Юлия Снегова - Карнавал страсти

В голубой белизне петербургского мая

По пустынным аллеям неслышно пройду,

Драгоценные плечи твои обнимая.

Настя никогда не думала, что будет так трудно читать стихи вслух, на ходу. Дыхание у нее совсем сбилось, и она должна была опять замолчать на некоторое время. Она шла, искоса поглядывая на Дмитрия. Ей показалось, что он помрачнел или просто глубоко задумался. Дмитрий молчал и не спрашивал, зачем она прочитала ему это стихотворение. Он ждал продолжения.

— Так вот, — отдышавшись, заговорила Настя, — это одно из моих самых любимых стихотворений. Прочитав его в первый раз, я сразу запомнила его. И тогда же у меня появилась мечта, может быть, детская, наивная, но все же… Я всегда очень хотела оказаться в Петербурге в мае, гулять в Летнем саду с мужчиной, который обнимал бы меня за плечи. Мне кажется, что, когда поэт писал о своем возвращении, он имел в виду именно это…

— А вам все равно, с каким мужчиной обниматься в Летнем саду? — наконец заговорил Дмитрий.

— Нет, я хочу, чтобы это были вы. Пожалуйста, май уже кончается. А что будет через год, неизвестно…

Настя почувствовала, что ее просьба привела Дмитрия в состояние сильнейшего замешательства. В нем происходила мучительная борьба. Настя уже начала ругать себя за эту дурацкую просьбу, за то, что сделала Дмитрия невольным персонажем своих детских фантазий, и тут случилось невероятное. Тяжело вздохнув, он обнял ее.

Стоило Насте почувствовать на своем плече тяжесть руки Дмитрия, как она тут же совершенно успокоилось. Как будто все сразу стало на свои места. Что может быть проще — гулять в обнимку с любимым мужчиной в майский день среди статуй и детей. Настя настолько расслабилась и осмелела, что положила Дмитрию голову на плечо, мельком подумав, что он, оказывается, не такой уж высокий.

Вдруг через несколько шагов он остановился.

— Настя! — как-то сдавленно, чуть ли не с мольбой, произнес он.

— Что? — опять испугалась она, но головы своей с его плеча не убрала.

— Я все, конечно, понимаю. Стихи, мечты, Летний сад, поэт Иванов. Вам семнадцать лет, это нормально. Но я-то тоже не железный.

— А вас никто и не просит быть железным, — попыталась прервать его тираду Настя.

— Нет, вы меня не понимаете. Вы просто не можете представить себя на моем месте. Каково мне, уже немолодому, побитому жизнью человеку, оставаться спокойным, когда юное милое создание смотрит на меня сияющими глазами, читает стихи, кладет, наконец, мне голову на плечо. Что я, по-вашему, должен делать?

— Поцеловать меня, — честно ответила Настя.

Дмитрий возмущенно посмотрел на нее, потом вздохнул еще более обреченно, чем раньше, осторожно повернул ее лицо к себе и последовал Настиному совету.

Это было как чудесный медленный танец, как сон, после которого целый день ходишь с ощущением счастья. Когда Дмитрий целовал ее, Насте казалось, что соединились не только их губы, но и сами они стали одним целым. Она была так поглощена новизной этого ощущения, что физическая сторона их первого поцелуя прошла как-то мимо нее.

Только через несколько мгновений, когда Дмитрий с трудом оторвался от ее губ, Настя подняла веки, заглянула в глубину его черных глаз и улыбнулась сквозь слезы. Дмитрий выглядел крайне смущенным.

— Какой ужас, — наконец произнес он и, заметив Настин изумленный взгляд, пояснил: — Вот видишь, до чего я дошел — целуюсь на улице. Только вчера я целый час втолковывал своему сыну, что публичные поцелуи — это крайнее проявление дурного тона. Что в них нет ничего, кроме вызова обществу, и что приличный человек на улице никогда целоваться не станет.

— Но теперь вы изменили свое мнение?

— Не знаю, все это какой-то бред. Слушай, — неожиданно взорвался он, — кто ты вообще такая, откуда приехала, зачем? Свалилась на мою голову с каких-то тверских небес… Я совершенно не готов…

— К чему?

— Ну ко всему этому. К прогулкам, поцелуям… Я уже не в том возрасте.

— А сколько вам лет?

— Тридцать шесть, — со вздохом произнес Дмитрий, — моему сыну — шестнадцать, тебе — семнадцать. Я тебе в отцы гожусь, меня в принципе можно упрятать за решетку за совращение несовершеннолетних.

— Но ведь ничего страшного не случилось. За поцелуи еще никого в тюрьму не сажали.

Незаметно они покинули Летний сад и направились через Марсово поле в сторону Инженерного замка. Настя осторожно взяла Дмитрия за руку, он не стал ей противиться.

— И все же ты не ответила ни на один из моих вопросов. Давай, расскажи мне о себе.

— Хорошо, — вздохнула Настя. — Мой дом в Твери, я там родилась, окончила школу, а теперь приехала в Питер, потому что давно об этом мечтала.

— А твоя семья?

— Мама работает продавщицей в универсаме, — очень бойко начала рассказывать Настя, испытывая прилив благодарности к Фариду за то, что он надоумил ее разработать «легенду», — отец — рабочий в железнодорожном депо. Но он с нами не живет уже пять лет.

— Пьет?

— Ну да. Еще у меня есть младший брат и старшая сестра. Сестра замужем, ждет ребенка. Все мы живем в одной квартире, тесно, шумно, настоящий сумасшедший дом. Мне очень захотелось побыть одной, отдохнуть от них, вот я и уехала.

— И к кому же ты поехала в Питер? У тебя здесь есть друзья?

— У меня был адрес одной девочки, я ее не застала. Но мне повезло. Я познакомилась на улице с Надей, она меня потом привела к Фариду. Ну а дальше вы знаете.

— Это все какой-то детский сад. Наверное, мне уже не понять такого отношения к жизни. Кстати, перестань говорить мне «вы». Иначе я буду чувствовать себя полным идиотом. Или набоковским Гумбертом. Гумберт и его Лолита. Впрочем, ты, наверное, не понимаешь, о чем я говорю.

— Почему? Я читала «Лолиту».

— Что это ты все читала? — опять взорвался Дмитрий. — Набокова читала, Георгия Иванова, которого уже вообще никто не помнит, читала. Не много ли для дочки продавщицы и алкоголика из депо? — вдруг он расхохотался. — Может быть, твой папаша станционный смотритель? «Повести Белкина» ты тоже, конечно, читала?

— Конечно, — не без вызова ответила Настя, — как будто я виновата, что в школе научили меня читать. У нас была хорошая учительница литературы, она старалась развить мой вкус.

— Ага, — скептически усмехнулся Дмитрий, — и подсунула тебе «Лолиту». А может, это был учитель? Лучше скажи мне, разве твоя семья совсем не беспокоится о тебе?

— Думаю, нет, — пожала плечами Настя, — у них своих забот хватает, а я уже выросла. Пусть это вас не тревожит, — у Насти никак не получалось сказать Дмитрию «ты».

— А тебя это не тревожит? — спросил Дмитрий.

Настю это тревожило, причем очень сильно. Сколько бы она ни говорила себе, что уже выросла и у ее семьи свои проблемы, она не могла забыть о доме. Не могла забыть, но и не могла вернуться. Она знала, что стоит ей показаться на пороге дома, как кокон родственных связей сомкнется вокруг нее плотным кольцом и ей уже не вырваться. Вдобавок ко всему ей совершенно не хотелось, чтобы Дмитрий узнал правду о ее семье. Пусть думает, что она дочка спившегося железнодорожника. По крайней мере, эта версия, какой бы шаткой она ни была, избавит Настю от множества лишних расспросов.

И все же ей надо было, хотя бы изредка, посылать весточку родным. Лучше всего делать это с помощью электронной почты, решила Настя. Гуляя как-то по городу, она совершенно случайно наткнулась на вывеску: «Интернет-кафе». Это то, что ей нужно, поняла она и толкнула тяжелую стеклянную дверь. В небольшом помещении соседствовали стойка бара, три обычных столика и четыре компьютера с офисными креслами перед ними. Возле компьютеров толпилась кучка молодых людей и один бородач, похожий на обедневшего интеллектуала. Настя, нервно оглядываясь, заняла очередь. Ее преследовала мысль о том, что Дмитрий увидит ее сидящей перед компьютером, и тогда ее легенда затрещит по швам.

Похоже, что стоящий перед ней парень в синей бейсболке козырьком назад надолго погрузился в дебри Интернета. Насте не оставалось ничего другого, как заказать себе чашку кофе, шоколадку и усесться за столик. Поглядывая время от времени, не освободился ли один из компьютеров, Настя пила кофе и пыталась осмыслить случившееся с ней.

Она в Питере уже три недели. За этот, совсем небольшой, срок она успела сделать очень многое. Она нашла Дмитрия, познакомилась с ним, целовалась с ним. Настя усмехнулась.

«Наверное, мой психологический возраст даже не семнадцать лет, а где-нибудь четырнадцать. Я целых три раза целовалась с мужчиной и горжусь этим как величайшим своим достижением! Смешно, но так оно и есть. Было бы совсем романтично, если бы Митя оказался первым, кому я подарила свой поцелуй», — подумала Настя и вспомнила Алика, на редкость приставучего и занудного молодого человека.

Он увязался за ней после одной из студенческих вечеринок, куда Настя пошла, чтобы ее наконец перестали упрекать в снобизме. Почему-то никто не хотел понять, что ей на вечеринках просто скучно. Она даже испытывала чувство вины из-за того, что за все годы учебы так и не смогла ни с кем подружиться. Она и Алику позволила проводить себя, только чтобы не обидеть его. Этот очкарик был таким чистеньким, таким отутюженным, что больше походил на манекен, чем на человека. Они шли по ночной Москве, он что-то говорил, она вяло поддакивала, и вдруг он с неожиданной решительностью повернул Настю к себе и прижал ее рот к своему. Настя сначала так удивилась, что не оттолкнула его, а потом не оттолкнула, потому что не хотела обидеть Алика. Она не чувствовала тогда ничего, кроме брезгливой жалости. Мокрые губы, наглый язык! Фу, какая гадость! Даже сейчас она не могла вспоминать об этом эпизоде без отвращения.