Когда в ее комнату влетела бледная и трясущаяся служанка, сообщившая, заикаясь, о повелении и угрозах хозяина, Джиллиан поднялась со скамьи и направилась с лицом и походкой лунатика к лестнице, по которой спустилась в зал.

– Что происходит с вами и вашей прислугой в этом несчастном доме? – воскликнул Адам, как только увидел ее.

– Они боятся, – со спокойствием отчаяния ответила Джиллиан.

– Боятся чего? – взревел Адам. – Я научу их бояться, если еще раз вернусь после недельного похода и не найду ни малейшего гостеприимства. Неужели никто не может помочь мне раздеться? Неужели я должен ходить голодный и грязный?

– Чего вы желаете в первую очередь, милорд, раздеться или поесть? – спросила Джиллиан, гадая, не прибьет ли он ее до смерти, когда она подойдет к нему на расстояние вытянутой руки.

– О Боже, да снимите же с меня эти проклятые доспехи, – сказал Адам, все еще раздраженно, но уже более-менее нормальным голосом. – Я пробыл в них целую неделю и скоро сгнию в собственном поту.

Как бы ни безразличен был дух к самой худшей судьбе, плоть инстинктивно бежит от нее. Джиллиан, едва волоча ноги, приближалась к Адаму, и, когда он заговорил о пище, надежда пробудилась в ней. Если он отправит ее накрывать на стол, она еще может избежать наказания. Требование раздеть его убило в ней эту надежду, и теперь Джиллиан уже не понимала, что он говорит, хотя и слышала какие-то слова. В безнадежности Джиллиан захотелось поскорее избавиться от своей муки. Она ускорила шаг, и в этот момент Адам повернулся к ней лицом. В глаза ей сразу бросилось влажное пятно свежей крови.

– Милорд, – прошептала она, – вы ранены… Ярость снова охватила Адама.

– Это чудо, что я не умер, и половина жителей замка вместе со мной, – отрезал он с побагровевшим лицом. – Если я когда и видел большую идиотку, чем вы, то припомнить не могу. Разве вы не знаете, что нельзя подбегать к жеребцу спереди?

Ни слова эти, ни тон не произвели на Джиллиан никакого впечатления. Она забыла обиду и боль. Все потонуло в страхе за Адама.

– Дайте мне посмотреть! – запричитала она. Утихомиренный реакцией Джиллиан, Адам сказал:

– Ничего страшного. Укол. Только я не пойму, почему так кровоточит.

Джиллиан отстегнула шлем и бросила на пол. Адам поморщился.

– Осторожнее, – начал, было, он, но Джиллиан уже расстегивала завязки капюшона, а затем нагнулась, чтобы задрать кольчугу.

– Сядьте, – приказала она, пододвигая ногой скамью. Адам повиновался. Ярость его улетучилась, и вместе с ней его покинули все силы; он почувствовал себя изможденным, к обычной усталости добавилась еще и потеря крови. Джиллиан стащила ему через голову кольчугу и бесцеремонно швырнула ее на пол.

– Джиллиан! – возмутился Адам.

– Я сделала вам больно? – воскликнула она.

– Нет, но сначала вы швырнули шлем, а теперь – кольчугу. Таким людям, как я, кольчуги дешево не даются. Кроме того, она принадлежала моему отцу и… – но Джиллиан не слушала. Она расстегивала ему тунику. Адам перехватил ее проворные руки. – Джиллиан, – усмехнулся он, – вы собираетесь раздеть меня прямо здесь? Холодно и… не слишком-то прилично разгуливать голым по залу.

Джиллиан силилась выдернуть руки, повторяя:

– Дайте мне осмотреть вашу рану. Дайте осмотреть. Было совершенно ясно, что любовь заставляла ее видеть его рану словно в увеличительном стекле, и Адама наполнила нежность при мысли, что ее страсть к нему способна настолько затмить здравомыслие. Он взял обе ее руки одной ладонью, притянул девушку к себе и, усмехаясь ее нелепым страхам, поцеловал. Джиллиан застыла. Смех в сочетании с поцелуем пронзил ее, как нож. Сила рук Адама и то, как крепко он прижал ее к себе, говорили сами за себя. Он был ранен, да, но не так уж серьезно. Испытывая головокружение от стыда, Джиллиан оторвалась от его губ и взмолилась:

– Пустите меня. Адаму показалось, что он понял. Сейчас действительно не время и не место.

– Ладно, – уступил он, – но только если вы будете поумнее. А то я тоже могу поглупеть. Даже если целоваться в эту минуту – не самое умное, я предпочту заняться именно этим, чем предоставлять себя в качестве манекена для обучения зашиванию ран.

Он был такой сердитый, но этот голос опять был голосом ее грез, низкий, ласковый рокот, мягкий, задушевный и страстный. В первый раз после его приезда Джиллиан осмелилась посмотреть ему в глаза. Выражение их крайне смутило ее, так как не было там ни высокомерия, ни безразличия. Напротив, они явно светились желанием. Однако, когда она выбежала встретить его, он оттолкнул ее и посмеялся над ней. Почему? Вот мужчины! Джиллиан вздрогнула и потупилась. Адам отпустил ее. Она на мгновение закрыла лицо руками, а потом вновь подняла голову.

– Мы вас не ждали, милорд, – сказала она. – Комната не согрета и не подготовлена для вас. Может быть, вы подниметесь в мою спальню, где разожжен камин? Вы сможете дойти туда?

Адам улыбнулся.

– Если вы позволите мне опереться на вас, то мне не придется ползти по ступенькам.

Он был рад. Приглашение в женские покои казалось ему многозначительным событием. Адаму не могло прийти в голову, что де Серей не удостаивали своих женщин правом уединяться. В доме его матери без особой причины наверх не поднимался ни один мужчина, кроме Иэна. Таким образом, по мнению Адама, такое приглашение могло только означать, что ее желание возобладало над страхом. Ему такое отношение к мужчине, который вернулся раненым, показалось вполне естественным. Продолжая усмехаться тому, что Джиллиан своей безалаберностью вынудила его меряться силой с обезумевшим жеребцом, а потом спрашивает, достаточно ли он силен, чтобы подняться по лестнице, он обнял ее за талию. Она сделала то же самое, крепко ухватившись за его бедро и подставив плечо ему под мышку, чтобы поддержать его. Адам наклонил голову и поцеловал свою помощницу в платок на голове. Он и не подозревал, что Джиллиан восприняла его шутку насчет того, что ему нужна помощь, всерьез, и, не видя ее лица, предположил, что она тесно прижалась к нему в ответной страсти.

Для Джиллиан то, что она предложила ему свою спальню, не означало ничего иного, как заботу об удобствах. Если бы Саэру или Осберту захотелось тепла, и они обнаружили, что в ее комнате разожжен огонь, а она не упомянула об этом, она была бы за это избита. Джиллиан совершенно не вкладывала какого-то другого смысла в свои слова. Ее мысли были полностью заняты тем, что Адам не переставал смеяться над ней. Она задыхалась от горя. Лучше бы он избил ее, чем так откровенно демонстрировать свое презрение. Однако он не выглядел высокомерным и не говорил жестоких слов, он только целовал ее и смеялся.

Служанки, заслышав шаги, сбились в кучу, вцепившись друг в дружку, и дрожали от страха. Но, увидев хозяйку в объятиях господина и жизнерадостную улыбку на его лице, они быстро пришли в себя и, когда Джиллиан велела одной принести воды, другой – ее ящичек с целебными мазями, а третьей – поискать чистые тряпки для перевязки, разнесли по всему дому весть, что хозяин теперь доволен. Джиллиан ввела Адама в свою комнату и, когда они приблизились к скамье, отпустила его. Адам, однако, не захотел так легко расстаться с ней и развернул к себе лицом.

– Нет! – тихо вскрикнула Джиллиан, отводя голову от потянувшихся к ней губ.

– Почему же? – жалобно спросил он, но уже сам понял, почему.

Она собиралась заняться лечением, и в любой момент могли войти служанки. Джиллиан сообразительнее его, со вздохом признал он и позволил усадить себя на скамью. Прежде чем он успел додумать свою мысль, Джиллиан уже была возле него, держа в руке деревянный кубок. Адам снова удовлетворенно вздохнул, когда она молча протянула ему подогретое, приправленное пряностями вино. Он даже не смел взглянуть на нее. Второй такой совершенной женщины никогда не существовало. Она была безукоризненна в своей красоте, она не ворчала и не впадала в ярость, как его мать, она выказывала свою любовь откровеннее, чем его сдержанная сестра, по уму она ничем не уступала ни одной из этих милых сварливых женщин, она даже понимала, когда мужчину нужно обслужить в молчании.

Когда он, наконец, поднял голову, чтобы поблагодарить ее, она уже отвернулась, чтобы взять у служанки шкатулку с мазями и порошками. Адам поморщился и закрыл глаза. Он не знал, что его ждет, но придется это перетерпеть, и чем раньше мучение начнется, тем скорее кончится. Он услышал, как Джиллиан встала над ним, и сказал:

– Делайте все, что нужно.

Руки коснулись его туники и потянули ее вверх, но вместе с нею задралась рубашка, и Адам застонал от боли. И верхняя, и нижняя ткань крепко присохли к ране. Натяжение сразу же ослабло.

– Не бойтесь, тяните. Я знаю, что это должно быть сделано. Я не буду злиться, – это уверение отнюдь не было лишним: обычное дело для мужчины ударить того, кто лечит его, если ему сделали больно.

– Боюсь, что от этого будет больше вреда, – сказала Джиллиан. – Насколько я понимаю, кожа оторвана от мяса, и тянуть – значило бы отрывать ее еще больше.

– Так вот почему она так кровоточила, – заметил Адам, удовлетворенным тоном и открыл глаза. – Я знал, что копье едва коснулось меня, и никак не мог понять, откуда столько крови.

– Вам все еще холодно? – спросила Джиллиан. – Если вы согласитесь помокнуть в ванне, ткань скоро отстанет.

Странно так легко говорить о таких обычных вещах, думала она. Кто бы мог поверить, что это тот самый человек, который так высокомерно оттолкнул ее, когда она осмелилась приблизиться к нему в присутствии воинов? Почему он теперь вдруг стал таким веселым и терпеливым, если она недостойна даже того, чтобы он удержался от насмешек над ней на виду у простых солдат? Она услышала, как он с удовольствием согласился принять ванну, посмеявшись над тем, что она ему так необходима. Она ответила что-то ради приличия и поспешила распорядиться, чтобы доставили ванну и воду. Адам посмотрел ей вслед и улыбнулся. Она была чертовски умной женщиной, куда сообразительнее его. Она добьется всех своих целей одним ударом – промоет его рану, разденет его и сделает ароматно пахнущим любовником, и все это без малейшего намека на нескромность.