Ситуацию прояснил мистер Томас.

— Здравствуйте, моя милая, — воскликнул он, подойдя к нам и взяв у меня чемодан. — Как поживаете? Рад видеть вас вновь. Как добрались?

Затем он поглядел на Шарлотту.

— Ты — внучка миссис Толливер, не так ли? Очень хорошо. Я должен забрать вас обеих. Отвезем девочку в Уайт-Лодж, а затем вас к мисс Шеклтон. Вы ехали вместе?

— Да, мы встретились в поезде.

— Ваша тетушка была бы рада приехать сама, но из-за этой проклятой руки она не может водить машину. Пойдем, — он повернулся к Шарлотте, — ты тоже давай мне свой чемодан: два легче нести, чем один.

Подхватив наш багаж, он зашагал по ступенькам через мост, мы с Шарлоттой следовали за ним. Устроившись на вылинявших кожаных сиденьях его такси, где всегда слегка попахивало свиньями, я спросила:

— Надеюсь, миссис Толливер ничего себе не сломала?

— Нет, что вы, с ней все мило.

В Корнуолле «мило» означает «хорошо».

— С ней все в порядке. Просто не было смысла гонять две машины… — С этими словами он включил двигатель, и такси, фыркнув пару раз, завелось и понеслось на холм в сторону главной дороги.

Я откинулась назад и почувствовала раздражение. Возможно, одно такси на двоих для нас с Шарлоттой — это самое разумное решение, но было бы куда радушнее, если бы миссис Толливер сама приехала на станцию, чтобы встретить внучку. В конце концов до станции всего лишь пара миль. Шарлотта сидела и смотрела в окно, отвернувшись от меня, подозреваю, она опять сдерживала слезы. Я понимала ее.

— Это была неплохая идея — заказать нам одно такси, правда? — я старалась, чтобы эти слова прозвучали радостно, словно я действительно одобряла это.

— Пожалуй, — ответила она, не оборачиваясь.

Как бы там ни было, мы приехали и теперь неслись по главной дороге в этот ветреный день, спускаясь с холма в тени дубов. Проехали мимо ворот бывшей усадьбы местного помещика и въехали в деревню. Здесь ничего не изменилось. Вновь поднявшись на холм, мы миновали коттеджи, магазинчики, старика, выгуливавшего собаку, бензоколонку и паб. Затем свернули на дорогу, которая вела к церкви, морю, небольшой старой дубраве, ферме с ее темно-серыми строениями и, наконец, к распахнутым белым воротам Уайт-Лодж. Мистер Томас с ужасным скрежетом притормозил и свернул в эти ворота. Мы оказались на коротком участке дороги под склоненными кронами деревьев, и я увидела выметенные обочины и живые изгороди из увядших гортензий. Мы обогнули их заросли и двинулись по посыпанной гравием дорожке, проложенной перед домом. Это был основательный беленый каменный дом. По его стене вилась глициния, доходившая до окон верхнего этажа. К закрытой парадной двери вели каменные ступени. Мы все вышли из такси, и мистер Томас поднялся по ступеням и позвонил в колокольчик. Внезапный порыв ветра подхватил увядшие листья и закружил их в водовороте у наших ног. Спустя несколько мгновений дверь отворилась и на пороге появилась миссис Толливер. Спускаясь к нам, она выглядела точно такой, какой я ее помнила: гладко уложенные седые волосы и тонкая, элегантная фигура. Ее губы были искусно сложены в приветливую улыбку.

— Шарлотта, ну вот ты и приехала, — с этими словами она наклонилась, чтобы поспешно поцеловать девочку, и снова выпрямилась. Я высокого роста, но она была выше меня.

— Пруденс, как я рада тебя видеть. Ничего, что вам пришлось ехать в одном такси?

— Конечно, ничего страшного. Мы встретились в поезде еще в Лондоне, так что весь путь проделали вместе.

— О, как замечательно. Шарлотта, это твой чемодан? Пойдем. Тебе надо вымыть руки, затем мы попьем чаю. Миссис Карноу испекла бисквит. Надеюсь, ты любишь бисквит?

— Да, — проговорила Шарлотта, но ее ответ прозвучал неубедительно. Судя по всему, она терпеть не могла бисквит и предпочла бы рыбные палочки и чипсы.

— Пруденс, я надеюсь, ты найдешь Фебу в добром здравии. Может быть, вы как-нибудь заглянете к нам на обед. Как поживает твоя матушка?

— С ней все в порядке.

— Я еще расспрошу тебя о новостях в другой раз. Пойдем, Шарлотта.

— До свидания, — попрощалась со мной Шарлотта.

— До свидания, Шарлотта. Приходи нас проведать.

— Да, я приду.

Я подождала у такси, пока они не поднялись наверх и не скрылись в дверях. Миссис Толливер несла чемодан, а Шарлотта осторожно ступала на своих каблучках, все еще сжимая в руке комиксы. Она не обернулась, чтобы помахать. Дверь за ними закрылась.

Глава 2

Казалось очень несправедливым, что десятилетней Шарлотте был уготован такой прохладный прием, а меня, вполне самостоятельную женщину двадцати трех лет от роду, ожидали Феба и Холли-коттедж. Там не было подъездного пути, только посыпанный гравием участок между воротами и домом. В саду росло множество георгинов и хризантем, входная дверь была распахнута и впускала в дом вечерний бриз, а в окне над лестницей, словно приветствуя гостей, колыхалась на ветру розовая ситцевая занавеска. Феба появилась, едва такси въехало в ворота. Ее левую руку покрывал громоздкий белый гипс, зато правой она махала изо всех сил, приветствуя нас, и бежала навстречу так проворно, что мистер Томас едва ее не сбил. Я выскочила из машины, не дождавшись, пока она окончательно остановится, и тут же попала в однорукие объятия Фебы. В ответ я обняла ее за двоих.

— О дорогая моя, — воскликнула она, — ты чудо! Вот уж не думала, что ты приедешь. Поверить не могу. Я тут едва не сошла с ума, пытаясь куда-нибудь выбраться. Я ведь даже на велосипеде ездить не в состоянии…

Смеясь, я выпустила ее, и мы посмотрели друг на друга с большим удовольствием. Смотреть на Фебу всегда удовольствие. Она непредсказуема, но это удовольствие. В ту пору ей уже было за шестьдесят, но никто не дал бы ей столько.

Я увидела теплые чулки, крепкие ботинки, поношенную и помятую джинсовую юбку. Поверх нее она надела мужскую рубашку и вязаную кофту (вероятно, унаследованную от Чипса), на шее были золотые цепочки и шерстяной клетчатый шарф, а на голове, как всегда, шляпа.

Она всегда носила довольно щегольские шляпы, широкополые и с глубокой тульей. Ей приходилось надевать их, когда она работала на природе, чтобы защищать глаза от холодного белого сияния корнуоллского света. Она так свыклась с этими шляпами, что часто забывала их снимать. Сейчас на ней была темно-коричневая шляпа, украшенная серыми перьями чаек, воткнутыми под окаймляющую ленту. Под сенью ее полей мне подмигивало и улыбалось лицо Фебы, покрытое сетью морщинок. Ее улыбка обнажала зубы, белые и ровные, как у ребенка, а яркий цвет голубых, как незабудки, глаз соперничал лишь с цветом оправленных в серебро бирюзовых серег, покачивавшихся по обеим сторонам лица.

— Ты притворщица, — заметила я, — может, ты и сломала руку, но выглядишь прекрасно, как всегда.

— Чушь какая! Вы слышите, мистер Томас, она говорит, что я прекрасно выгляжу. Она либо слепая, либо полоумная. А это что такое? Твой чемодан? А зачем тут увядшие цветы? Не хочу никаких увядших цветов…

Держа в руке поникший букет, она вновь начала смеяться.

— Мистер Томас, вам придется прислать мне счет. Я не могу расплатиться с вами прямо сейчас — куда-то подевала свою сумочку.

— Я расплачусь, Феба.

— Ни в коем случае. Мистер Томас ничего не имеет против, не правда ли, мистер Томас?

Мистер Томас уверил нас, что он не против. Он вернулся в такси, но Феба последовала за ним, просунула голову в окно и поинтересовалась, как поживает больная нога миссис Томас. Мистер Томас начал довольно пространно об этом рассказывать, но на середине его повествования Феба решила, что узнала достаточно.

— Я очень рада, что ей стало лучше, — заявила она и убрала голову из окна машины. Мистера Томаса такой оборот застал врасплох, но нисколько не смутил. Ведь это была мисс Шеклтон — одному богу ведомо, что у нее в голове. Старое такси вновь тронулось с места и в следующее мгновение, разбрасывая гравий, унеслось прочь через ворота и дальше вверх по дороге.

— Ну что же, — Феба взяла меня за руку, — пойдем в дом. Я хочу послушать все новости.

Мы вместе вошли в дом через распахнутую дверь. Я остановилась в холле, огляделась по сторонам и с удовольствием отметила, что здесь все осталось по-прежнему. Передо мной были натертые полы, застеленные ковриками, ничем не покрытая деревянная лестница на второй этаж, беленые стены, беспорядочно увешанные крохотными и яркими, словно бриллианты, картинами Фебы, написанными маслом.

В доме стояли запахи терпентина, дерева, льняного масла, чеснока и роз, но самое большое его очарование таилось в воздушной легкости, возникавшей благодаря бледным тонам, кружевным занавескам, соломенным коврикам и полированному дереву. Даже посреди зимы здесь всегда было ощущение лета.

Я глубоко вдохнула, смакуя все это.

— Как хорошо, — вырвалось у меня, — как хорошо вновь здесь очутиться.

— Ты все в той же старой комнате, — отозвалась Феба и направилась в кухню, оставив меня в одиночестве. Я знала, что она потратит время на то, чтобы оживить цветы Найджела, хотя у нее было предостаточно своих. Я взяла чемодан и направилась по лестнице в комнату, которая отводилась мне с тех самых пор, как я была совсем маленькой девочкой. Когда я открыла дверь, на меня налетел порыв холодного ветра из широко распахнутого окна. Я затворила за собой дверь и все тотчас перестало колыхаться. Положив чемодан, я подошла к окну и высунулась, чтобы взглянуть на знакомую картину.

На море был отлив и вечерний воздух пах морскими водорослями. В Холли-коттедже вас всегда окружают запахи моря, потому что дом стоит над поросшим травой обрывом, с которого открывается вид на морской залив. Этот залив врезается в сушу словно огромное озеро, и приливные воды каждый день заполняют его и откатываются назад.