— Понятно, что любишь, иначе бы ты не сидел здесь в компании забулдыг и уличных шлюх, оплакивая свою участь. Мы тебя уже несколько дней ищем!

— Я сам себя ищу, — Пробормотал лейтенант, — ищу и никак не могу найти.

— Так и что же я упустил?! — Воронов тяжело опустился на стул рядом с друзьями и тот жалобно заскрипел под его тяжестью.

— Что, черт побери, ты делаешь в этой дыре? Мы с ног сбились, не могли тебя найти! Э. да он пьян! Он мертвецки пьян, этот желторотик!

— Она подлая тварь — бормотал Сергей — лицемерка, ненавижу.

Глеб с Андреем переглянулись, Воронов встал, схватил друга за шиворот и как тряпичную куклу поволок на улицу. Во дворе стоял чан с ледяной водой.

— Скажешь, когда будет достаточно!


Андрей силой окунул в него друга головой, подержал пару секунд и вытащил за шкирку.

— Еще! — Попросил Сергей, и тут же его голова вновь нырнула в студеную воду.

Наконец, весь мокрый, дрожащий, но уже с осмысленным взглядом он обнял друга.

— Спасибо, Ворона, ты прости меня ладно? Андрей похлопал его по спине. Снял свой камзол и укутал дрожащего лейтенанта.

— Завязывай пить! — Проворчал рядом Глеб.

— А кто пьет? Не, ну кто пьет? Я бросил уже полчаса назад, Ворона, что он от меня хочет? Мне надо домой. Я уже попрощался с прошлым.

— Ага, проспаться, — Глеб облегченно улыбнулся, он никогда не мог долго злиться на младшего брата.


Марта смотрела на спящую Катю, и ее сердце сжималось от жалости. Она снова походила на маленькую беззащитную девочку, которой она ее помнила. Длинные ресницы бросали тень на щеки, на лице застыло тревожное выражение. Чего только не натерпелась ее девочка. Как только Марту князь и его слуги потащили в чулан, она поняла, что происходит нечто ужасное. Няня молотила кулаками в дверь и кричала так, что сорвала голос, ее глаза болели от слез.

Если бы не господин Чернышев, откуда он только взялся, что бы было с ее золотой птичкой?

Граф приехал в Потоцкое поздно вечером на следующий день после ареста Там уже во всю царил хаос, люди из тайной канцелярии перевернули дом вверх дном в поисках бумаг и доказательств. Как же Марта обрадовалась, узнав, что Катя жива, она бросилась в ноги князю и целовала его руки, осыпая благодарностями. Ночью они приехали на постоялый двор, где граф разместил беглянку. Катя, завидев Марту, бросилась к ней и зарыдала как ребенок у нее на груди.

Спустя несколько часов Марта в очередной раз накладывала чудодейственный бальзам на синяки и ссадины воспитанницы. Она причитала и кляла князя всеми словами, что приходили ей на ум, а когда девушка сказала, что будет присутствовать на казни, и вовсе раскричалась:

— Я не понимаю, зачем тебе это нужно? Присутствовать там? Лучше давай побыстрее уедем из города.

Катя положила головку ей на колени, впервые за эти месяцы девушке стало уютно и спокойно.

— Он мой муж Марта, я дала клятву в церкви, и должна проводить его в последний путь, каким бы ужасным человеком он ни был. Григорий любил меня.

— Вижу, я как он тебя любил, если б не арестовали окаянного — избил бы вусмерть.

Катя понимала, что кормилица права.

— Ты не выдержишь подобного зрелища, я хорошо тебя знаю. Ты раньше никогда не видела ничего подобного.

— Я закрою глаза, если станет страшно. Может он почувствует, что я рядом и ему будет легче. Не хочу носить этот груз в своем сердце. Что ни говори, я была ему плохой спутницей жизни, да и вовсе женой — то не стала.

— Ох, не доведет тебя до добра душа твоя открытая, ой не доведет. А если кто узнает тебя там? Что тогда будет?

— Я должна и ты меня не переубедишь. Григорию будет страшно и больно, и он останется совсем один наедине с беснующейся толпой, жаждущей его смерти.

— Ладно, — проворчала Марта, — есть у меня одна идея, нужно ему мои травки передать. Они вызовут полное онемение конечностей и помутят его рассудок, притупят чувствительность. Только вот как ему это передать?

— О, Марта, да это же прекрасная идея, он просто ничего не почувствует, даже не поймет. Я попрошу Александра Захаровича, может он согласится нам помочь?

— Странный он! Задумчиво сказала кормилица

— Кто?

— Граф. Взялся из ниоткуда, помогает тебе. Уф, что теперь думать и гадать главное, что ты на свободе, а там дальше судьба все по местам расставит.


Александр Чернышев пришел как всегда вечером, Катя уже проснулась и даже успела поужинать, после лечебных бальзамов синяки начали проходить, а на бледных щеках слегка выступил румянец. Молодость берет свое, следы страданий быстро стираются.

Граф вежливо поздоровался, а потом торжественно произнес:

— Казнь состоится завтра на рассвете. Мы поедем туда в моей карете, наблюдать будете через занавеску. Ни в коем случае не выходить из и не высовываться в окно. Не дай бог кто — то узнает. Полиция ищет вас по всему городу. Я тут привез кое- что из вещей, побывал в вашем доме. Рискнул купить шляпку с густой вуалью. Если не в вашем вкусе, не обессудьте, не было времени выбирать.

Девушка улыбнулась ему.

— Ну что вы, спасибо за заботу. Шляпка с вуалью, конечно же мне пригодится. Присядьте, граф. Можно попросить слугу принести вам чай. Мы уже позавтракали.

— Я очень тороплюсь, сударыня. У меня, к сожалению, еще много дел. Вот здесь все, что вам может пригодится завтра утром.

Он положил сверток на стол, вновь взял ее руку в свою.

— Вам удается быть красавицей даже сейчас, я восхищен вами.

— Сударь, я хотела бы вас попросить сделать для меня еще кое — что, не сочтите мою просьбу дерзкой.

— Все что угодно, Екатерина Павловна, я готов служить вам.

Катя немного растерялась, не зная как попросить Александра об услуге, но все же решилась.

— Я слышала, что после пыток люди испытывают страшные мучения, а страх перед казнью может превратить их в затравленное животное. Смею просить вас о милости. Вы можете найти способ передать моему мужу одно лекарство?

Девушка протянула ему маленький флакончик. Граф взял пузырек из ее рук и покрутил на свету, силясь угадать его содержимое.

— Что это? — Спросил он.

— Настойка из сон — травы. Человек, который ее примет, уснет, или будет оставаться одурманенным, здесь так же добавлены травки притупляющие боль. — Сказала Марта.

Граф ничего не ответил. Он сунул флакончик в карман.

— Я поражен вашему великодушию, сударыня. Вы — ангел! Я передам это вашему мужу, не переживайте.

С этими словами он откланялся и удалился.


Утро тринадцатого декабря выдалось на редкость солнечным. К Обжорному ряду стекались толпы людей, эшафот был возведен днем ранее. Толпа собралась самая разношерстная, тут были и бояре и холопы и дворяне. Зрелище редкое, со времени начала правления Екатерины Второй не производились публичные экзекуции.

Прошло утро, пора уже было начинать казнь, весь Петербург теснился в Обжорном ряду, проталкиваясь в толпе дворяне устраивались на крышах карет, а девки и мужики — на водовозных бочках, дети, как всегда в таких случаях, плясали на плечах у родителей и размахивали разноцветными леденцами на палочках, На крышах домов примостились подмастерья в кирзовых сапогах и с самодельными трубками, в непроходимой толпе можно было потеряться. Головы людей торчали из окон и дверей, люди сидели на заборах и деревья.

Маляры в спецовках, в штанах из черной кожи, макали кисти в цинковое ведро с масляной краской — докрашивали последние ступеньки лестницы.

Мировича и Потоцких привезли накануне, чтобы не было паники, лошадей выпрягли и увели, оглобли опустились на землю; знали или не знали люди, что там, в карете?

Эшафот был покрашен самой дорогой краской, золотой, солнце слепило, и краска слепила. Землю вокруг эшафота посыпали песком, тоже золотым почему-то, прибалтийским, как будто предстояла не казнь, а маскарад или премьера спектакля. По песку порхали воробьи и вороны, они что-то искали в золотых песчинках..

Палач поднялся на помост первым, он шёл балансируя, чтобы не поскользнуться на свежей краске, на лесенке появились тёмные пятна от его тяжёлых подошв, палач был одет в чёрно-красный балахон с капюшоном, — прорези для глаз, а у капюшона заячьи уши — тоже своего рода бутафория. Палач, как ружьё, нёс на плече большой блестящий топор; кто выковал такой топор, какой инженер мучился над этим уникальным инструментом, или разыскивали в арсенале Анны Иоанновны, ведь после ее смерти не было ни одной публичной казни — двадцать два года.

Люди в толпе шептались, что казнь врядли состоится — слишком похоже на фарс.

А потом произошло следующее.

Карета шатнулась. Разлетелась кожаная дверца с цветочками. С подножки кареты на лестницу прыгнул офицер — блеснули пуговицы, — упал на ступеньки, вскарабкался по-собачьи наверх, на коленях, на ладонях, встал на помосте во весь рост, перекрестился быстро-быстро, махнул палачу — и палач, как послушная машина, опустил топор.

Ни вздоха. Никто не осмыслил, не сообразил. Увидели: наверху, в воздухе, блеснула ладонь, измазанная золотом, и большой топор.

Потом брызнула кровь, потом хлынула кровь, блестящие брёвна всё чернели и чернели, народ смотрел во все глаза — где голова? А голова упала с эшафота и покатилась по песку, переворачиваясь, она уже лежала (с чистым, не измазанным лицом), а из горла, снизу, на песок выливалась кровь, и только кудри чуть-чуть пошевеливались и поблёскивали на ярком декабрьском солнце. Мировича казнили.

Засуетились солдаты, палач стоял надо всеми, на помосте, ни на кого не смотрел, в капюшоне, с топором на плече. Еще два приговоренных ждали своей горькой участи.

Григорий Потоцкий вышел из кареты с гордо поднятой головой и спокойно прошел к эшафоту. Он даже не был бледен, на его лице играл румянец, ни капли страха не читалось в его глазах. Одет Потоцкий был в шинель голубого цвета. Нарядную, расшитую золотом, словно на параде. Когда прочли ему сентенцию, он глубоко вздохнул, а потом громко сказал, что благодарен, ничего лишнего не возвели на него в приговоре, но вины он своей не признает. Люди закричали что — то зашумели, он обвел взглядом разбушевавшуюся толпу, словно выискивая кого — то глазами, затем повернулся к палачу. Сняв с шеи крест с мощами, отдал провожавшему его священнику, прося молиться о душе его. Подал полицмейстеру, присутствующему при казни, записку об остающемся своем имении. Снял с руки перстень, подал его палачу, убедительно прося его как можно удачнее исполнить свое дело и не мучить его. Попросил сказать последнее слово, ему разрешили. Мужчина вновь посмотрел на людей и громко произнес