Глава 15

Получив от Зигварта письмо с просьбой назначить ему свидание для важных переговоров, коммерции советник Берндт наметил встречу на утро, так как в одиннадцать он должен обязательно быть в своей конторе. При разговоре присутствовал совершенно случайно явившийся Морленд. Он сделал вид, что почти не заметил Зигварта, и ответил на его поклон коротким и небрежным кивком головы, но счел себя вправе остаться в комнате и, усевшись на маленький угловой диванчик, погрузился в чтение газеты.

Герман кратко обрисовал тяжелое положение Адальберта. Берндт слушал его молча, не выказывая удивления.

– Вы не сказали мне ничего нового, тот факт, что Гунтрам постоянно нуждается в деньгах, уже давно предполагал начало катастрофы, хотя он старался скрыть от меня истину и говорил лишь о временном затруднении. Но я все-таки не думал, что он так сильно запутался и занимал еще у других.

– К сожалению, он делал это. Однако главным его кредитором являетесь вы, и вы, разумеется, знаете, как значительна эта сумма, которую сын ни под каким видом…

– Об этом не может быть и речи, – перебил банкир, – это жертва, принесенная мной на алтарь старой дружбы, и я уже давно не рассчитывал на эти деньги. Скажите Адальберту, что я не имею к нему никаких претензий и уничтожу векселя.

– Об этом мы не смели даже мечтать. – Зигварт облегченно вздохнул. – Это очень облегчит положение. Остается еще около двадцати тысяч марок. Но больше половины уже уплачено.

– Кем это уплачено? – спросил американец.

– Это не может интересовать вас, мистер Морленд, довольно того, что уплата состоялась. Остальная часть долгов будет, вероятно, покрыта распродажей имущества. Там немало художественных и ценных вещей.

– Вы, по-видимому, опекун поручика Гунтрама? – саркастически проговорил Морленд. – Смею спросить, ради чего вы так хлопочете?

– Ради чего? Мы с Адальбертом друзья детства, и в его теперешнем положении необходимо, чтобы кто-нибудь за него решал и действовал. Вот это я и делаю.

– Вероятно, в награду за то, что его отец обманул вас, вы рыцарски стараетесь за сына? Очень благородно, но несколько напоминает Дон-Кихота Ламанчского.

– Если я в этом случае кажусь вам Дон-Кихотом, мистер Морленд, то всем сердцем жалею вас за подобные взгляды. Мы иначе смотрим на вещи и называем это просто долгом дружбы.

– Ого! – воскликнул взбешенный американец. – Господин художник начинает чувствовать свою силу и не позволяет делать себе замечаний.

– А разве раньше я позволял это? Вспомните нашу первую встречу, мистер Морленд! – спокойно отпарировал Зигварт и продолжал: – Адальберт, конечно, уйдет из полка, он вообще хочет покинуть Европу, и в этом я с ним согласен. Он так долго играл здесь роль блестящего, богатого офицера, что ему трудно теперь найти какое-нибудь другое место, не рискуя унизиться. Он должен уехать подальше, где его прошлое не помешает ему встать на ноги. Все дело в том, чтобы он уехал отсюда с честью. Ваше великодушие, господин фон Берндт, дает нам возможность сделать это, а с остальным мы уже сами справимся.

Морленд отложил газету и, не давая шурину возможности ответить Зигварту, спросил тоном инквизитора:

– А кто же уплатит это «остальное»? Я и мой шурин желаем это знать.

Это было произнесено так властно, что Зигварт стушевался.

– Вы непременно требуете ответа? Извольте: полученная мной премия равняется пятнадцати тысячам марок.

– Так я и думал! – сердито воскликнул американец. – Вас следовало бы за это отдать под опеку.

– Вы заходите слишком далеко, – укоризненно проговорил Берндт. – Адальберт отчасти сам виноват в своем теперешнем положении. Отец часто жаловался на его долги. Он всегда был поразительно легкомыслен.

– А разве из него могло выйти что-нибудь другое? – защищал своего друга Зигварт. – Тщеславная, расточительная мать, слабохарактерный отец, вечно во всем уступавший ему и не имевший мужества сказать ему всю правду. Адальберт всегда считал себя сыном богатого отца, которому незачем было ограничивать свои прихоти, но теперь тяжело расплачивается за это. Ведь он готовился пустить себе пулю в лоб, чтобы искупить вину отца. Я почти насильно вернул его к жизни и теперь обязан позаботиться, чтобы он мог жить. Мне ведь, в сущности, не надо никакого капитала. Мне поручили строительство музея и этим обеспечили на несколько лет таким содержанием, которое кажется мне просто княжеским после моего эберсгофенского жалованья. Я знаю, мистер Морленд, что вы теперь думаете: «Слава тебе, господи, что я отделался от этого человека. Он скомпрометировал бы меня и всю Америку своими глупыми выходками».

– Это уж мое дело, что я думаю, – ответил американец, очевидно, до крайности раздраженный и явно враждебно настроенный по отношению к своему любимцу.

Однако это, по-видимому, нисколько не пугало Зигварта, и он, подойдя к Морленду, произнес:

– Со времени моего отказа ехать с вами вы совершенно не хотите знать меня и довольно ясно даете мне это чувствовать. Несмотря на это, я все же хочу попытаться обратиться к вам с большой просьбой. Господин коммерции советник уже довольно многим пожертвовал, в деньгах Адальберт не будет нуждаться, если долги будут уплачены, но ему нужна работа, чтобы обеспечить себе будущее. Он хочет уехать в Америку, но, не имея средств и не зная страны и ее условий, он может там погибнуть, как гибнут многие. Мистер Морленд, вы возглавляете сеть предприятий, неужели у вас не найдется места для человека, который хочет начать новую жизнь? Вы хотели сделать для меня так много, сделайте теперь что-нибудь для того, кто очень дорог мне.

Слова Зигварта были проникнуты тем глубоким, теплым чувством, которое всегда находит доступ к человеческому сердцу. Но Морленд еще не хотел сдаваться. Он противился этому голосу и наконец прибегнул к резкой выходке:

– Не надоедайте мне со своими немецкими сентиментальностями! Мне хотелось бы дать вам хороший совет. Я сам устроил свою жизнь, и вы теперь собираетесь сделать то же самое. В таких случаях нечего церемониться, надо идти вперед, не обращая внимания на вопли и жалобы окружающих вас людей, иначе ничего не достигнете, абсолютно ничего! Но вам, конечно, этот совет не подходит?

– Нет, да и вам незачем представляться таким сердитым, я вас лучше знаю и уверен, что моя просьба уже исполнена. Я это уже давно прочел в ваших глазах. Вы позволите мне поблагодарить вас?

Морленд, внутренне бесясь, ничего не ответил, но не спускал глаз с молодого человека, а затем вдруг спросил:

– Почему вы не едете со мной?

– Потому что мое отечество призвало меня к делу, и я не имею права отказываться от него. Итак…

– Зайдите ко мне в четыре часа, мы поговорим.

Зигварт радостно вздохнул, он был уверен в победе.

– Позвольте мне проститься с вами, – обратился он к коммерции советнику, – меня ждут со страхом и надеждой, а в таком случае минуты кажутся часами.

– Идите к Адальберту, – серьезно проговорил банкир. – Он нашел в вас хорошего адвоката.

Зигварт подошел к американцу и с безмолвной благодарностью протянул ему руку.

После ухода Германа Морленд спросил вполголоса:

– Что ты скажешь об этом человеке?

– Скажу, что этот человек окончательно покорил тебя, а это нелегко сделать. Сознайся, Вильям, ты до сих пор не можешь примириться с тем, что должен отказаться от него?

– Кто тебе сказал, что я от него отказался? Я еще никогда в жизни не отказывался от того, чего хочу.

– Ну так это будет впервые. Теперь, когда Зигварт добился огромного успеха, попробуй-ка оторвать его от дела! Ты можешь предложить ему целое состояние, и он все-таки останется здесь.

– Да, деньгами его не возьмешь, не возьмешь, пожалуй, и честолюбием, потому что все его честолюбие сводится к тому, чтобы служить своей милой Германии. Но я знаю, против чего не устоит даже его упорство и перед чем он неминуемо сдастся. Очень возможно, что я скоро произведу над ним этот опыт. Ты не понимаешь? Впрочем, это еще не настолько вызрело, чтобы говорить о нем.

В тот же самый день Морленд зашел к своей дочери и рассказал ей о том, что произошло на вилле Берндта. Графиня не удивилась этим новостям, так как Траудль уже многое ей рассказала. Раз речь шла о спасении Адальберта, она не знала страха даже перед холодной и гордой Алисой и, все рассказав ей, попросила ее помощи. Морленд узнал об этом от дочери.

– Ишь ведь какова эта маленькая баронесса! Все думали, что она только и умеет, что играть в куклы, – насмешливо заметил он, – а она ночью бежит к своему поручику и проводит с ним столь романтическую встречу. Но ты, разумеется, не поверила в револьвер и трагический исход?

– Нет, я верю и тому и другому, – решительно ответила Алиса.

– Глупости! Он-то мог серьезно отнестись к этому делу, потому что у него не было другого выхода, но семнадцатилетняя девушка вряд ли может серьезно думать о смерти.

– В ней есть что-то такое, о чем мы и не подозревали. Я убеждена, что она пошла бы на смерть с любимым человеком и разделит с ним жизнь, какова бы она ни была. Я обещала от твоего имени помочь ей, а если ты не хочешь этого, то помогу сама. Они должны быть счастливы.

– Не собираешься ли ты играть роль ангела-хранителя этой нежной парочки? Но эту роль уже взял на себя Герман Зигварт. Невозможный человек! Впервые в жизни получил маленький капиталец и немедленно расшвыривает его ради сына человека, обманувшего его.

– Но ты не допустишь этого? Ты внесешь эти деньги?

– Нет, да и тебе не советую. Зигварт настоит на том, что однажды вбил себе в голову. Он ответит тебе, что это тебя не касается и что он сам хочет спасти своего друга. Но вот в чем он прав: он просит для него не денег, а работы. В этом Гунтрам нуждается больше всего. Пусть он узнает, что у нас, в Америке, не только весело живут, но умеют и работать. Со временем выяснится, что из него выйдет. Но довольно об этом. У тебя есть известия из Равенсберга?