– Как я могу сказать, когда вернусь? Откуда я могу знать, как быстро захочет сдаться Вик? Может, месяц, может, чуть дольше, если погода продержится. А что касается…

– Адам, пиши мне, – прервала его Джиллиан, – пиши часто. Я… – губы ее замерли на словах «умру от страха за тебя». Она помолчала и затем продолжала с едва заметной дрожью в голосе: – Мне захочется знать, что ты делаешь и… как ведут себя мои люди и все такое. Пообещай, что будешь писать.

Элинор снова зажала рот, увидев, как на лице Адама отразилась мука, а затем смирение. Для него взять в руки перо было худшей пыткой, чем вырвать зуб.

– Хорошо, я буду писать.

– Часто! – взволнованно воскликнула Джиллиан.

– Хорошо, часто, – покорно вздохнул Адам. Из-под ладоней Элинор вырвался сдавленный смешок.

Это была любовь, настоящая любовь, абсолютная преданность. Ничто другое не смогло бы вырвать у Адама подобного обещания. Звук, который Элинор издала, был негромкий, но она тут же вышла из укрытия. У Адама хороший слух, и ему не понравилось бы, что за ним шпионят, даже если он знает, что это для его же блага. Кроме того, сцена явно затянулась. Джиллиан была безупречна – достаточно эмоций, чтобы продемонстрировать любовь, но не слишком много, чтобы разорвать Адама на части, но не стоило и дальше подвергать ее такой пытке. Она еще привыкнет к расставаниям – не то чтобы они станут для нее легче, но ее поведение станет более сдержанным и менее напряженным. Глаза Адама оторвались от лица Джиллиан, обратившись к Элинор, но он только улыбнулся, решив, что мать просто кашляла или разговаривала на лестнице с какой-нибудь служанкой.

Продолжая улыбаться, он снова посмотрел на Джиллиан.

– А что касается скуки и чем тебе заниматься, – сказал он, – уверяю, что у тебя не будет проблем ни с тем, ни с другим. Моя мать никогда не упустит возможности использовать лишнюю пару рук и ног. Ты скорее запыхаешься от работы, чем будешь страдать от скуки.

Джиллиан сконфуженно покраснела. Ей казалось ужасным, что она пожаловалась на боязнь скуки в присутствии Элинор, но та лишь рассмеялась и коснулась ее руки. Потом она ухватила Адама за ухо и, притянув его голову к себе, крепко поцеловала сына.

– Береги себя, дорогой мой, и давай мне время от времени знать, что ты еще жив.

– О нет! – громко воскликнул Адам и взял в руки лежавший рядом с кубком шлем. – Я уже пообещал писать Джиллиан. Этого хватит! Если она получит письмо, ты будешь знать, что со мной все в порядке. И не вздумай читать письма мо… – он чуть было не сказал «моей жены», но вовремя спохватился: не время начинать спор, жена или не жена ему Джиллиан, если она замужем за другим человеком, – моего вассала. Если у меня будет, что рассказать тебе, ты получишь письмо особо.

– Да, милорд, – притворно застенчиво ответила Элинор, вызвав хохот Адама. Однако внимание его уже опять было приковано к Джиллиан. Он погладил ее по голове, лаская ее лицо взглядом.

– Не перегружай мою голубку, – прошептал он, – и не позволяй ей волноваться.

С этими словами он ушел, не дав ни одной из женщин времени ответить. Джиллиан хотела броситься вслед за ним, но Элинор поймала ее за руку и ухватила, словно железными тисками; другая рука ее была уже наготове, чтобы прикрыть Джиллиан рот, если она вдруг закричит. Джиллиан молчала, но лицо ее побледнело, и Элинор почувствовала, что она слабеет. Однако Джиллиан овладела собой, и, как только Адам исчез на лестнице, Элинор подвела ее к окну, с которого сорвала шкуру, закрывавшую проем.

– Ты можешь посмотреть на него отсюда, – твердо сказала она. – Теперь можешь и поплакать, если хочешь, но только тихонько, чтобы он не услышал и не увидел, если поднимет голову.

Но Джиллиан не плакала. Она смотрела на Адама, который отдавал приказы и весело покрикивал на воинов за ту или иную ошибку, пока они вели к нему брыкавшегося и кусавшегося жеребца. Потом он обругал и самого коня, схватил поводья, резко ударил его по голове и вскочил в седло, после чего спокойствие сразу же восстановилось. Элинор покачала головой. Саймон и Адам обладали точно такой же магией в обращении с лошадьми, как и ее дед. Иэн и Джеффри всегда переживали трудные минуты, приводя в повиновение этих бестий перед тем, как оседлать. Она уже открыла рот, чтобы рассказать об этом Джиллиан, но испугалась выражения ее лица. Адам покидал внутренний двор.

– Идем, – сказала Элинор, переживая муку, которую видела на лице Джиллиан. – Поднимемся на стену, и ты сможешь еще раз увидеть его.

Джиллиан последовала за ней на негнущихся ногах, не способная ни говорить, ни плакать. Неожиданно она поняла, что ее оставили в этом чужом месте совершенно одну, какой она была, когда поселилась в замке Саэра, беззащитная перед любым, кто хотел обладать ею. Она почти не помнила себя, перебегая внутренний двор и подъемный мост, внешний двор и войдя в сумрачную башню. Оказавшись на лестнице, она начала дрожать, уверенная, что ее ведут в темницу или еще как-нибудь наказывать. Затем она вышла на стену, и ветер пронзил ее насквозь.

– Туда, смотри туда.

Джиллиан послушно посмотрела, куда ей показывали, и увидела Адама, уезжавшего по извилистой дороге к городу Роузлинду, где он соберет нанятых людей и отдаст последние распоряжения капитану, который поведет захваченное судно. В мозг Джиллиан проникла убежденность, что она умрет, когда Адам исчезнет из виду, но она не могла оторвать взгляд. Там, вдалеке, уменьшалась, исчезала ее жизнь, вся ее жизнь. Потом, перед самым мгновением, когда Адам должен был исчезнуть, а ее жизнь оборваться, она почувствовала, как заботливые руки укрыли ее теплым плащом и ласковый голос тихо произнес:

– Дитя мое, это еще не конец света. Он вернется. Клянусь тебе, он вернется.

21

Осберт де Серей был хорошо принят в Льюисе, где его почти не знали. Его отец в свое время позаботился, чтобы его сын не очернил родовое имя в глазах ближайших соседей. В самом городе имелись шлюхи и держатели постоялых дворов, которые могли бы рассказать кое-что, что открыло бы глаза хозяевам замка, но их мнения никто не спрашивал. Осберт предъявил письмо Людовика и был принят как почетный гость.

Кастелян Льюиса был признателен Людовику за не оставшуюся без ответа жалобу. Он с радостью хотел оказать посильную помощь и отвечал на все вопросы Осберта. Спустя некоторое время он обнаружил, однако, что вопросы гостя далеко уходили от факта ограбления фермы и концентрировались главным образом вокруг Тарринга.

– Но какое имеет отношение, кто приезжал и уезжал из Тарринга, к ограблению фермы? – спросил кастелян.

Осберт был дурак, но все-таки не настолько, чтобы ответить: «Никак, просто меня это очень интересует». Кроме того, он помнил предостережение Людовика держаться поближе к порученному делу. Суммировав все это вместе, он заявил:

– Мне кажется, что набег на ваши земли совершил Адам Лемань.

На самом деле до сих пор Осберт ничего такого не подозревал. Он вообще едва ли вспоминал о рейде после того, как объявил, что Людовик послал его выяснить, кто виновник бесчинств.

Кастелян рассмеялся.

– Зачем Леманю, который только что захватил, такой богатый замок, отправляться на промысел?.. – тут лицо его помрачнело, и он с уважением посмотрел на Осберта. – Боже мой, – вырвалось у него после минутного раздумья, – возможно, вы правы!

Гораздо более удивленный согласием кастеляна, чем его первоначальным смехом, Осберт ничего на это не сказал.

– Как я сам не догадался, – задумчиво произнес кастелян. – Я знал, что ваш отец отправился воевать с Леманем, я даже предупреждал его не связываться с этим человеком. Мой господин когда-то допустил такую же ошибку. Он еще жив только потому, что, после того как Лемань отомстил, предпочел оставить это дело в покое.

– Теперь поздно об этом говорить, – сказал Осберт. Голос его напрягся от страха, а лицо побледнело, но кастелян решил, что причиной такой реакции гостя стал гнев. Он тактично вернулся к исходному вопросу.

– Ваш отец, должно быть, вывез из Тарринга все запасы, а Леманю нужно было кормить свою армию. Да, в самом деле, глупо, что я до этого не додумался. Ладно, и что же вы собираетесь предпринять?

Осберт ничего не собирался предпринимать. Ему хотелось только получить назад свою ренту и власть, которую обеспечивало господство над Таррингом. Кастелян невольно спас его и на этот раз. Пока Осберт тщился придумать достойный ответ, который не выдал бы его трусость, кастелян уже понял, к чему может привести весь этот разговор.

– Я окажу вам всю разумную помощь, – проговорил он торопливо, – но в нападении на Тарринг участвовать не буду без специального приказа от моего господина или самого принца.

Именно это и было нужно Осберту.

– Если вы не будете, то и я не буду, – сказал он с притворным раздражением, и только потом до него дошли слова кастеляна.

Его нелепое обвинение оказалось не таким уж нелепым. Кастелян действительно думал, что Лемань мог стоять за этими рейдами, которые так разъярили принца Людовика. Если Осберт сумеет доказать вину Адама, Людовик, возможно, захочет взять Тарринг и отдать его под контроль Осберта. Тусклые глаза Осберта загорелись при этой мысли.

– Принц считает очень важным выявить истинного виновника, потому что в этих инцидентах обвиняют лорда Фиц-Уолтера, – сказал Осберт. – Недостаточно подозревать виновность Леманя. Я должен найти доказательства, и они, я уверен, находятся за стенами Тарринга.

– Замок закрыт наглухо и хорошо охраняется, – ответил кастелян. – Войти туда без большой армии и кровопролития вам вряд ли удастся.

– Это решать принцу, – поспешно откликнулся Осберт. – Новости же разлетаются независимо от того, на сколько засовов заперты ворота и сколько людей сторожат стены. Разве ваши торговцы не имеют дел с тем городом?

– Торговцы? – переспросил кастелян. – Может, и имеют. Их ведь интересует только промысел, а не политика. Но чем они могут помочь?