Что за народ эти мужчины! Как ловко они пользуются женской добротой! А ведь поначалу все было так хорошо! С первой минуты в доме на Гросвенор-сквер у миссис Литон с лордом Эннерсли сложились простые, дружеские отношения, которых у нее никогда не было с покойным мужем.

Генри Литону, от природы холодному, сдержанному человеку, и в голову не приходило говорить с женой о каких-либо важных вещах. После его смерти она осталась не только без гроша, но и в полной уверенности, что навеки утратила способность полюбить мужчину. Бедная вдова, конечно, поплакала – один раз, сразу после похорон, но то были слезы не столько по мужу, сколько по нерастраченному чувству, погибшему в этом браке и, как ей казалось, безвозвратно.

Когда же в ее жизнь внезапно ворвался Эннерсли – седой красавец с пронзительно-голубыми глазами, от взгляда которых захватывало дух, она почувствовала, как встрепенулось сердце, и поняла, что еще не все потеряно и что былое равнодушие – результат ущербности ее семейных отношений, а не души, как она думала прежде. У нее и в мыслях не было влюбляться в виконта, но…

Это произошло исподволь, само собой, пока они, обсуждая каждую деталь и часто споря, планировали и готовили первый бал Энджел. Миссис Литон поняла, что по уши влюбилась. Из расположения к виконту она охотно взяла на себя обязанности, которые обычно исполняют жены, – каждый вечер вместе с поваром готовила особый отвар для укрепления сломанной руки Эннерсли; по утрам обсуждала с ним статьи из «Таймс» и «Морнинг пост», и он не раз выражал искреннее восхищение ее обществом; а вечерами, когда дочери отправлялись спать, она читала ему псалтырь. Наконец, накануне днем миссис Литон даже отправилась в табачный магазин братьев Берри за любимой нюхательной смесью виконта, надеясь, что он похвалит ее за предусмотрительность или хотя бы поблагодарит. Но он лишь рассеянно кивнул и попросил отнести табак в его кабинет.

Она застыла на пороге маленькой столовой, где виконт пил чай, и с минуту молча смотрела на любимого человека, не в силах поверить, что он проявил такое равнодушие. Тогда он поинтересовался, в чем дело, не забыла ли она дорогу в кабинет? Сухо кивнув, миссис Литон пошла выполнять поручение. В следующий раз они встретились уже за ужином в гостиной.

В надежде произвести на виконта впечатление она оделась с особой тщательностью, стараясь подчеркнуть свою зрелую женственность, и даже причесалась в его вкусе. Но все напрасно! Он держался с ней по-дружески, даже немного фамильярно, к примеру, попросил снять нагар со свечки, стоявшей рядом с его тарелкой, при этом не проявил к ней как к женщине совершенно никакого интереса. Неужели она стала для него кем-то вроде прислуги?

На балу ее беспокойство усилилось – время шло, а Эннерсли все никак не приглашал ее танцевать. Потом, увидев его вальсирующим с Салли Джерси, она поняла, что ждать больше нечего, и, донельзя расстроенная, отправилась в гостиную, где леди Рамсден разглагольствовала на свою любимую тему, – что можно и чего нельзя делать примерному члену общества.

Одно утешение – потрясающий успех любимой дочери Энджел! Гости валом валили на ее первой бал! Миссис Литон улыбнулась и мечтательно вздохнула: Золотой Заяц прибыл одним из первых и сразу пригласил Красавицу танцевать. Завидный жених! Если он сделает ей предложение, будущее всего семейства обеспечено!

– О, мне кажется, сегодня вы выглядите как-то необычно, мисс Литон! – воскликнул Филипс Золотой Заяц, усевшись возле Шарлотты на стул у стены. – Не пойму, почему! Дело не в одежде и не в прическе – они, как всегда, безупречны, – что-то новое появилось в выражении лица… Уж не влюбились ли вы в кого-нибудь из наших славных юношей? – Он изящным жестом обвел рукой бальную залу и расплылся в добродушной улыбке.

Смущенно вспыхнув, Шарлотта отрицательно покачала головой. Ее рука дернулась к переносице, чтобы поправить очки, однако их там не было. Девушка специально оставила их в спальне, но пока не привыкла к их отсутствию, поэтому то и дело касалась носа и, не обнаружив на нем очков, растерянно опускала руку.

– Хотите, я открою вам свою маленькую тайну, мистер Филипс? – спросила она, наклонившись к уху самого многообещающего поклонника своей сестры.

– Нет, милая, позвольте, я сам догадаюсь! – ответил он и, поднеся к глазам лорнет, принялся внимательно осматривать ее платье и прическу. – Наверняка все объясняется очень просто: вы изменили в своем облике какую-нибудь малозначительную деталь!

В его тоне и взгляде было столько добродушной заинтересованности, что Шарлотта улыбнулась.

– Вы посмеетесь над собой за то, что сразу ее не заметили, мистер Филипс, – обмахиваясь расписным веером, ласково поддразнила его она.

Пока Филипс разглядывал ее лицо, она, в свою очередь, тоже могла, не стесняясь, смотреть на него, и ее радовала такая возможность, потому что с первой же встречи в театре этот человек вызвал в ней живейший интерес. Было в Филипсе что-то цельное, сильное и одновременно трогательное. В последние несколько дней им довелось довольно часто беседовать, и она все больше и больше проникалась к нему уважением и симпатией. Как ее злило прозвище Золотой Заяц, этот грубый, насмешливый намек на огромное состояние Филипса! Девушка видела, что на ее нового знакомого обидное прозвище действовало, как удар хлыстом, хотя он и делал вид, что ему это безразлично. Он признался, что хотел даже расстаться со знаменитой тростью, от которой пошло прозвище, – дорогой сердцу вещицей, подарком отца ко дню совершеннолетия, но по зрелом размышлении решил, что насмешки толпы не стоят такой жертвы. Шарлотта похвалила Филипса за выдержку, и с той поры он, продолжая хлопотливо ухаживать за Энджел, стал уделять внимание и Шарлотте – справляться о ее здоровье, заговаривать с ней о погоде. Очень скоро выявилась общность их интересов, и часто, особенно когда Энджел плотным кольцом обступали поклонники, Шарлотта и Филипс подолгу беседовали на всевозможные темы – от свежего эссе в газете «Икземинер» до размещения в Британском Музее статуй из Парфенона, приобретенных графом Элгином. Одна из неиссякаемых тем их разговоров – красота и все с ней связанное – неизменно возвращала Шарлотту и Филипса к Энджел, и они вместе восхищались прелестным лицом, фигурой и музыкальной одаренностью Красавицы.

Ко дню бала Шарлотта поняла, какого рода любовь питал Филипс к ее сестре. В отличие от юнцов, превозносивших в стихах прелести Энджел, его толкала к ней благородная страсть к прекрасному, в которой не было ничего чувственного. Много лет Филипс провел в погоне за прекрасным, превратив свой огромный дом в Оксфордшире в настоящий храм искусства, полный великолепных картин, скульптур, фарфора, древних ваз, изящных табакерок, старинного оружия и драгоценностей. Филипс смотрел на Энджел с вожделением коллекционера или кладоискателя, нашедшего долгожданное сокровище. И хотя он никогда прямо не говорил о своих намерениях, Шарлотта догадалась – он видел, что красота Энджел станет венцом его блестящей коллекции.

Шарлотта только однажды попыталась открыть Филипсу глаза на маленький, но существенный изъян и его вполне невинных планах. Как-то на танцевальном вечере она спросила его, имел ли он случай поговорить с Энджел по душам. Смущенно нахмурившись, Филипс пробормотал, что имел, но недолго – из-за проклятых молокососов, вечно увивающихся за ней. Однако, по его словам, и этого оказалось достаточно, чтобы убедиться: изысканность речи Энджел под стать ее красоте, а большего ему и не требуется.

Воспоминание заставило Шарлотту улыбнуться, но она подавила смешок, потому что Филипс все еще сосредоточенно рассматривал ее в лорнет. Вдруг его лицо просветлело.

– Очки! Господи, вы сняли очки! – воскликнул он. – Это замечательно! Я оказался прав, без очков вы очень красивы! Для меня большая честь, что вы решились последовать моему совету.

– Он хорош всем, кроме одного.

– И в чем же его недостаток? – быстро, в своей обычной манере, спросил он.

– У меня все ноги в синяках оттого, что без очков я постоянно натыкаюсь на мебель!

Филипс захохотал, хлопая себя по коленям, а отсмеявшись, предложил Шарлотте тур вальса.

– По крайней мере, в моих объятиях вы некоторое время будете в безопасности! – пояснил он с невиннейшим видом, заставив девушку вспыхнуть одновременно от смущения и радости. Потом, чуть наклонив голову и приоткрыв рот, он смерил Шарлотту взглядом, по-видимому, представляя себе эту пикантную картину, и, похоже, остался ею доволен. Кашлянув, он добавил:

– Если, конечно, я сам буду достаточно осторожен и не отдавлю вам ноги!

Шарлотта, заметившая, как быстро занимают места готовые к танцу пары, поспешно вскочила на ноги:

– С радостью принимаю приглашение, но нам лучше поторопиться, иначе придется дожидаться следующего танца – сегодня в зале настоящее столпотворение!

Филипс тоже проворно вскочил и, взяв девушку под руку, повел на середину залы. К досаде Шарлотты, он выбрал место как раз напротив Энджел и ее партнера – молодого человека с красным от волнения лицом и большими карими глазами. Он не сводил с Красавицы восторженного взгляда. Шарлотта взглянула на мистера Филипса – тот тоже с обожанием смотрел на Энджел. Шарлотта вздохнула: она любила сестру, но сейчас ей было досадно, что природа не одарила ее столь щедро, как Энджел.


От нескончаемых улыбок у Энджел даже разболелись щеки. Пусть только закончится этот кошмар, она тут же покинет Лондон и никогда, и больше никогда в жизни не улыбнется! Бал начался каких-нибудь три часа назад – пытка кончится не скоро, надо терпеть, но где взять силы?! Ее несносный партнер уже в который раз наступает ей на ногу! Ах, если бы Энджел была настоящим ангелом, то с радостью взмахнула бы сейчас крыльями и улетела! Она сердито глянула на молодого краснолицего партнера, больно сжавшего ей руку, и сразу об этом пожалела – юноша покраснел еще больше и, сбивчиво извинившись за неловкость, стал превозносить ее божественную красоту. Каждый раз одно и то же! А ей надоело слушать всю эту чушь, из которой она не понимала и половины! И все же из вежливости она снова кивнула и улыбнулась молодому человеку, с неудовольствием подумав, что ее любезность наверняка примут за особый знак внимания. Как нелепо!