Когда в голову его вместе со словами Джиллиан проникла эта мысль, Адам застыл, как вкопанный.

– Любовь моя, – сказал он тихо, но голос его уже задрожал от смеха, и он крепко прижал ее к себе, – это очень негуманно с твоей стороны желать чумы милому ребенку двенадцати лет от роду и старику, который любил моего отца и любит меня и, хоть и призывает меня на военную службу, сделает все, чтобы защитить меня. Остальным, пожалуйста, по мне тоже пусть и Людовик, и Годфри подхватят чуму и сдохнут, покрывшись гнойными язвами и истекая кровью.

– Ладно, – сказала она, улыбаясь сквозь слезы, – пусть те, кого ты любишь, обойдутся без болезней, но я не могу любить их, когда ты оставляешь меня, чтобы служить им. Клянусь, я буду их любить всякую минуту, когда мы будем вместе.

Адам сжал ее крепче, потом ослабил хватку, но почувствовал дрожь ее тела и понял все.

– Тогда, чтобы завоевать твою любовь к тем, кто любит меня, я оставлю тебя при себе еще на несколько дней. Я должен ехать на север, а Людовик, знаю, в Дувре, так что путь мимо Лондона не очень опасен. Что ты скажешь на то, чтобы проводить меня до Хемела? Джеффри тоже наверняка вызвали в Маунтсорель. Для Джоанны, у которой уже большой срок, будет лучше, если ты окажешься рядом. Мать настаивала, чтобы она осталась в Роузлинде, но Джоанна отказалась. Она хочет, чтобы сын Джеффри родился в его замке.

Тревога Джиллиан наполовину утихла, когда она поняла, что не останется одна. Полностью избавить ее от беспокойства, конечно, ничто не могло, но, зная, что сможет поделиться своими тревогами с Джоанной и поддержать или чем-нибудь помочь ей, Джиллиан могла уже подавлять время от времени вспыхивающие приступы ужаса, которые продолжали мучить ее. Последние несколько дней в Тарринге забот у нее было по горло. Замок должен быть основательно вычищен за время ее отсутствия и заперт наглухо – там оставались только сервы и немного воинов. Было приказано никого не впускать ни по каким причинам – ни сервов, доставляющих провизию, ни торговцев.

Когда эта новость дошла до Осберта, с ним едва не случился припадок. Его терпение и так дошло до предела из-за того, что Адам так долго околачивался в Тарринге. Он был уверен, что атака на Бексхилл начнется, как только Адам и Джиллиан вернутся. Если бы Людовик не осаждал Дувр, где ему в любой момент могло прийти в голову начать штурм, Осберт отправился бы к принцу с докладом. Имей он достаточно денег или кого-нибудь из богатых друзей там, он наверняка вернулся бы в Лондон. А так ему оставалось просто терпеть и ждать. По крайней мере, здесь он был в безопасности, поесть и выпить тоже хватало. Хотя Осберт понимал, что это было бы идеальной возможностью взять Тарринг штурмом, он не отправил гонца к принцу с сообщением, что замок остался без защиты. В этом случае у него не нашлось бы оправдания самому уклониться от сражения, тем более что Адам мог потом вернуться и отобрать Тарринг назад. У него не оставалось другого выбора, чем сидеть и ждать возвращения Джиллиан.

Самое усердное давление на проституток, которые шпионили для него, не смогло принести ответа на вопрос, когда Джиллиан собирается возвратиться. Оставшиеся в замке воины ничего не знали, кроме того, что в случае какой бы то ни было угрозы они должны обратиться за помощью к сэру Ричарду из Глинда. Разумеется, никому не придет в голову сообщать слугам или солдатам планы их хозяев, если их обязанности не связаны напрямую с этими планами. Поэтому никто не удосужился известить их, что Джиллиан собиралась вернуться двадцать седьмого или двадцать восьмого мая, чтобы подготовиться к приезду вассалов, намеченному на тридцатое.


Адам оставил Джиллиан с Джоанной, которая встретила ее со слезами радости и облегчения. В тот же день, двадцать восьмого апреля, он поспешил на север, так как Джоанна сообщила ему, что Пемброк разбил лагерь под Нортхемптоном в тридцати милях от Хемела. Чем быстрее они соберут людей для штурма Маунтсореля, думал Адам, тем скорее он сможет освободиться для своего личного дела.

Ничто, однако, не получается в точности так, как задумано. У каждой из сторон были свои предатели, и намерения Пемброка не остались тайной для Людовика. Естественно, Пемброк предвидел это, но он был почти уверен, что Людовик полностью занят своим намерением раздавить Дувр и не станет реагировать на штурм отдаленной крепости, к тому же принадлежавшей не французу. Маунтсорель был одним из замков Саэра де Квинси – приданым его жены.

Но Пемброк недооценил степень озлобленности мятежников-англичан. Когда новость об осаде дошла до де Квинси, тот попросил у принца разрешение покинуть его армию, чтобы помочь своему замку. Людовик отказал ему, заявив, что не считает это необходимым. Линкольн, замок такого же типа, находился в осаде уже несколько месяцев, и не было никаких признаков его близкого падения. Саэр сразу ничего не ответил, хотя, разумеется, остался недоволен, но, когда стало известно, что против Маунтсореля собирается целая армия, де Квинси взорвался.

Поначалу Людовик попытался успокоить страсти заверениями, что они захватят для него равноценный замок. При этих словах на ноги вскочил Фиц-Уолтер, багровый от гнева, и высмеял это обещание. Людовик, напомнил он, ни разу еще ничего не отдал английскому барону. Даже Хертфорд, на который у Фиц-Уолтера были явные и веские претензии, был передан французскому охотнику за землями.

На этот раз дела зашли слишком далеко, чтобы их можно было поправить медовыми речами. Про себя Людовик поклялся отомстить за эту глупость, которая могла стоить ему Дувра, но понял, что должен удовлетворить требование де Квинси или растерять большую часть английских сторонников. Гнев Людовика не произвел эффекта, на который он рассчитывал. Фиц-Уолтер заявил напрямик, что они уже помогли принцу захватить пятьдесят замков (что было, конечно, преувеличением, но спорить никто не стал). Если Людовик не хочет помочь им защитить хотя бы один, что является его обязанностью как сеньора, пусть он отдаст им двадцать пять из уже захваченных, а дальше будет видно, сумеет ли он взять еще хоть один без их помощи.

К тридцатому апреля наспех собранное английское войско добралось до Сент-Олбанса. Испуганные крестьяне, разбежавшиеся перед армией, которой было позволено грабить все, что вздумается, по пути на север, предупредили Джоанну. Джиллиан заметила, как побледнело ее лицо, а руки инстинктивно прикрыли округлый живот. Затем она поднялась и резким тоном отдала нужные распоряжения начальнику гарнизона.

– Пусть пятьдесят человек двумя отрядами по двадцати пять, все верхом, постоянно патрулируют южные и восточнее границы поместья. Они не должны убивать всех грабителей. Отправьте, некоторых, особенно тяжелораненых и тех, кому вы сочтете нужным отрубить руки, назад, к своим, Нужно создать впечатление, что сил у нас ничуть не меньше, чем было, когда наш господин вместе с лордом Иэном охранял эти земли. Если грабителей будет слишком много или если вы увидите, что главные силы направляются к Хемелу, немедленно возвращайтесь.

– Да, госпожа.

– Попутно пришлите ко мне главного егеря и двух гонцов.

Пока Джоанна разъясняла ситуацию егерю, Джиллиан написала два письма, сообщавших о передвижении огромной армии к северу. Письма будут переданы двум гонцам с распоряжением доставить их либо Адаму, либо Джеффри. Это пока все, что известно на данный момент, писала Джиллиан, Как только выяснится что-либо еще, они сразу же дадут знать. Джоанна тем временем приказала егерю спрятать людей в разных местах, откуда они смогут видеть замок.

– Если нас атакуют, – сказала она, – вы должны разыскать лорда Джеффри и сэра Адама, которые находится сейчас в армии графа Пемброка. Попробуйте сначала пробраться в Нортхемптон, а если не найдете их там, направляйтесь по их следам, пока не догоните. Передайте им, что нас осадили и что я и леди Джиллиан со мной будем удерживать замок любой ценой, пока они не придут к нам на помощь.

Организовав нападение, предупреждение Пемброку и призыв о помощи, Джоанна перешла к обороне. Все воины, которые остались в замке, получили указания, где им надлежит находиться. Были собраны слуги-мужчины и также расставлены по местам. Они могут сбрасывать камни, помогать отталкивать лестницы от стен, заряжать арбалеты, нагревать и выливать смолу, песок и масло. Бочки с тем, другим и третьим были подняты на зубчатые стены, там же разложены костры, которые оставалось только зажечь. Было собрано и роздано все оружие, даже совсем неумелым и даже такое, которое следовало бы давно выбросить.

Посреди всей этой подготовки к обороне против значительно превосходящих сил, даже когда дважды банды охотников за наживой проскальзывали мимо патрулей и подходили к самому замку, так что Джоанне приходилось отправлять отряд, чтобы отогнать их, Джиллиан не испытывала ни малейшего страха, кроме беспокойства за состояние Джоанны. В отношении собственной безопасности у нее вообще не было никаких сомнений. Когда пару дней спустя, после того как опасность атаки миновала и Хемел вернулся к привычной жизни, у Джиллиан появилось время задуматься над этим, она посмеялась от всего сердца.

– Я боялась всю свою жизнь, – объяснила она Джоанне, которая поинтересовалась, чему она так весело смеется, – а теперь ни капельки, по крайней мере за себя. Конечно, за Адама я боялась. Нет, не говори мне, что это глупо, что он лучший воин из всех, кого ты встречала. Это не имеет значения.

– Я и не собиралась говорить этого – с улыбкой ответила Джоанна. – Я знаю, что это не помогает. Адам твердит мне, что я не должна бояться за Джеффри, но я боюсь. И за моего малыша тоже немножко. Но за себя? О себе я могу позаботиться. С чего бы мне бояться за себя? Даже если бы Хемел пал, Джеффри приехал бы, или Иэн, или Адам, или мама.

– Да, я тоже изменилась, и, кажется, начинаю понимать почему, – медленно проговорила Джиллиан. – Пока я не знала Адама, ко мне никто не приехал бы. Но есть и еще что-то. Это что-то во мне. Я раньше никогда не думала, что могу постоять за себя. Теперь я знаю, что могу.