Оба думали с тоской, что именно такой и должна быть семейная жизнь, жаркой и сладкой, где страсть сочетается с мелкими повседневными заботами и где времени хватает на все. Никто из них не решился нарушить покой и негу и заговорить о том, о чем другой и думать не желает.

«Я должна быть довольна, – говорила себе Джиллиан. – Зачем терять всю эту радостьради нескольких слов, которые пробормочет священник?»

«Она будет моей, – думал Адам. – Я дам ей эти несколько недель, пока не вернусь из Бексхилла. А потом я заставлю ее, если придется. Неважно, что говорил Иэн. Он боялся, что моя мать продолжала любить Саймона и не любила его. Я же знаю, что Джиллиан любит меня. Со мной будет по-другому». Но эта мысль лежала в мозгу Адама тяжелым и холодным грузом. Он не хотел принуждать Джиллиан ни к чему. Он не хотел иметь жену, которая будет со страхом искать в его сердце измену или желание отнять у нее ее достояние.

26

Адам и Джиллиан пережили почти три недели блаженства. Если не считать нескольких неловких моментов, когда они оба забыли, что не были мужем и женой. Адам разбрасывал свою грязную одежду в ее чистенькой спальне, легкомысленно подшучивал над ней, выходил из себя и орал из-за ерунды, что было для него обычным, когда он чувствовал себя в непринужденной обстановке. Джиллиан собирала грязную одежду, бранила его, смеялась его шуткам, сдавалась, доводила его до смеха или даже иногда отвечала ему его же словами, чтобы улучшить его настроение. Они пребывали в обществе друг друга не слишком много и не слишком мало. Адам вербовал и обучал людей, готовясь к нападению на Бексхилл, строил и совершенствовал боевые машины и укреплял оборону Тарринга; Джиллиан превращала Тарринг, поместье и город, в подобие Роузлинда, насколько это было возможно. Ее методы не совпадали с методами Элинор, но результаты были не хуже.

Порт, правда, юридически не был подотчетен Джиллиан. Он имел свою хартию и управлялся мэром и старейшинами. Когда дела шли гладко, Джиллиан мало общалась с горожанами и не слишком интересовалась, чем они занимаются. У нее едва хватало времени разобраться хотя бы с тем, что принадлежало ей напрямую. Поэтому она не узнала о некоем госте, прибывшем в дом одного из купцов. Она знала, что этот торговец привозил товары в замок чаще, чем кто-либо другой в городе, что цены у него были ниже и что он, как ей казалось, отчаянно стремился понравиться ей. Поскольку Джиллиан узнала в нем того самого мошенника, которого она когда-то наказала и одновременно спасла, его поведение не вызвало у нее подозрений. Казалось вполне логичным, что он будет испытывать благодарность и стремиться показать, что переменился к лучшему.

Жизнь в Тарринге текла легко и сладостно, и новости, регулярно приходившие из Роузлинда, ничем не нарушали покой. Джеффри удалось убедить юного короля, что его личное присутствие на поле битвы будет представлять повышенную опасность для его людей. В качестве примера он указал на то, как его отец, Солсбери, был разбит, когда ему приходилось только и думать, что о безопасности сына. В Бувине они проиграли бы так или иначе, согласился Джеффри, но что-то можно было бы спасти, если бы Солсбери не отвлекался. Если каждый командир будет больше думать о короле, а не о самой битве, поражение неминуемо. Затем Джеффри и Джоанна вернулись к себе в Хемел, где Джоанна собиралась родить к концу июня. Покончив с семейными новостями, Элинор вкратце сообщила об успехах Людовика в захвате замков, которые отнял у него Пемброк, пока принц был во Франции. Это ожидалось и не тревожило Адама; он продолжал свою подготовку к захвату Бексхилла.


Осберт услышал о предстоящем отъезде Адама из сообщений купца и проституток и в предвкушении облизнулся. Его планы несколько изменились, когда ему донесли о военных приготовлениях Адама. Его собственная роль оставалась прежней, но, когда было выяснено расположение Бексхилла, Людовику показалось разумным, что Лемань должен быть наказан за свои действия против Льюиса и Непа и за бесчестье, которым он покрыл Фиц-Уолтера.

Поскольку менее чем в десяти милях к западу располагался Пивенси, а Гастингс – не более чем в шести милях к востоку, будет несложно наброситься на Леманя с двух сторон и раздавить его, как жабу. Не потребуется даже подкреплений. На день-два вполне можно оставить Гастингс и Пивенси без гарнизонов и с помощью гарнизона Бексхилла уничтожить Леманя. Их преимущество будет тем более подавляющим, что Лемань не ждет никакого нападения. Он наверняка рассуждает, что силы Людовика заняты уничтожением трудов Пемброка и новой атакой на Дувр, которую предприняли французы.

Все это в итоге принесет Людовику не только сам Тарринг, но и Кемп с Виком и вообще все земли, контролируемые Леманем. Дополнительную надежность и преимущество предприятию придавало то, что Людовик сам будет поблизости, чтобы вовремя среагировать на любые неожиданности. Принц не забыл те опасности и неприятности, которые он пережил, когда пытался покинуть Англию в феврале. Он решил взять Дувр раз и навсегда и обеспечить себе тем самым безопасный путь к спасению в случае необходимости и свободный доступ к подкреплениям и поставкам из Франции. Поскольку Дувр располагался всего в сорока милях от Гастингса, Людовик мог ежедневно получать информацию о деятельности Леманя и быстро распорядиться атаковать или как-то изменить планы сообразно ситуации.

Однако не все пошло так, как задумал Людовик. Как только принц прибыл к Дувру, личным присутствием благословив осаду и публично поклявшись, что никуда не двинется, пока крепость не падет, Пемброк тоже приступил к реализации своих замыслов. Он твердо решил в качестве первого шага очистить все принадлежавшие Людовику владения, находившиеся на преимущественно верной королю территории.

Адам получил вызов двадцатого апреля и грязно ругался в течение десяти минут, а затем велел священнику разослать письма его людям. Он быстро продиктовал текст извлекая из памяти стандартные фразы, добавив от себя только, где и когда они должны встретиться с ним. Потом, пока отец Поль переписывал нужное количество копий, оставляя пустые места для имен, Адам занялся подсчетом, сколько сил ему удастся собрать. Внезапно богохульства, которые он изрыгал, заставляя отца Поля вздрагивать, хотя и благоразумно помалкивать, а Джиллиан ломать руки, не зная, почему Адам так зол, прекратились. Глаза Адама засияли удовольствием, сменившим гнев, а стиснутые зубы раскрылись в широкой улыбке.

– Вот же старый черт! – воскликнул Адам. – Он помнит, что я собирался штурмовать Бексхилл.

– Значит, тебе не нужно ехать? – выдохнула Джиллиан.

– Нет, я должен ехать. Это не обсуждается. Главное в том, что он велел мне привести людей не больше, чем могут выделить мои кастеляны. И время прекрасно сходится. Ты помнишь, я приказал сэру Ричарду и остальным прибыть к концу мая.

– Да, помню, – ответила Джиллиан, отчаянно пытаясь спрятать подальше свои разочарование и страх.

Адам с сомнением взглянул на нее. Неужели она собирается уговаривать его не откликаться на этот призыв?

– Ты согласилась, что это наилучшее время – между окончанием сева и первым сенокосом, чтобы людей оторвать от работы без ущерба для урожая, – напомнил он.

– Да, – признала Джиллиан. Она согласилась на эту дату, потому что ждать еще больше Адам не стал бы.

– Что ж, тогда ты должна понимать, почему я доволен. Мой срок службы по этому призыву истечет десятого июня, и я уверен, что Пемброк позволит, чтобы на последние десять-пятнадцать дней меня заменил Роберт де Реми. Таким образом, этот призыв не помешает мне захватить Бексхилл.

– Да, я понимаю, – сказала Джиллиан сдавленным голосом и отвернулась.

Она слепо добрела до ближайшей комнаты, где могла притвориться занятой каким-нибудь делом, чем угодно, пока не справится со страхом, от которого побелело ее лицо и сжалось горло. Оставаться одной в Тарринге было еще хуже, чем оставаться без него в Роузлинде, где ее утешали Элинор и Джоанна. Когда она уединилась, страх охватил ее еще сильнее, и за слезами она не видела ничего на своем пути, пока не уткнулась прямо в стену. Она прижалась лицом к холодному грубому камню. Сердце ее стучало так сильно, что она не слышала ничего, кроме крови, пульсирующей у нее в ушах. Она не заметила, что Адам следовал за ней, пока он не заговорил.

– Я не вынесу этого! – завопил он. – Когда ты согласилась признать меня своим сеньором, ты согласилась и с тем, что я человек Генриха. Что связывает тебя с Людовиком? Что заставляет тебя рыдать и спорить всякий раз, когда я собираюсь предпринять что-нибудь против него?

От звука голоса Адама Джиллиан подпрыгнула, словно он огрел ее плетью, но слова его показались ей бессмысленными.

– Людовик? – пробормотала, задыхаясь, она и повернулась, прижавшись спиной к стене. – Какой Людовик?

– Ты с ума сошла? – взревел Адам. – Ты принимаешь меня за идиота, полагаешь, что можешь скрыть от меня свои желания, притворяясь, что не знаешь, о ком идет речь? Я говорю о французском принце.

– А какое отношение французский принц имеет к нам с тобой? – взвизгнула Джиллиан, совершенно потеряв голову от ярости Адама и своих собственных страхов. – Какое мне до него дело? Если я рыдаю и спорю, то это только для того, чтобы ты не уезжал на войну. Да провались твой Людовик в ад!!! Меня не волнует, если они все подохнут от чумы – Людовик, Генрих, Пемброк, Годфри! Все! Все! Только пусть перестанут отнимать тебя у меня!

На этот раз не было ни скромно потупленных глаз, ни тихого извиняющегося бормотания, ни оправданий. Даже Адам не мог увидеть и тени притворства в обнаженной ярости слов Джиллиан. В это мгновение Адам вспомнил все, в чем уверяли его Джеффри, мать, Джоанна, и он понял, каким был ослом. Джиллиан действительно противилась захвату Вика и Бексхилла, но только потому, что эти замки не сдались бы без войны. Когда Адам мог достичь своих целей мирными средствами, Джиллиан всегда помогала ему, поощряла его со всем пылом. Более того, несколько раз, когда Адам намеревался применить силу, чтобы поставить на колени ее людей, она показывала ему, как сделать так, чтобы они добровольно принесли присягу, что было гораздо полезнее в борьбе с Людовиком, чем подчинение непокорных людей силой. Джеффри, как всегда, попал в точку. Джиллиан не имела политических пристрастий.