— А разве нет? — простодушно спросил Фарид. — И почему имел глупость? По-моему, ты неплохо проводил с ней время… И к тому же девочке действительно негде жить. Не отправлять же ее обратно к сквотерам? Это было бы бесчеловечно. А мы с тобой, Петрович, гуманисты.

— Ну вот, еще и гуманизм приплел. У девчонки есть родители, дом. Не делай из нее беззащитную сиротку. Если у нее шило в заднице и ей не сидится на одном месте, то это уже не наши проблемы.

— Петрович, мы в ответе за тех, кого приручили.

— Никого я не приручал! — взорвался Дмитрий. — Она сама мне проходу не давала. А я тоже живой человек, могу и растаять, когда на меня смотрят влюбленными глазами и говорят, какой я замечательный певец.

— Митя, ну послушай, — просительно заговорил Фарид, — ты же понимаешь, что в Тверь она все равно не вернется. По крайней мере, в ближайшее время. Значит, будет болтаться по городу, свяжется неизвестно с кем. Короче, все это может очень плохо для нее кончиться. Не суди Настю слишком строго. Ты же знаешь, она хорошая девчонка, а то, что ей хочется приключений, — так это нормально. Как будто ты сам не был молодым. Да что я говорю, ты же и сейчас еще молодой мужчина, а рассуждаешь как пожилая тетка из инспекции по делам несовершеннолетних. Петрович, брось! Возьми к себе девочку пожить.

— На сколько?

— Не знаю, — пожал плечами Фарид, — там видно будет. Все как-нибудь само уладится, поверь мне.

— Хорошо тебе говорить! Ты-то будешь в Америке забавляться со своей негритянкой.

— Попрошу без сальностей! Я еду работать.

— Неважно, зачем ты едешь. Главное, что ты хочешь повесить девчонку на меня. Как бы она мне ни нравилась, я не могу взять на себя такую ответственность. Я вообще человек безответственный. Мне хватит сынка-рейвера, который того и гляди начнет жрать поганки, чтобы словить свою порцию кайфа. Что я, по-твоему, должен с ней делать?

— То самое, а почему нет? — невозмутимо ответил Фарид. — Она очень этого хочет, да и ты тоже. Передо мной ты можешь не изображать зануду и моралиста. Я вижу тебя на молекулярном уровне. Ты только и мечтаешь о том, как бы ее трахнуть.

— Нет, это ты об этом мечтаешь.

— Мечтал бы, так трахнул. Слушай, кончай ломаться. Такая девочка сама на шею вешается, а ты… Как ты меня утомил, я уже все аргументы исчерпал. Ага, слушай, тебе нужны деньги? Давай я тебе заплачу, я как раз свою мастерскую сдаю на время отъезда… Ну, договорились?

— Ты что, ох…л?! — ледяным голосом спросил Дмитрий. В его глазах засверкала холодная ярость. Он встал, Фариду показалось, что сейчас Дмитрий стукнет его по голове тяжелой пивной кружкой. Фарид на всякий случай отодвинулся. За этой сценой напряженно наблюдал охранник. За соседними столиками воцарилась тишина. Посетители бара с интересом ждали продолжения. Его не последовало. Фарид извинился.

— Старик, сядь. Прости меня, я сказал не то. Успокойся, я же знаю, что деньги тут ни при чем. И вообще, если не хочешь, чтобы Настя у тебя жила, я пристрою ее к кому-нибудь еще. К своей бывшей ученице, например. Рита сейчас одна с ребенком. Настя могла бы жить у нее за помощь по хозяйству и за работу нянькой. Рита будет только рада.

— Не надо, — неожиданно сказал Дмитрий, — пусть живет у меня. — Он вздохнул и улыбнулся так беспомощно и хорошо, что Фариду захотелось расцеловать друга. Но он этого не сделал. Он заказал еще пива и креветок.

— Слушай, Петрович, — сказал Фарид, когда пива в кружках оставалось лишь на самом донышке, — сейчас скажу тебе одну вещь. Ты только не обижайся. Договорились?

— Давай, выкладывай, что там у тебя еще.

— Знаешь, иногда мне кажется, что ты все время кого-то изображаешь. Может быть, тебе надо было в театральный поступать? Поешь в цыганском ансамбле, классно поешь, глазами сверкаешь, а потом говоришь, что все это делаешь только ради денег. С Настей тоже… Сам ей звонишь, приглашаешь встретиться, а потом говоришь, что она тебе на шею вешается. Или Мишке своему все время рассказываешь, что надо быть скромнее, что экстравагантность — это дурной тон, а ведь ты и сам выглядишь достаточно необычно. На тебя девушки на улицах до сих пор оглядываются и еще долго оглядываться будут. Такое ощущение, — задумчиво продолжал Фарид, — что в тебе сидят два человека. Интересно, который из этих двух Дмитриев Зайцевых настоящий? Ты знаешь это? Что ты молчишь? Может, у тебя невроз? Или сексуальные проблемы? Скажи, ты не был влюблен в свою мать, не ревновал ее к отцу?

Дмитрий усмехнулся. Он встал из-за стола и направился к выходу из бара. Фарид, пошатываясь, догнал его. Уже на улице Дмитрий снисходительно посмотрел на друга и сказал:

— Ты немного ошибся. Я был влюблен в своего отца и ревновал его к матери. Зигмунд Фрейд ты наш. Займись в Америке психоанализом.

— Дурак, — добродушно огрызнулся Фарид.

2

Известие о том, что ее решено переселить к Дмитрию, Настя восприняла спокойно. Она постаралась ничем не выдать охватившую ее радость. Только обмануть Фарида оказалось не так-то просто.

— Эх ты! — с мнимой печалью сказал он Насте, пока она складывала свои вещи. — Хоть бы изобразила горе на лице. Я же уезжаю, и мы, возможно, никогда больше не увидимся. Ведь я был все это время, можно сказать, твоим ангелом-хранителем. А у тебя такая физиономия довольная и глаза так сверкают, что просто зло берет. Хочется, как в том анекдоте, сказать: «Съешь лимон». Да ладно, что с тебя взять. Будешь меня вспоминать хоть иногда?

— Конечно! — ответила Настя. — Но ведь вы вернетесь?

— Не знаю, говорят, американская жизнь засасывает — вдруг я так привыкну, что и назад не захочу. Хотя нет, я нигде, кроме Питера, работать не могу. Раньше я в дома творчества ездил, на природу, но совершенно не мог там писать. Приходилось пьянствовать. Так что ждите меня обратно.

— Я абсолютно уверена, что вы вернетесь и напишете мой портрет, и мы еще много раз будем вот так сидеть и разговаривать!

Настя терпеть не могла прощаться. Ей легче было просто уйти, сохраняя в памяти облик уехавшего человека, чем говорить на прощание слова, от которых щемило сердце и слезы наворачивались на глаза. Она не знала, как объяснить это Фариду. Хотя, возможно, он бы как раз ее понял.

— Пока, таинственная незнакомка, — сказал он ей в день своего отъезда. Через час за ним должен был заехать на машине приятель, чтобы отвезти в аэропорт. А за Настей зашел Дмитрий, чтобы первый раз отвести ее к себе домой. — Не забывай старого развратника, ладно?

Настя не хотела ничего говорить. Она просто подошла к нему и, приподнявшись на цыпочках, обвила руками шею Фарида и смело поцеловала его. Неожиданно Фарид ответил ей таким страстным и искренним поцелуем, что у Насти закружилась голова. В эти несколько мгновений Настя почувствовала все: и одиночество этого человека, и его грусть, и боль, и страх, и зыбкое счастье творчества.

Когда с Фаридом прощался Дмитрий, Настя деликатно отвернулась. Ей казалось, что женщина не должна видеть мужчин беззащитными и печальными.

Через несколько минут Настя спешила за Дмитрием к метро. Он шел с ее сумкой на плече, молча, плотно сжав губы. Настя чувствовала волну беспокойства, исходившую от Дмитрия, и знала, что виной тому она сама.

«Не грусти, — хотела сказать она любимому, — все будет хорошо, вот увидишь!»

Но Настя молчала.

Постепенно беспокойство Дмитрия передалось Насте и росло в ней, пока не заполнило все ее сознание тяжелой, ноющей тревогой. Сначала Настя не понимала, в чем дело, а потом, на мгновение прислушавшись к себе, поняла:

«Сегодня ночью мы будем вместе, — Настя осознала это с пугающей ясностью. В том, что это произойдет, у нее не было ни малейшего сомнения. — Неужели я боюсь? — спросила она себя. — Я боюсь, — она настойчиво, как врач с больной, разговаривала с пугливой девушкой, которая жила в ней и теперь очень мешала, — я пока боюсь, сейчас мой страх пройдет. Ведь я сама хотела этого больше всего на свете. Я всегда знала, что меня сделает женщиной мужчина, которого я полюблю и которому смогу доверить себя полностью, без остатка».

Тут Настя подумала, что, пока Дмитрий толком не знает, кто она такая, о доверии рассуждать просто глупо. Но она отогнала эти мысли так же решительно, как и страхи.

«Имя, место рождения, возраст, образование, манера одеваться — это лишь внешние признаки, — думала Настя, — они не меняют сути человека и не являются правдой о нем. Неважно, за кого принимает меня Митя, ведь только моя любовь к нему — настоящая правда, а остальное так незначительно».

Настя опять сосредоточилась на пугающей мысли об их близости. Она верила в то, что любую проблему можно решить, если только не бояться думать о ней. Настя пыталась понять, что ее пугает. Боль? Настя никогда не боялась боли. Однажды она ломала руку, и ничего, даже не заплакала. Она не боялась зубных врачей и отказывалась от анестезии, чем приводила в ужас и восхищение весь персонал элитной клиники, где лечилась ее семья.

Однажды девушка, тщетно набивающаяся Насте в подруги, целый час рассказывала ей о том, как потеряла невинность. Настя тогда ужасно злилась и на девицу за ее неприличные откровения, и на себя — за то, что почти против воли слушала. Настя очень хорошо запомнила, что та все время удивлялась:

— Не понимаю, почему все говорят о боли? И больно-то совсем не было. Наоборот, очень даже приятно.

Если не боль, то что тогда может ее так пугать? Страх перед беременностью? — спросила себя Настя. Конечно, она будет счастлива родить от Мити ребенка. Но только когда-нибудь, а не сейчас. Настя попыталась представить себе это отдаленное счастливое будущее, но не смогла. Настоящее занимало ее гораздо сильнее. Сейчас она не может себе позволить забеременеть. Если это вдруг случится, они с Дмитрием сразу же попадут в зависимость друг от друга. А Настя была уверена, что зависимость способна разрушить любые отношения, любовь может быть только свободной, свободной в высшем смысле этого слова.