Анна Джейн - Касание ветра

Вообще, наверное, из-за всеобщего гама сотрудников полиции никто и не заметил бы, но как только они припарковались и все пришедшие спохватились, стало поздно, ведь парни в форме оказались совсем рядом. Но они сами себя выдали: кто-то из тех, кто сидел в легковых машинах, заорал в мегафон, как только все три авто остановились на стоянке, влетев на нее с бешеной скоростью:

– Всем оставаться на местах! Повторяю: всем оставаться на местах! Это полиция!

На местах никто оставаться не пожелал, и пока сотрудники органов правопорядка бежали к крыльцу университета, преодолевая газон, друзья Дэна бросились врассыпную. Кто-то заорал:

– Менты! Охренеть, менты приехали!

Один из тех, кто обладал глупым чувством юмора, не менее громко отвечал:

– Спасибо, кэп!

А парень с черной челкой подхватил, вновь завладев все еще работающим микрофоном:

– Все сваливаем! Мусорки! Кто будет на воле – приходите в клуб на наш сегодняшний концерт! Да будет свобода-а-а!

– Не сдадимся жандармам! – захохотал один из шляпников, со скоростью света скрываясь за рядами клумб.

Его даже кто-то поддержал обрадованными выкриками. Оптимист, однако, почище меня – думает, его эти крепкие спортивные парни в форме, невесть как взявшиеся на территорию университета, отпустят его из «обезьянника» провести концерт!

– Всем стоять! Стоять! – надрывался еще один любитель поорать в мегафон. Его мудрому совету никто не внял.

Ненавижу панику. Сама начинаю паниковать!

Кое-кто сбегал организованно: некоторые парни неформальной внешности как-то отработанно хватали оборудование и буквально растворялись в воздухе. Многие, правда, убегали неумело.

– Не стой! – услышала я голос Дэна над собой, и мы волшебным образом очень-очень быстро оказались в холле университета – жаль, туда рванули не все, а лишь часть собравшихся, посчитав, что в огромном здании легче затеряться, чем на открытом пространстве. Кстати, мы пробежали мимо ошарашенных охранников, выбежавших навстречу своим «коллегам» с протестами, – эти мужики, в общем-то безобидные дядьки, в чьи святые обязанности входило проверять студенческие по утрам, судя по всему, об «акции» знали – сами наблюдали за ней.

– За мной! – несся впереди брюнет, не забывая, впрочем, удерживать одной рукой идиотский шар, а другой подаренную коробочку. Я самостоятельно неслась рядом с ним, уцепившись за край его безрукавки. Мой букет успел в суматохе куда-то деться – когда я едва не споткнулась на пороге входа. Лучше бы я голову потеряла вместо долгожданного букета, а ведь я даже не успела рассмотреть, какие там цветы были!

Мы кинулись через холл к широкой мраморной лестнице – на ее боковых ступенях мы чаще сидели, чем ходили по ним. Я думала, мы поднимемся по ней, затеряемся в многочисленных переходах, побежим куда-нибудь на последний этаж и замаскируемся, например, под студентов заочного отделения, учащихся вечером. Но Смерч неожиданно свернул в один из боковых проходов, где наверх вел новенький преподавательский лифт, – наши же, большегрузные, студенческие, потрепанные не столько временем, сколько нами, временно не работали, в отличие от этих. А пользоваться лифтами, предназначенными работникам университета, студентам было запрещено. Раньше замеченных в этом злостном деянии наказывали, презрев основную характеристику демократии – равноправие. Однако студентам на наказание в какой-то момент стало просто-напросто плевать, и они все равно сломали лифт – прямо перед приездом в университет губернатора, который вместе с другими важными государственными персонами из всех других преподавательских лифтов выбрал именно этот, сломанный, а потом с воистину эстонским акцентом спрашивал: «Патчему-у-у эт-тот ли-и-ифт та-а-ак до-о-олго ед-дет?» По крайней мере так говорилось в байках… На самом деле губернатор, прославившийся нервным нравом скорее всего орал и возмущался. После пятнадцатиминутного бесплодного ожидания лифта он и его команда сделали выговор главе университета и его замам. Те же, кстати, хотели продемонстрировать начальству, на что конкретно пошла пара-другая миллионов, выделенных на благоустройство здания университета, поэтому жутко разозлились на учащихся. И через пару дней ректорат пошел на крайние меры – для вызова лифтов каждому преподу выдали особенные ключи – «таблетки», похожие на домофонные, и студенты больше не смогли посягать на государственное имущество, ломая только «свои» лифты с потрясающей частотой. Поэтому мне и приходилось подниматься на пятый этаж пешком.

– Сюда, – отдал еще одно распоряжение Смерч.

– Но мы не сможем, – возразила я встревоженно, – на лестницу, побежали на лестницу!

Вместо ответа парень достал из кармана ту самую «таблетку», продемонстрировав неземную крутость, – даже не все аспиранты такой ключик имели, и ткнул пальцем в кнопку вызова. Нам даже не нужно было ждать, пока лифт подъедет к первому этажу, как это часто бывает, – он распахнулся в то же мгновение. Мы юркнули в раскрывшиеся створки, а я, обернувшись, краем глаза заметила, как по холлу, зачем-то сметая несчастных и в общем-то ни в чем не виноватых охранников, бегут доблестные представители ОМОНа, – по-моему, к ним прибыло подкрепление.

Вот ужас-то! Если меня в этот раз загребут папино-мамины коллеги, то домой можно не возвращаться – там меня точно убьют, презрев кровные родственные связи. Мама не зря любила пошутить, что вполне понимает Тараса Бульбу, сказавшего знаменитую фразу: «Я тебя породил, я тебя и убью». А если не прихлопнут, то обязательно вычеркнут мое имя из семейных анналов как имя отступницы и преступницы!

Чем я это заслужила? Я не грешила особенно, страшных преступлений не совершала, купалась себе в одиночестве в собственном озере неразделенной любви, не встревала ни в какие особенные авантюры. Теперь же опозорилась на весь университет, познала, что такое страх невинного быть пойманным грозной полицией, прочувствовала подлое отношение родного коллектива, насладилась свиданиями любимого парня – да хранят его бурундуки – с другой… А все Смерчинский, гад! Он виноват, однозначно он.

Стоит, прижавшись к холодной стенке и глядя в зеркало на себя, и дышит почти ровно, в отличие от меня. Молчит. Укладывает наушники в сумку, перекинутую через плечо. Встряхивает головой, чтобы челка не попадала в глаза. Опускает глаза в пол, размышляет о чем-то.

– Ну? – не выдержала я. – Мы куда? И откуда у тебя ключ, Смерч? А-а-а, – не к месту решила я пошутить, – у тебя среди преподов тоже есть друг, да? А его случайно среди тех Безумных Шляпников не было?

Двери лифта разошлись, и мы, оказавшись на предпоследнем этаже, где-то на территории физиков и математиков, вновь побежали. Повернув пару раз по бесконечному пустующему коридору, Дэн остановился около внушительной двери, на которой было написано «Большая химическая аудитория». Жестом заправского фокусника достал еще один ключ и, с некоторым трудом открыв дверь, пропустил меня вперед в полутемное огромное помещение, в котором царила тишина. Небольшие окна под самым потолком были наполовину прикрыты горизонтальными жалюзи, а все пространство заставлено новейшим оборудованием. Здесь часто проводились лекции приезжих лекторов, известных ученых, потому как аудитория БХА могла вместить в себя порядочное количество человек. А сейчас она могла стать настоящим спасением для двух студентов – меня и Дениса.

Изнутри Денис тут же заперся, поспешил вниз, к первым партам, и жестом добродушного хозяина пригласил меня, осматривающуюся вокруг, забрался под одну из них.

– Давай сюда, – позвал он, разумно рассудив, что даже если кто-то и откроет дверь в эту огромную аудиторию с весьма слабым освещением, то не заметит двух полудурков, примостившихся под партами.

– Маша, – опять позвал меня Смерч.

Я, поняв вдруг, что в данной ситуации его лучше всего слушаться, уселась на собственный рюкзак, благо он был почти пустым. Дэн опустился рядом, подтянув длинные ноги. Красный гелиевый шар с трудом устроился под соседним столом.

И только после этого он дал волю эмоциям – рассмеялся, запрокинув голову назад – насколько это позволяло небольшое «подпарточное» пространство.

Он смеялся негромко, но заразительно, что я тоже, внезапно для себя, присоединилась к парню – кажется, таким образом мы «разряжались», избавлялись от негативных эмоций и переживаний, в большом количестве подаренных нам сегодняшним днем. Пессимисты избавляются от негатива через слезы, мы, глупые сангвиники, к каковым я причисляла нас обоих, – через смех.

Смеялись, не задумываясь о том, что если добрейшей души дяденьки-полицейские в черной форме будут проходить мимо этой аудитории, используемой нами в роли «логова», то их насторожат странные звуки, доносящиеся из якобы пустой аудитории.

Черт! Ну и денек! Слухи, сплетни, своеобразное предательство группы, торжество, совместное с друзьями Дэна, этими чокнутыми шутниками, полиция, побег… Кто во всем виноват?

Не к месту вспомнился Спанч-Боб, а в голове родились строки:

Проклятие. Что-то непонятное происходит.

– Но что? – вслух спросила я сама у себя.

– М? – прекратил ржать Дэн, но весела озорная улыбка так и не сходила с его лица. – Ты что-то сказала?

– Смерчинский, тебя кто-нибудь ненавидит? – спросила я, нахмурившись. – Сильно? Страстно?

Он немного подумал и отрицательно покачал головой.

– Я думаю, ненавидят, – сказала я. – Это точно. Только не говорят об этом. Ты заметный, у тебя точно есть недоброжелатели.

– К чему этот душераздирающий пафос, Чип? – обрел в себе былую стопроцентную уверенность этот тип. Смех явно помог ему восстановить свои почти бесконечные энергетические запасы.

– Знай, из всех, кто тебя ненавидит, я ненавижу тебя сильнее всех! Запомни хорошенько, милок, – я ненавижу тебя больше всех в мире! – и в подтверждение своих слов, изреченных почти искренне, я даже ударила по полу кулаком.