— Она просто потрясающая, — сказал он Марку Томасу, когда они в тот вечер упаковывали вещи.

— О, она очень деловая, — согласился ударник. — Лучшая женщина-менеджер после Шарон Осборн.

И с тех пор они подружились. Конечно, их беседы носили односторонний характер — о шоу, о группе, о подготовке к гастролям, о маршруте. Уилл Маклеод вряд ли мог поддержать разговор о модной одежде, а Барбара мало что понимала в футболе, но общее дело сближало их все больше, тем более что Барбара Линкольн полностью доверила ему его участок работы. Это было надежное партнерство. Так обстояли дела до лета.

Но летом Джейк Уильямс стал принимать кокаин. Сначала Уилл молчал; если бы парень был из бригады рабочих, Уилл сперва наорал бы на него, а при втором случае — уволил. Но он не из рабочих. Он ритм-гитара.

— Как Джейк? — спросила как-то Барбара Маклеода.

Уилл поколебался. Поскольку последний альбом здорово продавался и взорвал весь мир, Барбара все реже приезжала на гастроли, и именно Уилл здесь ее глаза и уши. Она доверяла ему. И верила.

Но он помнил о каждой кружке пива, выпитой с Джейком Уильямсом, о каждом футбольном матче, сыгранном вместе, и главное — об основном законе гастролей: не продавать своих друзей.

— По-моему, он в порядке, — ответил Маклеод и стал избегать ее телефонных звонков.

Конечно, он регулярно посылал отчеты о числе проданных билетов, звонил в офис, но выбирал время, когда она очень занята и вместо нее мог говорить кто-то из помощников. В общем, началось предательство.

«Но что же, черт побери, мне делать?» — думал Маклеод.

Другие ребята из группы не были дураками и заметили признаки, Маклеод понимал — им это не по вкусу. Сначала Джейк держал себя под контролем, никогда не появлялся в таком виде перед коллегами, редко употреблял во время шоу и никогда не говорил на эту тему. И вообще можно было почти не обращать внимания. Почти, но не совсем.

Гастроли «Хит-стрит» продолжались. Они переезжали от больших арен к стадионам, набитым до отказа, альбом продавался по всему миру. Офис Барбары сообщал об увеличении числа концертов; там, где сначала предполагался один концерт, давали четыре, на маршруте гастролей возникали новые точки. Сейчас они собирались ехать в Новую Зеландию, Австралию, шли разговоры насчет Японии, Гонконга, Таиланда. Тайваня, добавлялась Джакарта в Индонезии и Сингапур. А еще — Индийский субконтинент.

И поэтому год превратился в восемнадцать месяцев. Восемнадцать месяцев переросли в два года, и все еще не видно было конца. Теперь команда работала по сменам. Распределялись отпуска по три недели, все сменяли друг друга, кроме Уилла, который не мог и не хотел ехать домой. Адреналин кипел в его крови, он чувствовал себя предводителем монгольской орды, который полностью держал под контролем все это дело.

Если не считать музыкантов и еще нескольких человек, то Уилл обладал почти полной властью. Властью абсолютной. Его слово — закон.

И надо сказать, Уилл Маклеод хорошо справлялся с работой. Все уважали его: стоящий парень, с ним можно иметь дело. Он следил, чтобы каждый получил заработанное, и вовремя. Если кого-то ловил на провинности, если кто-то нарушал правила или этикет на гастролях, он снижал зарплату, а иногда увольнял (например, когда кто-то из команды сам продавал билеты). Маклеод уверенно и умело вел свой корабль, среди музыкантов и среди рабочих царила дружеская атмосфера, отношения были нормальные.

Хорошо шли и финансовые дела. «Атомик масс» много выступала, все билеты продавались, а компакт-диски просто сметались с полок. Поток денег лился рекой, диски шли по всей Америке, фирма «Брокум», выпускавшая майки с их символикой, едва успевала выполнять заказы. Уилл повсюду видел эти майки — в барах, аэропортах, киосках; везде, куда бы ни пошел, кто-то да был в майке «Атомик масс». Голубая молекула на золотом фоне стала так же популярна, как символ «Металлики» или эмблема «Ганз энд роузез».

Все, буквально все, богатели. И это стало видно даже на гастролях, вдали от явных символов богатства — домов, машин. Вместо одного бухгалтера им понадобилось три. Жена певца ходила усыпанная бриллиантами, Алекс надел золотой «Роллекс», Зак, ведущий гитарист, по традиции заказывал шампанское на всю гастрольную команду, когда кончался очередной кусок тура, а ведь надо было напоить шампанским сотню людей. Они уже перестали арендовать самолет — купили свой.

А Джейк Уильямс стал больше употреблять кокаина.

Уилл теперь понял — он допустил ошибку. Ему не следовало проявлять мягкотелость, надо было вмешаться — и как можно раньше. Парень явно заболевал и уже не осторожничал: выходил на люди с белым пятном, размазанным на мертвенно-бледной коже. Если Маклеод ему указывал на это, он не ругался, просто стирал пятно. Он ужасно похудел. Джейк всегда отличался стройностью, но теперь походил на дистрофика, одежда болталась на нем, как на скелете, под действием зелья он становился агрессивным, неприятным. И самое печальное — ничто не могло его остановить.

У Джейка Уильямса не было начальника. Он зарабатывал сотни тысяч долларов в месяц. Ему были доступны все известные наркотики, он мог покупать их в любом количестве, какое принимала душа, не обращая внимания на цену.

В минувшие два месяца он еще играл хорошо. Потом начал пропускать репетиции.

Потом стал ошибаться во время выступления.

Вчера впервые за все время работы Маклеода с группой Джейк опоздал на самолет. Он отправил ребят и заказал на следующий рейс до Рима два билета в первый класс. Маклеод вернулся в отель и с трудом пробрался в комнату Джейка — сработала большая взятка и внушительные угрозы. Гитарист лежал, распростершись на постели. Истощенное тело полуодето, а из руки торчал шприц. Маклеод осторожно вынул иглу.

Героин. Боже мой, уже героин…

Местный доктор, которого он вызвал по телефону и которому очень хорошо заплатил, чтобы тот держал язык за зубами, поднял парня на ноги рвотным.

— Благодарите Бога, если он только существует, что парень жив, — сказал доктор Уиллу. Эскулап, много повидавший, не помнил столь счастливого исхода.

По крайней мере эта порция героина не стала сверхдозой. Маклеод сам одел Джейка и поволок его к самолету, кое-как усадил в кресло, пристегнул и сказал стюардессе, что парень болен.

Надо что-то делать. И как можно скорее.

Сердце его билось буквально в глотке, Маклеод позвонил Барбаре Линкольн домой.


— Могла бы я поговорить с Джошуа Оберманом? — вежливо спросила Топаз.

Сквозь огромное стеклянное окно шестнадцатого этажа перед ней открывался вид на Манхэттен, распростершийся внизу. И если повернуться направо, она увидит «Мьюзика тауэрс», ее высокое здание за Центральным парком сверкало в солнечных лучах.

Оно выглядит очень спокойным.

Но уже недолго.

— Да.

Топаз улыбнулась, с интересом вслушиваясь в грубоватый голос начальника Ровены. Старый брюзжащий интеллигент.

— Мистер Оберман, это Топаз Росси из «Америкэн мэгэзинз».

— Я знаю, кто вы такая, — холодно ответил Оберман. — И я надеюсь, у вас действительно есть причина беспокоить меня своим звонком.

Она улыбнулась.

— Да, сэр. Думаю, именно так. Мы планируем дать статью в очередном номере «Вестсайда», большую статью о Джейке Уильямсе, употребляющем героин и кокаин.

Пауза.

— Я отказываюсь комментировать.

— Понимаю, мистер Оберман. Я просто звоню, чтобы узнать, какова официальная политика «Мьюзика энтертейнмент» по отношению к нелегальному употреблению наркотиков.

— Само собой разумеется, мы не позволяем и не прощаем, — резко оборвал Оберман.

— Значит, если сотрудник вашей компании подталкивает музыканта принимать наркотики, это основание для его немедленного увольнения?

— Да, но никто из сотрудников никогда не позволит себе ничего подобного! — рявкнул Оберман. — Это все, мисс Росси, я занят.

— Спасибо, мистер Оберман. — Вы были мне очень полезны, — слащаво сказала Топаз. И, улыбаясь, повесила трубку.


Барбара прошла последние сто ярдов вдоль пасо Вирхен-дель-Пуэрто, где таксист вынужден был высадить ее, дальше стояли полицейские кордоны. Она направилась к стадиону Винсенте Кальдерон, огромной массой вздыбившемуся в сгущающихся сумерках. Со всех сторон стадион подсвечивали прожекторы. Из динамиков рвалась музыка, сотрясавшая землю, — тысячи поклонников окружили стадион, запрудили улицы, толпились у входа, сидели на ступеньках, пили пиво, ели хот-доги и курили сигареты с травкой. Вокруг спекулянтов билетами — толчея, орали по-испански и еще черт знает на каких языках. У Барбары на шее висел пропуск, позволявший проходить везде. Она повесила его на черный шнурок, чтобы не выделялся, и засунула под рубашку. Маленький квадрат пластика уложила между грудями, прикрепив шнурок к лифчику, потому что, если носить пропуск как положено, кто-нибудь из этих мальцов сорвет и был таков. Ей тогда уже не добраться до сцены. Она не говорит по-испански и вряд ли пробьется через охрану.

Барбара с трудом шла сквозь толпу, вдоль стадиона, скорее всего сцена там, где скопление больших грузовиков, от которых тянутся толстые провода через задний вход к арене. Барбара, выбравшись из людского водоворота, поспешила вытащить пропуск из заветного места и предъявить его первому ряду охраны.

Парни в форме посмотрели на пластик, и сотни мускулов, преграждавших путь, расслабились. Толпа, напиравшая на полицейских, смотрела на нее с благоговением и что-то орала по-испански. Широкими шагами Барбара Линкольн направилась в туннель, который вел к сцене, пытаясь отыскать указатели — как пройти в костюмерную или в производственный отдел. Вокруг суетились рабочие с подставками для гитар, с дополнительными палочками для ударника, заканчивались последние приготовления на сцене для «Атомик», уносили оборудование группы музыкальной поддержки. И она подумала: а как эти ребята пробрались через толпу. Ей хотелось встретиться и с ними, но она решила — лучше держаться незаметно до начала шоу. Если ее увидят — скажут Маклеоду или Джейку, а она не хотела, чтобы гитариста спрятали, пусть никто не знает о ее появлении.