Под домом проходила широкая дамба, по ней некогда шла одноколейная железная дорога, которая вела к оживленной верфи. Ныне верфь была закрыта, пути разобраны, но дамба по-прежнему стояла, могучая как скала. Во время высоких приливов вода доходила почти до ее края, и летом там было удобно купаться, но во время отливов были лишь акры голого песка, несколько покрытых водорослями скал, оставшиеся тут и там мелкие лужи и около дюжины заброшенных рыбацких лодок, которые много зим назад были вытащены на гальку и уже больше никогда не выходили в море.

На этой, южной, стороне дома сад был неожиданно огромным. Лужайка неправильной формы, тут и там обрамленная беспорядочными цветочными грядками, спускалась к живой изгороди из эскаллонии. Посреди этой изгороди были ворота, над которыми подрезанная эскаллония образовывала арку, придававшую саду очаровательно симметричный и старомодный вид. Справа, за высокой кирпичной стеной, где Чипс Армитаж выращивал персиковые деревья, находился обширный огород, и за ним он построил себе студию, видную из дома. Все, что можно было разглядеть, — это скат шиферной крыши и сидящая на ней одинокая чайка. Пока я смотрела на нее, она расправила крылья, взмыла вверх с вызывающим, но никому не адресованным криком и принялась парить над влажными и пустынными песками.

Я улыбнулась, закрыла окно и спустилась к Фебе.

Мы сидели друг против друга по сторонам каминного коврика, яркий огонь согревал нас, а день на дворе постепенно клонился к вечеру. На столике на колесиках стояли большой коричневый чайник, расписные керамические кружки и блюдца, тарелка со свежими пшеничными лепешками, желтое сливочное масло и домашнее вишневое варенье.

— Ведь не ты пекла эти лепешки, Феба. Ты не смогла бы одной рукой.

— Нет, их испекла сегодня утром Лили Тонкинс. Чудесная женщина, она приходит каждый день и сейчас просто взяла на себя кухню. Я и понятия не имела, что она так замечательно готовит.

— А как ты умудрилась сломать руку?

— Ох, моя милая, ужасно глупо. Я была внизу, в студии, искала там кое-какие старые наброски Чипса… Я знала, что они лежат на верхней полке его книжного шкафа и встала на стул, но его прогрыз какой-то неведомый червь — нога у меня сорвалась, и я хлопнулась на пол, — она расхохоталась так, словно это была самая смешная шутка на свете. На ней до сих пор была шляпа с перьями.

— Мне повезло, что я не сломала ногу. Я вернулась в дом, и, по счастью, здесь был почтальон, доставлявший дневную почту. Так что я примостилась рядом с ним и он отвез меня в сельскую больницу, где меня и закатали в этот унылый гипс.

— Бедняга.

— Да нет, ничего. Рука почти и не болит, это просто неприятность. И можно с ума сойти оттого, что невозможно машину водить. Завтра мне нужно съездить в больницу, показаться доктору… Полагаю, он боится гангрены или чего-нибудь в таком роде…

— Я тебя отвезу…

— Нет, это не понадобится. Они пришлют за мной машину. Я еще никогда не ездила в карете «скорой помощи» и мне интересно попробовать. Ладно, а как поживает Делия?

Делия — это моя мать. Я сказала, что у нее все хорошо.

— Каким было твое путешествие на поезде?

Но прежде чем я успела ей ответить, она вспомнила о своей договоренности с миссис Толливер.

— О господи, я совсем забыла спросить про Шарлотту Коллиз. Мистер Томас не забыл забрать ее со станции вместе с тобой?

— Нет-нет.

— Очень хорошо. Надеюсь, ты была не против прокатиться от станции вместе с ней. Я лично думаю, что миссис Толливер могла бы поехать и встретить девочку сама, но, наверное, это показалось ей бессмысленным, раз уж мистер Томас все равно туда направлялся.

— Я тоже подумала, что она могла бы поехать и встретить ее.

— Как она поживает, бедная малышка?

— Она чувствует себя не совсем в своей тарелке. Перспектива погостить у бабушки ее совсем не радует. Единственный человек, который вызывает ее восторг, — это ты, Феба. Она тебя обожает.

— Это забавно. Ей больше пристало бы быть с детьми ее возраста. Вот только в этой деревне не очень-то много детей, да к тому же она нелюдима. Когда мы впервые встретились, она в одиночестве гуляла по берегу. Она сказала, что вышла погулять, и я пригласила ее попить чаю и позвонила миссис Толливер — предупредить, что она у меня. С тех пор она стала часто ко мне заходить. Ей нравятся мои картины, краски и альбомы для рисования. Я дала ей блокнот и фломастеры, и оказалось, что у нее недюжинный талант и замечательное воображение. Еще ей нравится слушать истории про Чипса и про всякие глупости, которые мы делали вместе. По правде говоря, это довольно необычно для такой маленькой девочки.

— Знаешь, я и понятия не имела, что у миссис Толливер есть внучка, — заметила я. — Кажется, мне даже не приходило в голову, что у нее есть дочь. Или муж. А что случилось с мистером Толливером?

— Он умер несколько лет назад. Когда мы с Чипсом появились тут, он был еще жив и они жили на широкую ногу. Ты знаешь, как это принято: «бентли» в гараже, два садовника, повар, горничная. Аннабель была ужасно капризна и избалована — классический единственный ребенок. Но однажды у мистера Толливера случился сердечный приступ: он свалился прямо на седьмой лужайке поля для гольфа, и силы больше не вернулись к нему. С тех пор все переменилось. Конечно, миссис Толливер никогда не жаловалась — это самая сдержанная женщина из тех, что я знаю, — но большая машина была продана и их благосостояние заметно изменилось. Аннабель училась в запредельно дорогой школе в Швейцарии, а теперь была вынуждена вернуться домой и перейти в местную общеобразовательную школу. Она ее просто ненавидела. Полагаю, она думала, что жизнь нарочно ее унижает. Глупая девочка.

— А какая она?

— Очень красивая, но ни капли мозгов. Когда она вышла замуж и родила сына, то стала приезжать сюда на лето погостить у матери, и вокруг нее вечно вилось три-четыре ухажера, страдавших от безнадежной любви. На вечеринках ее было трудно найти — она всегда была окружена толпой мужчин, которые вились вокруг нее как пчелы у горшочка с медом.

— Шарлотта сказала мне, что сейчас она на Майорке.

— Я знаю, слышала об этом. Думаю, миссис Толливер предпочла бы, чтобы она вернулась и сама присматривала за дочерью. Известие о том, что в школе взорвался бойлер, привело ее в раздражение. Она сочла, что он плохо работал. Я была в ужасе. Да ведь из-за этого могли погибнуть все дети. Но миссис Толливер куда больше была озабочена перспективой сидеть с Шарлоттой.

— Разве она не любит Шарлотту?

— Нет, отчего же, думаю, она ее любит, — ответила Феба в своей беззаботной манере. — Ее просто никогда не интересовали дети, и, полагаю, она считает Шарлотту очень глупой. Кроме того, до сих пор дети никогда не оставались полностью на ее попечении. Думаю, она не имеет ни малейшего понятия, что же ей делать с Шарлоттой.

На улице разгулялся ветер, он заставлял дребезжать оконные рамы и завывал вокруг углов дома. Уже почти стемнело, но в комнате, где мы сидели, было тепло от огня, плясавшего в камине. Я дотянулась до чайника, который медленно кипел на латунной конфорке у огня, и долила воды в заварочный чайник.

— А что муж Аннабель?

— Лесли Коллиз? Я всегда терпеть его не могла. Отвратительный тип.

— Мне он тоже показался отвратительным. Он даже не поцеловал Шарлотту на прощание. Как Аннабель с ним познакомилась?

— Он остановился в отеле «Касл» в Порткеррисе вместе с тремя другими биржевыми маклерами — или чем там он еще занимается в Сити. Я не знаю, как они встретились, но все было ясно с того момента, как он ее увидел.

— Неужели он был привлекателен?

— В некотором роде. В нем было этакое темное, вульгарное очарование. Он сыпал деньгами и разъезжал на «феррари».

— Ты полагаешь, Аннабель влюбилась в него?

— Ни капли. Аннабель любит только себя. Но он мог дать ей все, чего бы она ни пожелала, а ей так не нравилось быть бедной. И, конечно, миссис Толливер всеми силами способствовала этому браку. Я думаю, она так и не простила своему бедному мужу то, что он оставил ее в стесненных обстоятельствах, и решила, что Аннабель непременно должна сделать хорошую партию.

Я задумалась над этим. Налив себе новую чашку чая и откинувшись на подушки старого доброго кресла, я проговорила:

— Похоже, все матери одинаковы.

— Только не говори мне, что Делия опять на тебя наседала.

— Да нет, она на меня не наседала, но появился мужчина… тот, что подарил мне эти хризантемы…

И я рассказала ей про Найджела Гордона и его приглашение в Шотландию.

Феба благосклонно слушала, а когда я закончила, заметила:

— Судя по твоим словам, он замечательный.

— Да, так и есть. В том-то и проблема. Он совершенно замечательный. Но моя мать уже вовсю звонит в свадебные колокола и постоянно напоминает, что мне двадцать три и пора остепениться. Возможно, если бы она так не наседала, я бы и вышла за него.

— Тебе не следует выходить за него замуж, если только ты не можешь представить без него свою жизнь.

— В том-то и дело, что могу. Очень даже легко.

— Всем нам нужны разные вещи от жизни. Твоей матери нужно ощущение безопасности. Поэтому она вышла за твоего отца, и тут ей очень повезло, ведь у нее не нашлось времени на то, чтобы узнать его получше до того, как она пошла с ним под венец. Но ты — другое дело. Тебе нужен не просто мужчина, который будет дарить тебе цветы и оплачивать счета. Ты умна и талантлива. И когда ты решишь окончательно связать свою жизнь с каким-нибудь человеком, самое главное, чтобы он заставлял тебя смеяться. Мы с Чипсом все время смеялись, даже когда были бедны и никому неизвестны, даже когда не знали, чем будем оплачивать счет от бакалейщика. Мы все время смеялись.

Я улыбнулась, припомнив их вместе.