Ничто не могло испортить настроение в этот день. Ни самоуверенная чопорная особа в отделе кадров, записавшая ее данные, но все-таки позвонившая в офис президента за подтверждением, что Ровена не самозванка; ни враждебность сотрудников отдела, даже не пытавшихся изобразить добрые чувства к новому конкуренту; ни малюсенькая келья, выделенная ей под офис; ни мизерная зарплата, означавшая — она останется в той же убогой квартире.

Ровена готова была работать до кровавого пота на «Мьюзика рекордс». Ей дали шанс.

— Привет, добро пожаловать в нашу команду, — сказал Мэтью Стивенсон совершенно бесстрастно.

Он махнул рукой на глубокое кресло, обитое мягкой лоснящейся кожей, в углу огромного офиса. Солнце широким потоком лилось в окна, выходившие на Темзу, освещая стереосистему, представлявшую собой настоящее произведение искусства. Диски в золотых и платиновых рамках покрывали всю степу.

— Я возглавляю отдел, мы занимаемся артистами и репертуаром, — вздохнул Стивенсон.

Толстый, лысый, с крючковатым носом, он давно работал в этой сфере и сам любил подбирать людей. Но Оберман брал кого хотел, и, видно, девчонка ему понравилась.

Такое не впервой, Стивенсон уже навидался сотрудничков — кто-то западет в душу Оберману, приглянется на концерте или пошлет трогательное письмецо, — а он всегда жаждал открыть нового Дэвида Джеффина. Новобранцев он впихивал в отдел маркетинга или в международный — и ничего не поделаешь. Они обычно протягивали несколько месяцев, некоторых хватало даже на год, а потом им становилось неинтересно и они сами уходили. Кого-то увольняли после приличного срока. Стивенсон не сомневался: девица — такой же вариант. Но что делать? Старик-то капризный.

— Эго значит, мы ищем талантливые группы, помогаем им формировать репертуар, подбираем для них песни. Но в наше время важнее даже не сами песни, а хороший продюсер. Ясно?

Ровена горячо закивала. Конечно, она и сама все это знала, но не хотела показаться нахальной.

— Твоя работа, — продолжал босс, — слушать записи, которые нам присылают энтузиасты, они все еще не перевелись, и отправлять обратно но почте с красиво сформулированным отказом. А вечерами ходить по разным местам и выискивать группы.

— А если вдруг кто-то пришлет хорошую запись?

— Хорошие обычно играют вживую, и их хоть раз кто-то услышал бы. И менеджер на что? Понятно?

Ровена закинула ногу на ногу. Она не хотела раздражать босса, но ничего не могла с собой поделать.

— Тогда зачем вообще тратить время и слушать записи?

— Ну, вдруг я ошибаюсь, — ответил Стивенсон, неприятно ухмыльнувшись, и протянул ей липкую руку. — Добро пожаловать в музыкальный бизнес.

Он не ошибался. Через три дня Ровена совершенно ясно поняла это. Секретарша, обслуживавшая кроме нее еще четверых, снова втащила огромный мешок с записями, и Ровена тоскливо уставилась на него. Сначала, желая быть абсолютно честной, она слушала каждую пленку до половины, потом обнаружила — вместо одного мешка уже скопилось два, потом три, и ей ни в жизнь не справиться с такой горой работы. Теперь она крутила только одну песню. В конце концов коллега, Джек Рич, пожалел Ровену.

— Слушай, детка, — сказал он, сдвинув ее наушники. — Тридцать секунд, попятно? Тридцать секунд. Тебе придется прослушать сотни молокососов, а еще бумажки, а еще группы, действительно стоящие, которые играют на танцульках. Девяносто процентов из того, что в этих мешках, давно распалось, этих групп нет.

Он схватил пленку, которую она слушала, и поднес к ее глазам:

— Посмотри на дату. Сентябрь. Пять месяцев назад. Вот сколько времени пленки шли к нам.

— Тридцать секунд? — повторила Ровена.

— Тридцать секунд, — убежденно повторил Джек. — И то много.

Он не шутил. Ровена потихоньку утрачивала иллюзии. Она ведь и понятия не имела, сколько существует дрянной музыки, через которую надо продраться, чтобы найти действительно стоящую группу. Стоящую в буквальном смысле, такую, что имеет смысл вкладывать в нее деньги. Дни напролет она слушала кассету за кассетой со всякой чепухой, народ слал записи даже под аккомпанемент караоке. Вечерами Ровена до ломоты в спине бродила по окрестностям, слушая безголосых певцов и смешные рок-ансамбли, она изучила абсолютно все маленькие клубы в сырых подвалах — от Оксфорда до Труро. И поскольку она была самым новым «искателем талантов», ее никогда не подпускали ближе десяти шагов туда, где действительно мог возникнуть хоть какой-то шанс.

Отношения на работе складывались трудно. Джек Рич относился к ней по-доброму, но, как менеджер отдела, всегда был слишком занят. Секретарши дали ясно понять: им интереснее флиртовать с ребятами, чем печатать ей что-то. А Мэтью Стивенсон заходил раз в неделю, Ровене он напоминал огромную птицу — стервятника, кружащего над ней и горящего желанием ограбить.

— Ну, нашла что-нибудь? — самодовольно улыбаясь, спрашивал он, и она всякий раз отвечала:

— Нет, пока нет.

Боже мой, но как ей хотелось найти! Ну просто сердце разрывалось от желания! Она поклонница рок-музыки, сотрудник большой фирмы. Она ищет таланты. Ее умоляют, просят, хотят произвести впечатление. За месяц она просмотрела и прослушала сотни групп, все они буквально выли от желания понравиться ей.

Но ничего. Ничего не получалось. Ей нечего ответить Мэтью: все, что она слушала, — ужасно.

Ровена чувствовала, как попадает в изоляцию, на нее наваливается депрессия. А может, наплевать на все и пойти работать юристом? Может, в Британии вообще перевелись таланты?

И тут она наткнулась на «Атомик масс».

7

Топаз чувствовала себя совершенно несчастной. Все обернулось совсем не так, как она предполагала, в миллионный раз повторяла она себе, промерзнув до мозга костей, съежившись возле уличной жаровни. Нигде на Божьем свете не бывает так холодно, как зимой в Нью-Йорке. Топаз Росси ощутила это на собственной шкуре.

Она пристально вглядывалась в бесконечный поток машин, ползущий по серой слякоти, на мраморный небоскреб на 5-и авеню, из которого никак не выходил Дэвид Левин. Настойчивость, говорила себе Топаз. Настойчивость — это девяносто процентов успеха репортера. Правда, она могла бы сейчас нырнуть в «Рокфеллер-Плаза» и перехватить горячего шоколада с виски и бутерброд, но если поддаться такому соблазну — а только Богу известно, как бы ей хотелось, — то сто процентов против одного: именно в этот момент появится Левин и она потеряет возможность взять интервью у самого популярного на планете киноактера. И прощай работа…

Топаз засунула руки в карманы обтягивающих черных джинсов, повторяющих каждый изгиб ее шикарного зада. Она могла чувствовать себя как последнее дерьмо, но умела выглядеть на миллион долларов несмотря на то, что кончики ее ушей от холода повторяли цвет губной помады. Парень, продавец жареных каштанов, то и дело подкидывал угли, чтобы потрясающая девчонка стояла рядом с ним как можно дольше. Может, ему действительно повезет, и она снова потопает ногами, чтобы согреться, и у нее снова все заходит ходуном под шерстяным жакетом, и он увидит кусочек рая прямо здесь, на земле. Он не в первый раз подумал: кого она ждет? Если парня, то ему, черт побери, можно только позавидовать, удачливый, сукин сын!

Топаз снова ушла в свои мысли, как всегда, задавая себе вопросы и отвечая на них. Конечно, это задание — не приведи Господь, торчи тут на холоде, но все же лучше, чем вообще ничего. Она вспомнила, как три месяца назад, прижав к груди аккуратную кожаную папку, полную материалов из «Червелл» и рекомендательных писем, рыскала по редакциям нью-йоркских журналов. Везде было одно и то же.

— Извините, у нас ничего нет для вас.

— Ну, вам надо бы сперва набраться опыта, писать в «Нью-йоркер». Простите.

— Вакансий нет.

— Он на заседании.

— Она на заседании.

— Он все еще на заседании.

— Что это такое? Что вы мне принесли? Все из школы? Мы же «Группа национальных изданий», мисс Росси. Если вы сами не понимаете, что это не подходит для нас, вряд ли из вас получится журналист, — сказал Натан Розен, но с добротой в голосе.

Топаз почувствовала, как внутри все окаменело. Шестая встреча за день.

— Мне заказывала статью о студенческих стипендиях лондонская «Таймс», — пробормотала она с несчастным видом.

Розен посветлел.

— Ну, это другое дело. Я хотел бы посмотреть. Вы ее принесли?

— Она так и не вышла.

Розен скептически посмотрел на нее.

«Ровена Гордон, я надеюсь, ты горишь в самом пекле ада», — подумала Топаз, и вдруг слепая ярость охватила ее. Она вскочила так резко, что стул упал и откатился назад.

— Мистер Розен, совершенно очевидно, я не подхожу для «Вестсайда». Спасибо, что вы меня приняли. Я не буду больше отнимать у вас время.

— Эй, эй, подождите, — остановил ее Розен. — Я же еще не сказал, что вы можете идти. У нас заболел один из младших редакторов, его месяц не будет. Так что вы могли бы клеить, варить кофе, печатать… Такая вот работа. Но это все, что я могу предложить. Хотите?

«Нет, не хочу! — кричала про себя Топаз. — Я в конце концов самая умная женщина, когда-либо переступавшая порог вашей вонючей крысиной норы, и никому не позволю со мной так обращаться!»

Но это единственное, что ей предложили после сотни попыток.

— А какая зарплата?

— Да дерьмовая, — признался Натан Розен.

— Ладно, беру.

Следующие две недели, казалось, Топаз жила на одном адреналине. С ее приходом атмосфера в офисе преобразилась — из наэлектризованной в человеческую. Она похудела, научилась перехватывать глоток кофе на бегу из отдела искусства к доске объявлений, держа в руках шесть разных макетов, печатала статьи, исправляла ошибки, клеила фотографии на макет, проверяла факты в статьях. Она варила кофе, печатала письма, переснимала заголовки и ненавидела себя. Она предлагала варианты подписей под снимками, идеи для журналистов и чувствовала — ее заметили. Главное — быть на виду, всем попадаться на глаза.