Роберта Джеллис - Каштановый омут

– Я рада приветствовать вас, святой отец, – сказала Джиллиан. – Я недавно в этих местах, и, раз вы были капелланом у лорда Гилберта, у вас есть, что рассказать мне и чему научить.

– Я занимал свое место пятнадцать лет, пока сэр Саэр не вышвырнул меня.

В голосе отца Поля слышалась злая горечь, не слишком совместимая с покорностью воле Божьей, какой должен бы обладать священник, но Джиллиан не осуждала его.

– Это было не по моей воле, уверяю вас, святой отец, – сказала Джиллиан, – но теперь мы в лучших руках. Мой новый повелитель, сэр Адам Лемань, – человек совсем другого склада. Я должна предупредить вас, однако, что он здесь хозяин и очень предан делу Генриха.

– Я тоже, – радостно ответил отец Поль. – Именно поэтому меня и выгнали помирать от голода. Я сказал, что Папа запретил нам оказывать неповиновение королю Джону.

– Тогда мы все заодно, – облегченно вздохнула Джиллиан, радуясь, что исчезла стоявшая перед ней дилемма: либо выгнать священника и быть проклятой, либо признаться Адаму, что приютила в доме сторонника Людовика. – Теперь я должна уйти, – весело продолжала она, сообразив, что священник помог ей вдвойне, разлучив ее с Адамом и дав возможность, не выдавая себя, послать за Катбертом. – А тем временем, не хотите ли вы осмотреть свои прежние покои, все ли там в порядке? Если чего-то не достает, я разберусь, когда вернусь. Сейчас я должна сделать еще кое-что по приказу моего господина.

Джиллиан поспешила во двор к амбарам, велев по пути слуге прислать к ней Катберта. В наличии были засоленное мясо и рыба, репа и яблоки, бочки с вином и мешки с мукой – продукты для жителей замка, хотя Джиллиан с тревогой начала соображать, что всего этого не хватит, чтобы прокормить поселившуюся теперь здесь ораву людей до нового урожая. Возможно, мяса не хватит даже до весны, когда у овец начнется окот. Придется в будущем расходовать мясо экономнее, гораздо экономнее. Хуже всего, что не было ничего из того, что, как объяснил ей Катберт, необходимо войскам в походе, и гнев Адама падет на ее голову. Кончилось почти все сушеное и копченое мясо и рыба, в огромных ларях оставалось лишь несколько бушелей чечевицы и бобов. Даже ячмень и овес почти полностью вышли. Джиллиан с тяжелым сердцем обернулась, чтобы отпустить Катберта, и увидела Адама, наблюдавшего за ней из дверей с холодным и суровым лицом.

– Мне очень жаль, – запинаясь, пробормотала она.

– О нет, это я должен извиниться, – язвительно хлестнул Адам, переводя взгляд с нее на Катберта. – Вероятно, я помешал вам закончить то, что вы запланировали.

– Здесь нечего планировать, милорд, – смущенно сказала Джиллиан, жестом указывая на почти пустые закрома. – Катберт говорит, что здесь не хватит провизии, чтобы отряд на марше мог продержаться даже два дня.

Адам переводил глаза то на одного, то на другого. Оба встречали его взгляд с заметным беспокойством, но без признаков виновности. Наконец, он сам осмотрел амбар и выругался. Джиллиан побледнела и напряглась. Уж сейчас ей наказания не миновать. Если бы она сразу призналась, то, может быть, пронесло бы, но теперь…

– Это моя вина, – зло пробурчал Адам. – Мне следовало подумать об этом, когда мы только приехали. Если бы я тогда велел вам посмотреть, Иэн и Джеффри оставили бы здесь большую часть из того, что везли с собой. У нас были хорошие запасы, ведь мы рассчитывали, что осада может затянуться на несколько недель. Будь я проклят…

– Нет, милорд! – закричала Джиллиан.

– Что нет? – недоуменно спросил Адам.

– Не проклинайте себя, не надо, – взмолилась Джиллиан с полными слез глазами. – Если вы сердитесь, побейте меня. Мне следовало проследить за этим без вашего напоминания. Это женская работа – следить за снабжением замка. Я…

Под сводом сарая, где хранились запасы, имелись отверстия, пропускавшие вместе со свежим воздухом и немного света. Адам подошел ближе и внимательно посмотрел на поднявшееся к нему милое лицо.

– Я не хочу бить вас, – прошептал он. – Я не хотел бы этого, даже если бы вы были виноваты, но вы не виноваты.

– Но вам захочется этого, – отчаянно промолвила Джиллиан, решив сознаться уж заодно во всех своих грехах, – когда я скажу вам, что здесь не хватает еды даже на то, чтобы пережить зиму.

Она была бледна и дрожала, но не отступила, когда Адам поднял руку. Отступать и не нужно было. Он только взял ее пальцами за подбородок, чтобы она не опускала голову. Катберт дипломатично отступил в сторону, пока не улучил момент выскочить из амбара. Он достаточно ясно понял, что его присутствие не обязательно, и был твердо уверен, что хозяин и хозяйка меньше рассердятся из-за того, что он оставил их без разрешения, чем рассердились бы, если бы прервал их беседу, обратившись за разрешением удалиться.

– Это первая глупость, какую я слышу от вас, – ласково произнес Адам, дразня ее. – Вполне естественно, если еще три сотни ртов добавились к обычному числу, и не могло хватить…

Адам не договорил. Восхищенное обожание, отражавшееся на лице Джиллиан, заставило его замолчать. Влекомый больше нежностью, чем страстью, которую могла бы возбудить в нем ее красота, Адам коснулся ее губ своими. Если бы он уловил малейший страх или отторжение, он отпустил бы ее без всякой задней мысли и усилия над собой. Его порывом было утешить ее, потому что она была так расстроена своей неудачей и так признательна ему за то, что он не наказал ее. Не было, однако, ни намека на сопротивление, хотя бы от удивления и неожиданности. Джиллиан не была поражена. То, как Адам обхватил ее лицо, его ласковый голос послужили достаточным предупреждением. И все-таки когда их губы соединились, ее живой ум оказался полностью парализован потоком желания, таким сильным, что она могла бы прямо сейчас броситься на холодный земляной пол и…

У нее еще хватало здравого смысла, чтобы не опуститься до такой вульгарности, но губы ее разомкнулись, глаза закрылись, дыхание замерло. Хоть этим и ограничилась ее реакция, Адам уловил огонь в ее душе. Он отпустил ее подбородок и обвил ее обеими руками, страстно прижимая к себе. Объятие было не слишком удобным. На обоих была масса шерстяной верхней и нижней одежды, да еще меховые накидки, так как погода стояла холодная и сырая. Не чувствовалось ничего, кроме простого давления, но жар проникал через их слившиеся рты и, пульсируя, бежал по их телам вниз.

Джиллиан никак не могла поднять руки, прижатые Адамом. Сдавленная до бездыханности, она жаждала прижаться еще ближе. Она выгнула локти и попыталась обхватить Адама за бедра, но руки скользнули по меху. Язык Адама искал успокоения, протискиваясь в ее приоткрытый рот, но это, естественно, не давало им покоя, а лишь еще больше разжигало их страсть. Совершенно не соображая, что, как тесно ни прижимайся, это не устранит препятствий к соединению, в котором она нуждалась. Джиллиан пыталась изо всех сил высвободить руки. Она хотела только еще теснее притиснуться к Адаму, проникнуть сквозь его одежду, коснуться его плоти, но он понял ее движение как попытку отстраниться.

– Дорогая, – прошептал Адам, отнимая губы, но, не отпуская ее, – не бойтесь. Я не причиню вам зла.

С шевелением губ Адама к Джиллиан понемногу начал возвращаться здравый смысл. Она еще не способна была сообразить, как следует поступить, но уже почувствовала страх. В эту минуту Адам, конечно, не испытывал ничего, кроме желания, которое сжигало его, но потом, остыв, он увидит ее такой, какая она есть, – похотливой, безнравственной. Она зарыдала.

– Любимая, не плачьте, – взмолился Адам, перемежая слова нежными поцелуями. – Я не стану насиловать вас.

– О, помоги мне, Богородица, – взвыла Джиллиан. – Я не боюсь, что вы изнасилуете меня. Вам и не нужно насиловать меня. Смилуйтесь! Не позволяйте мне превратиться в шлюху! Не спрашивайте меня, чего я желаю. То, чего я желаю, – грязь. Помогите мне!

– Любовь – не грязь, – произнес Адам, целуя слезы, катившиеся по ее щекам, и ее губы. – Любовь сладка и священна.

– Не для нас, – рыдала Джиллиан, наконец-то найдя в себе волю оттолкнуть его, но с таким же успехом она могла бы попытаться оттолкнуть стену замка толщиной в восемнадцать футов. – Я жена другого человека. А брак священен.

– Он же был совершен против вашей воли, как вы говорили, – произнес Адам, отказавшись от попыток вновь поцеловать ее в губы. В голосе его прозвучали металлические нотки.

– Разве это имеет значение? – страстно спросила Джиллиан. – Разве имеет значение, что я предпочла бы быть женой ядовитого змея? Что несчастный слабоумный калека Гилберт был гораздо желаннее для меня? Священники говорят, что, по закону Божьему, женщина должна свято блюсти верность – неважно какому мужу, – рыдания снова душили ее. – Позвольте мне уйти, – отчаянно взмолилась она. – Я не боюсь проклятия. Я боюсь только вас.

– Из всех мужчин мира меня-то вы должны бояться в последнюю очередь, – возразил Адам.

– Нет, – вздохнула Джиллиан, позволив себе безвольно опереться на Адама, откинув голову назад. – Любой мужчина может избить, изнасиловать, убить меня, но только вы можете погубить меня, потому что – Господи, помоги мне! – я люблю вас.

Эти три коротеньких слова подействовали на Адама так, словно па него вылили ушат холодной воды. Он уставился на покорное лицо Джиллиан и понял, что, если возьмет ее сейчас, она не будет сопротивляться, даже, наверное, откликнется с большой страстью. Ему так хотелось ее, что тело его ныло и зудело, но она сказала, что любит его. Если это было правдой, то правдой было и другое: он действительно мог погубить ее.

Адаму было ясно, что Джиллиан довелось натерпеться насилия и обид от мужчин, которые считали ее пустым местом, и она выдержала все, потому что ненавидела их. То, что она испытывала ненависть, а не примирялась с действительностью, помогло ей выжить. Теперь, однако, она примирилась бы, охотно и радостно она пришла бы к нему, даже зная, какой грех совершает против законов божеских и человеческих. Это не имело для нее значения, пока не имело значения для него.