Дэниел вытащил бутылку, и мы развернули пироги. Я неожиданно почувствовала, что ужасно голодна, и жадно откусила кусок от своего, но он был таким горячим, что я едва не обожгла рот, и дымящиеся кусочки картошки посыпались на песок, где их немедленно обнаружила и подхватила большая жадная чайка.

— Это была отличная идея, — заметила я.

— Да, они меня все время посещают.

Я подумала, что если бы на месте Дэниела был Найджел, мы, скорее всего, обедали бы в отеле «Касл», с белыми скатертями и стоящими над душой официантами, в присутствии которых так неудобно беседовать. Дэниел откупорил пробку, сделал глоток вина, оценил его на вкус и проглотил.

— Приятное винишко без претензий, — резюмировал он, — если только вас не расстроит то, что оно ледяное. И питье из бумажных стаканчиков, конечно, не улучшает его букет, но бедному да вору всякая одежда впору. Выбора у нас все равно нет, разве что пить из горлышка, — он откусил кусок своего пирога. — А как сегодня Феба себя чувствует?

— Вчера вечером она очень устала и рано легла, а сегодня утром я принесла ей завтрак в постель и она обещала, что полежит в кровати до обеда.

— Что бы она делала, если бы вы не смогли приехать в Пенмаррон, чтобы за ней ухаживать?

— Она бы справилась. За ней бы ухаживала Лили, но Лили не умеет водить, а Феба ненавидит оставаться без машины.

— И вам удалось просто так отпроситься с работы? Что без вас будет делать Марк Бернштейн?

— У меня как раз был двухнедельный отпуск, так что не было никаких проблем. Он уже нашел человека, который заменит меня на это время.

— Вы хотите сказать, что у вас был двухнедельный отпуск и не было никаких планов? Что вы собирались делать? Сидеть в Лондоне?

— Да нет, на самом деле я собиралась в Шотландию.

— В Шотландию? Господи, а что там делать?

— Я собиралась в гости.

— А вы когда-нибудь бывали в Шотландии?

— Нет. А вы?

— Был однажды. Все без конца говорили мне, какая там красота, но шли такие дожди, что мне так и не удалось выяснить, правда это или нет. — Он откусил еще кусок пирога. — А у кого вы собирались гостить?

— У друзей.

— Вы что-то темните. Все равно вам придется мне все рассказать, потому что я буду задавать вопросы, пока не получу ответа. Вы, наверное, собирались к своему молодому человеку?

— С чего вы взяли? — спросила я, стараясь не смотреть на него.

— Потому что вы слишком привлекательны, чтобы рядом с вами не было мужчины, который томился бы от любви. И выражение лица у вас сейчас весьма занятное. Смущенная бесстрастность.

— Это звучит как сочетание несочетаемого.

— Как его зовут?

— Кого?

— Ну, будет вам кокетничать. Вашего молодого человека, конечно.

— Найджел Гордон.

— Найджел. Это одно из моих самых нелюбимых имен.

— Не хуже, чем Дэниел.

— Это какое-то бесхарактерное имя. И Тимоти такое же. И Джереми. И Кристофер. И Николас.

— Найджел не бесхарактерный.

— А какой же он?

— Замечательный.

— А чем он занимается?

— Он страховой брокер.

— И он из Шотландии?

— Да. Там живет его семья. В графстве Инвернесс.

— Как чертовски прекрасно, что вы не поехали. Вы бы все там возненавидели. Большой неотапливаемый дом, в котором спальни как холодильники, а ванные отделаны красным деревом словно гробы.

— Дэниел, вы несете такую нелепицу, какой мне еще ни разу не доводилось слышать.

— Но вы ведь не выйдете за него замуж, за этого северо-шотландского брокера? Пожалуйста, не делайте этого. Я не могу представить вас в килте в графстве Инвернесс.

Я едва не рассмеялась, но все же сумела сохранить строгое лицо.

— Мне не пришлось бы жить в Инвернессе. Я жила бы в очаровательном доме Найджела в Южном Кенсингтоне.

С этими словами я бросила чайкам остатки своего пирога и принялась грызть яблоко, как следует потерев его о рукав свитера.

— И мне бы не пришлось работать. Мне не надо было бы каждое утро проделывать утомительный путь к галерее Бернштейна. Я была бы праздной дамой, и у меня появилось бы время на все, чем я хочу заниматься, то есть на живопись. Не имело бы никакого значения, есть у моих картин покупатели или нет, поскольку рядом со мной всегда был бы муж, готовый оплатить все счета.

— Я думал, вы смотрите на жизнь, как Феба, — заметил он, — но ошибался.

— Возможно, иногда я смотрю на жизнь так же, как моя мать. Ей нравится, когда жизнь ясная, безоблачная, удобная и безопасная. Она обожает Найджела. Спит и видит, что я выйду за него замуж. Ждет не дождется, когда же начнутся свадебные хлопоты. Собор Святого Павла, Найтсбридж, прием на Павильон-роуд…

— И медовый месяц в Бадли-Солтертоне с клюшками для гольфа в багажнике. Пруденс, ну вы же не всерьез все это говорите.

Я откусила большущий кусок яблока.

— Я могла бы.

— Но только не с человеком по имени Найджел.

Все это начинало меня раздражать.

— Вы же ничего о нем не знаете. И что плохого в замужестве, в конце концов? Вы знаете мир Фебы, вы знали мир Чипса. Но вы понимаете, что они давным-давно поженились бы, если бы Чипс мог получить развод? Но он не мог. Поэтому им пришлось пойти на компромисс и просто жить вдвоем так, как было в их силах.

— Я не вижу ничего плохого в замужестве. Я только считаю, что выйти замуж не за того человека — это безумие.

— Полагаю, вы никогда не делали такой ошибки.

— Нет, на самом деле, нет. Зато я сделал все остальные, какие только мог. Все на свете ошибки, кроме женитьбы. — Казалось, он осмысляет собственные слова. — Даже не думал никогда об этом, на самом деле.

Он улыбнулся мне, и я улыбнулась в ответ: меня наполняла беспричинная радость оттого, что он никогда не был женат. И в то же время меня это не удивляло. В нем был какой-то кочевой, свободный дух, и я поняла, что завидую этому.

— Хорошо бы иметь время на все в жизни, — сказала я.

— У вас есть время.

— Я знаю, но мне кажется, что я уже погрязла в рутине. Я люблю рутину. Я люблю свою работу и делаю именно то, что мне хочется делать, и я люблю Марка Бернштейна и не променяла бы свою работу ни на что на свете. Но иногда бывают такие утра, когда я еду на машине на работу и думаю: мне ведь уже двадцать три, и что я делаю со своей жизнью? И я думаю обо всех местах, где мне хотелось бы побывать. Кашмир, Багамы, Греция, Пальмира. И Сан-Франциско, и Пекин, и Япония. Я хотела бы посетить некоторые из тех мест, где были вы.

— Тогда отправляйтесь. Отправляйтесь прямо сейчас.

— В ваших устах это звучит так, словно это очень легко.

— Это может быть легко. Жизнь проста ровно настолько, насколько вы делаете ее простой.

— Возможно, мне недостает такого рода смелости. И все же я хотела бы осуществить кое-что из того, что осуществили вы.

Он рассмеялся.

— Напрасно. Кое-что из этого было кошмаром.

— Но теперь это уже не кошмар. Сейчас-то у вас все в порядке.

— Неопределенность — это всегда кошмар.

— А в чем у вас сейчас неопределенность?

— В том, что же я буду делать дальше.

— Это не должно быть слишком пугающе.

— Мне тридцать один. В течение ближайших двенадцати месяцев я должен принять какое-то решение. Меня страшит движение по течению. Я не хочу плыть по течению всю оставшуюся жизнь.

— А что вы хотите делать?

— Я хочу…

Он облокотился на бугристый гранит, из которого была сложена стена гавани, повернул лицо к солнцу и прикрыл глаза. Он походил на человека, который мечтает забыться сном.

— Когда эта выставка у Петера Частала закончится и я освобожусь, я хочу поехать в Грецию. Там есть остров по имени Спетсес. И на этом острове стоит дом, белый и квадратный, словно кубик сахара. Перед ним терраса, вымощенная терракотовыми плитками, а у верхней кромки стен висят горшки с геранью. Внизу, под террасой, есть причал и лодка с белым парусом, который похож на крыло чайки. Небольшая лодка. На двоих.

Я ждала. Он открыл глаза и сказал:

— Думаю, я отправлюсь туда.

— Отправьтесь.

— Вы приедете туда? — Он протянул ко мне руку. — Вам не хотелось бы приехать туда ко мне в гости? Вы только что сказали, что хотели бы увидеть Грецию. Приезжайте, и я покажу вам ее прославленные места.

Я была очень тронута. Я вложила свою руку в его ладонь и почувствовала, как его пальцы сомкнулись на моем запястье. Насколько же это было иначе, как невероятно отличалось это приглашение от того, что мне мучительно предлагал Найджел — приглашения посетить его мать в графстве Инвернесс. Два разных мира. Тревожное соприкосновение двух разных миров. Тревожное соприкосновение двух разных миров. Я едва не расплакалась.

— Однажды, — ответила я таким тоном, каким мать успокаивает настойчивого ребенка, — однажды я, может быть, смогу приехать.

Небо затянуло и стало холодать. Пора было двигаться. Мы собрали оставшийся от пикника мусор, нашли у фонаря небольшую урну и выкинули его туда. Потом мы дошли до того места, где я оставила машину; в воздухе стоял запах дождя, и штормовое море стало свинцовым.

Красное небо во время восхода — ждет пастуха непогода. Мы сели в машину и медленно поехали в Пенмаррон. Обогреватель у Фебы не работал, и я замерзла. Я знала, что в Холли-коттедже нас ждет пылающий огонь и, может быть, чай с лепешками, но я думала не об этих вещах. Мое воображение было захвачено образами Греции, я представляла себе домик над водой и лодку с парусом, подобным крылу чайки. Я думала о купании в темном Эгейском море, где вода теплая и прозрачная как стекло…

Память всколыхнулась.

— Дэниел.

— Что?

— В ту ночь, когда я приехала из Лондона, мне приснился сон. Он был о плавании. Я была на пустынном острове и мне пришлось долго идти по мелководью. А затем вода вдруг стала глубокой, но при этом она была такой чистой, что я могла видеть дно. И как только я поплыла, то почувствовала течение. Очень сильное и быстрое. Меня словно несло по реке.