителями были не самые умные, милосердные, здравомыслящие, трудолюбивые и так далее. Таковыми были те, кто прожил дольше других.

– Один из доводов в пользу монархии.

– Да, хотя это монархия без короля, поскольку глава олигархов именуется Тираном.

– Тирания восстановлена? Как это мило!

– Изучая прошлое, мы заметили, что если негласная тирания приносила вред, то тирания провозглашенная являлась самой здравой системой правления. Наша модель позаимствована у Писистрата.

– Да это же великолепно! Писистрат, замечательный тиран, опубликовавший «Илиаду» и «Одиссею»!

– Да, но… Наша издательская политика несколько иная.

– Конечно. Вы опубликовали хеппи-версии «Илиады» и «Одиссеи»? Елена – славная девушка, которая ублажает и мужа и любовника, собака Улисса не умирает…

– Нет.

– Ага! Неужели сохранились остатки совести?

– Нет. Но заглавие «Троянская война не состоится» уже утверждено.

– Не думала, что вы способны шутить.

– Быть членом правительства и не иметь чувства юмора невозможно.

– По сути, мой перенос из 1995 в 2580 год был с вашей стороны милой шуткой.

– Если вы так на это смотрите, тем лучше!

– Меня это не устраивает; вы похитили меня совершенно бесцеремонно, если не сказать цинично.

– Повторяю вам: мое чувство ответственности вынудило меня это сделать. Я предложил это Тирану, а он одобрил затею при условии, что я буду посвящать вам большую часть своего времени.

– Почему он отдал такой странный приказ?

– Он думал, что вы могли бы передать нам интересные сведения о вашей эпохе. Я объяснил ему, что вы не из тех, кто способен нас просветить, и что я ничего не почерпну из беседы с вами.

– Вы сама любезность.

– Он ничего не хотел слышать: узнав, что вы писатель, он пришел в полный восторг! И теперь я вынужден беседовать с вами, тогда как – сами можете догадаться – у меня есть занятия гораздо более увлекательные. И пожалуйста, не думайте, что я перенес вас сюда ради собственного удовольствия, это невыносимо.

– Бедняжка Цельсий, возвращайтесь к своим делам! Я не доносчица. И ничего никому не скажу. Можете оставить меня одну до конца столетия, только дайте стопку чистой бумаги и чем писать.

– Ослушаться Тирана – об этом не может быть и речи. Я давал клятву.

– А клятвопреступлений больше не существует?

– Еще как существуют. Впрочем, как и отставка. Я, знаете ли, дорожу своим местом.

– Интересно, о чем думал Тиран, отдавая подобный приказ.

– Кто знает?

– Вы холостяк?

– Какое вам дело?

– Может, Тиран любит устраивать браки. Он подумал, что я для вас хорошая партия.

– Я и вы? Впрочем, лучше такое услышать, чем остаться глухим.

– Какой галантный кавалер!

– Разве я виноват, что вы говорите глупости?

– Слушайте, я поняла, что по современным меркам я уродина, но я же не перестала от этого быть женщиной…

– Да это тут совсем ни при чем!

– Тогда в чем дело?

– Со времен вашей эпохи брак изменился. Он превратился в самую гнусную сделку.