Зигварт хотел войти в дом, но Адальберт остановил его.

– Герман, в последнее время тебе не бросилось в глаза поведение Дитриха?

– Он, кажется, стал большим нелюдимом, почти постоянно в лесу со своим ружьем.

– И всегда один. Алиса его, очевидно, отвергла. Она настояла, чтобы мы ездили с ней на охоту, а его не приглашает. Ты что-нибудь знаешь об этом?

– Нет, в таком деле господин фон Залек вряд ли взял бы меня в поверенные.

– Я надеялся, что тот случай на охоте положит конец вашим натянутым отношениям, – с упреком возразил Адальберт. – Ведь ты обязан ему жизнью.

– Я благодарил его, но он так резко отклонил мою благодарность, что мне пришлось замолчать. Вообще многое в этом деле осталось для меня загадкой. Выстрел, наверное, был сделан из его ружья?

– Разумеется! Я промахнулся, а ты упал, не успев выстрелить во второй раз. Кроме того, ведь Алиса закричала нам, что он мастерски попал в цель.

– Да, да, – ответил Зигварт. – Ну, что же, если он и не хочет принимать мою благодарность, я, во всяком случае, исполнил свой долг.

С этими словами он вошел в дом, явно не желая продолжать разговор.

Наверху в комнате Алисы у окна стоял Морленд. Внешне он мало изменился, хотя ему уже перевалило за шестьдесят, но в его лице ни одна черта не говорила об утомлении или упадке сил. Для этой железной натуры работа служила жизненным эликсиром. Пока он трудился, старость не решалась к нему приблизиться.

– Ну, я исполнил твое желание, хотя ты мне и не объяснила его причины, – сказал он, обращаясь к дочери, – но теперь мне хотелось бы узнать, что побудило тебя написать мне.

– Тебе было нетрудно исполнить мое желание, – уклончиво ответила Алиса, – ты был в Берклее, и вместо того, чтобы встретиться с тобой там, как это было условлено, мне хотелось, чтобы ты заехал за мной сюда. Ведь это всего час езды.

– Это не имеет значения, но ты знаешь, что значит мой личный приезд, если он не вызван деловыми соображениями, а выглядит как визит. Я неплохо отношусь к Гунтраму, он всегда прекрасно выполнял свои обязанности, но на подобное исключительное внимание не может претендовать.

В этих словах вылилось все надменное высокомерие «короля долларов». Человек, спасший когда-то его дело, имел для него значение исключительно как рабочая сила, ему соответственно заплатили за его труд, но на личное расположение он не имел права рассчитывать. Алиса подошла к отцу.

– Ты ведь никогда ничего не имел против моей дружбы с Траудль и моих приездов сюда. Теперь я сразу обращаюсь к тебе со второй просьбой. Послезавтра в Хейзлтоне состоится конгресс журналистов. Ты хотел устроить большой раут, и я сокращаю свое пребывание здесь, чтобы исполнить обязанности хозяйки дома. Я уже не раз пользовалась гостеприимством Гунтрамов, а они так редко уезжают из своей глуши. Не пригласишь ли ты их к нам на будущей неделе? Конечно, следует пригласить и Зигварта, который теперь гостит у друга.

– Но почему ты не сделаешь этого сама? – с удивлением спросил Морленд. – Ты знаешь, что в этом отношении я предоставляю тебе полную свободу, не было ни малейшей надобности вызывать меня сюда.

Алиса ничего не ответила. Траудль и ее муж охотно исполнили бы ее желание, но она отлично знала, что Зигварт не приедет по одному ее приглашению. А между тем теперь было чрезвычайно важно разлучить его с Залеком. Если Морленд лично пригласит Зигварта, тому будет неловко отказаться, потому что человек с таким положением и влиянием, каким пользовался Вильям Морленд, мог оскорбиться отказом.

Алиса боялась пытливого взгляда отца и потому предупредила дальнейшие расспросы.

– Неужели мне придется сознаться в моей маленькой интриге? – спросила она шутливым тоном. – Ну так я признаюсь, что хотела, чтобы ты отличил Гунтрама своим личным посещением. Я ведь знаю своего папу, который так балует меня, что исполняет не только мои желания, но даже иногда и капризы.

– И притом слишком часто, – серьезно возразил Морленд. – Но ты не платишь мне той же монетой, Алиса! Тебе известно мое самое заветное желание, но ты не хочешь считаться с ним.

– Разве это так к спеху?

– К спеху! Ведь ты уже третий год вдовствуешь. Когда же ты решишься на второй брак, который дал бы мне наследников моей плоти и крови? Для кого же я работал? Для кого растет мое богатство? Оно, конечно, достанется тебе, но если ты останешься одинокой, в конце концов попадет в чужие руки. Разве ты не понимаешь, до какой степени эта мысль отравляет всю мою деятельность, мое существование?

– Я понимаю, но за это придется заплатить моей свободой.

– Разве тебе недоставало свободы, когда ты жила с Бертольдом? Ты и во втором браке сумеешь отстоять ее. Каждый преклонится перед тем, что ты держишь в руках. Восемь лет тому назад граф Равенсберг был для тебя сносной партией, теперь же ты можешь предъявлять более высокие требования, претендовать на все, чего пожелаешь. Но знатность, кажется, уже не привлекает тебя.

– Нет, – резко возразила молодая женщина. – Европейская аристократия – чуждая нам кровь, чуждая нам жизнь, и ни мы ее не поймем, ни она нас. Мне это стало ясно, когда скончался мой свекор.

– Тогда выбирай мужа здесь, в высших финансовых кругах. В Нью-Йорке ты сама могла убедиться, чего от тебя ждут и на что надеются. Мистер Торнтон ничего так не желает, как назвать тебя своей дочерью, он будет нашим гостем во время конгресса. Я предложил ему остановиться у нас.

– Он приедет с сыном?

– Нет, пока один. До сих пор ты не особенно поощряла молодого человека, но от тебя зависит, чтобы через несколько дней он был здесь. Как собственник газеты «Герольд» Торнтон у нас – великая сила. Его газета самая влиятельная в нашей прессе. Мне незачем объяснять тебе, как важно иметь это влияние в своем распоряжении. В браке с Равенсбергом тебе казалось тяжелым быть объектом расчета, но Торнтоны почти так же богаты, как и мы, ты это знаешь.

– И, несмотря на это, Торнтон-отец все-таки ищет большего. Неужели ты думаешь, что он позволил бы сыну жениться на богатой девушке? В сущности, торг все-таки остается торгом.

– Мы в нашем положении не можем выбирать как первый встречный. Богатство налагает на нас обязанности, как на европейцев их дворянский герб. А с моей точки зрения, обязанностям необходимо покоряться. Один только раз в жизни я отступил от этого правила в угоду тебе, но того человека защищало его будущее. Он теперь снова и совсем неожиданно очутился в одном с тобой обществе. Это Герман Зигварт… Ну что же?

Алиса ожидала этого вопроса и подготовилась к нему.

– Что, папа? – равнодушно спросила она. – С тех пор прошло почти десять лет, подобные вещи с годами забываются. Во всяком случае, Зигварт завоевал положение, дающее ему право быть приглашенным на наш раут. Он оправдал надежды, которые подавал.

– Я это знал, иначе и не стал бы возиться с ним, – возразил Морленд. – Я до сих пор жалею, что нам не удалось заполучить его и что все созданное им принадлежит не Хейзлтону. Если бы он тогда предоставил себя и свое будущее в мое распоряжение, то был бы теперь богачом. У себя же на родине он достиг лишь того, что там, за морем, называется блестящим положением. Однако я исполню твое желание, Алиса, но рассчитываю, что и ты постараешься считаться с моей волей. Присутствие Торнтонов даст тебе полную возможность сделать это.

Он вышел, Алиса не возражала, ее план явно удался. Теперь все заключалось в том, чтобы удержать Зигварта в Хейзлтоне, а это нетрудно. Он и без того рассчитывал пробыть некоторое время в городе, а когда вернется, то Залека здесь не будет. Молодая женщина уже составила дальнейший план, которому приезд Торнтонов мог только содействовать.

Морленд сдержал данное дочери слово. В тот же вечер он пригласил всех к себе, а так как Гунтрам с женой немедленно приняли приглашение, то и Зигварту нельзя было отказаться от него без всякой уважительной причины. Все это казалось так естественно и понятно ввиду гостеприимства, которым Алиса всегда пользовалась на ферме, что даже Залек не мог заподозрить какую-то интригу. Он был представлен гостю как друг и бывший полковой товарищ хозяина дома, и Морленд, не знакомый с положением дел, вообразил себе, что немецкий барон остановился здесь на время, совершая увеселительную прогулку по Америке. С Зигвартом Морленд обошелся особенно вежливо как с прежним знакомым, но с оттенком уважения, приличествующим его настоящему положению. Он никогда не отказывал в уважении человеку, сумевшему доказать свои способности.

Они сидели на веранде и сначала говорили о Германии, и Зигварт, к своему удивлению, заметил, что Морленд был прекрасно осведомлен о его архитектурных работах. Национальный музей, положивший начало его известности, пользовался большой славой, и его снимки появлялись в иностранных журналах, но Морленд знал даже о планах и проектах Германа, по которым воздвигались здания в других городах. Вскоре он перешел на другую тему, спросив:

– Вы видели Хейзлтон?

– Да, по пути сюда. Но я там пробыл всего одну неделю и ознакомился с городом поверхностно.

– Этого достаточно. Каково ваше мнение о нем?

– Вы хотите и от меня услышать выражение удивления и восхищения? – улыбнулся Зигварт. – Для вас это, конечно, не ново. Только вы один могли за каких-нибудь десять лет создать такое колоссальное дело. Только ваша страна способна на подобные изумительные проявления своих сил. У нас это было бы невозможно, и нам приходится только преклониться.

– И вы не пожалели, что не вы стояли во главе этого предприятия?

Это был первый намек на прошлое, и Зигварт отнесся к нему просто и непринужденно.

– Конечно, – возразил он, – но ведь вы знаете, что удержало меня на родине. Вы предлагали мне место в бюро ваших архитекторов…

– Только для начала и ненадолго, потому что я не сомневался в вашем таланте. Через несколько лет вы были бы первым в этом бюро. Теперешний начальник строительного управления – акционер нашего общества и, разумеется, получает долю, соответствующую его деятельности. Он уже миллионер.