Забыв о Фанни, Брэндиш повернулся к отцу.

– Вы это серьезно? – воскликнул он. – Не верю своим ушам! Ради интриг Генриетты вы готовы разрешить мне пользоваться охотничьим домиком, тогда как я пять лет тщетно умолял вас об этом, я, ваш сын! – Похоже, он был не только изумлен, но и не на шутку рассержен.

– Тебе не стоит быть грубым, – коротко заметил лорд Эннерсли.

Брэндиш тотчас обернулся к Генриетте.

– Прошу прощения за то, что позволил себе отозваться о вас без должного почтения, но вы должны понять – я поражен… – Он замолчал, все еще не понимая, почему отец решился на такой отчаянный шаг ради совсем чужой женщины. Потом обратился к отцу: – Наверное, вы считаете меня черствым себялюбцем, потому что я отказался помочь миссис Харт в ее планах?

– Она была с тобой откровенна, ее намерения благородны, а обстоятельства, в которых оказалась ее семья, крайне тяжелы. – Лорд Эннерсли бросил уничтожающий взгляд на мистера Хантспила, который, однако, встретил его с ледяным безразличием. – Для себя она не просит ничего! Кроме того, ни для кого не секрет, что каждый сезон сотни матерей и опекунов плетут такие же, как ты говоришь, «интриги», чтобы вывести в свет и выдать замуж своих дочерей. Впрочем, мне неважно, что ты думаешь о мотивах Генриетты, я прошу только одного: если тебе хочется получить в свое распоряжение охотничий домик, то сними колоду и выбери одну из пятидесяти двух карт!

В раздумье Король вытащил из кармана табакерку и, не поднимая глаз от золотисто-красного ковра под ногами, сделал понюшку. Все с напряжением ждали его решения.

Наблюдавшая за ним во все глаза Генриетта заметила, как у него ходят желваки. Через несколько мгновений он поднял голову. Его взгляд, скользнув по миссис Литон, Энджел и Шарлотте, остановился на Генриетте. Вдруг среди мертвой тишины треснуло полено в камине, и от неожиданности все вздрогнули. Послышались ахи, хихиканье, но никто не посмел заговорить.

Король, видимо, приняв решение, подошел к Генриетте.

– Хоть я и терпеть не могу матримониальных затей, все же доводы отца меня убедили. Если вы приедете в Лондон, обещаю сделать все возможное, чтобы помочь вашей матери вывести в свет дочерей. – Он еле заметно улыбнулся и продолжал: – Это сущая безделица по сравнению с тем, что сделали для меня вы, моя спасительница!

Генриетта ошеломленно молчала, а Брэндиш повернулся к стоявшему рядом с ней отцу.

– Вот видите, нам не понадобилось никакого пари! – сказал он и уверенно направился к остальным, как будто ничего не случилось.

Глаза Генриетты наполнились слезами благодарности – она не ожидала от Брэндиша ничего подобного. Глядя, как он весело болтает с Фанни, молодая женщина с испугом подумала, что совсем не знает этого человека.

20

Подойдя к массивным раздвижным дверям библиотеки, Генриетта в нерешительности остановилась, потом все-таки подняла дрожащую руку, чтобы постучать, но испугалась и прижала ее к губам. А вдруг ничего не получится? Ведь задача, которую она поставила перед собой, почти невыполнима! До того, как спуститься в библиотеку, Генриетта целый час, вышагивая взад-вперед по спальне, репетировала речь, с которой собиралась обратиться к своему бессердечному кузену. Добившись наконец связности изложения и решив, что пора, она направилась вниз. Слава богу, никто не попался ей на пути, и Генриетта, уверенная в успехе, быстро сбежала по лестнице. Но по мере приближения к библиотеке ее уверенность таяла, пока не исчезла совсем.

Стараясь держаться прямо, хотя от волнения у нее подгибались колени, Генриетта набрала в грудь воздуха и громко постучала. Голос Хантспила пригласил ее войти, и она, легко раздвинув двери, скользнула внутрь.

Библиотека в Раскидистых Дубах располагалась в небольшой уютной комнате. Возле одного из высоких окон стоял столик из капа, справа от входа, у стены, – два высоких кресла с подголовниками, обитые ситцем с веселым цветочным рисунком, а между креслами – стол с двумя тяжелыми канделябрами, серебряными щипцами для снятия нагара и большой, украшенной драгоценными камнями шкатулкой, которой Генриетта раньше никогда не видела. Впрочем, она с легкостью догадалась, что это табакерка – в комнате чувствовался слабый запах табака. Кузен Хантспил обожал нюхать табак, утверждая, что по сравнению с курением эта привычка не так разорительна.

Он стоял у окна, выходившего на красивый цветник, и с каменным лицом взирал на нежившихся в лучах раннего солнца птиц и волнуемые легким утренним бризом головки первых весенних цветов.

– Пожалуйста, вызовите ко мне садовника, – не поворачивая головы, недовольным голосом сказал он. – Здесь будет мой кабинет. Я собираюсь вести в нем все дела имения и не могу изо дня в день видеть перед собой этот беспорядок! Вместо цветника следует посадить аккуратно подстриженный кустарник!

– Боюсь, ваша идея вряд ли придется по душе мистеру Уайту. Наш садовник души не чает в тюльпанах, нарциссах, розах и полевых цветах! – улыбнулась Генриетта, догадавшись, что кузен принял ее за горничную. Она надеялась, что эта забавная ситуация хоть немного поднимет настроение Хантспилу, который, по-видимому, находился не в лучшем расположении духа после вчерашнего вечера в Бродхорне. Но она жестоко ошиблась.

Услышав ее голос, Хантспил повернулся, и его брови взлетели вверх.

– Вы?! – воскликнул он с отвращением. – Как вы посмели явиться ко мне сюда, да еще в столь неурочный час?! Да будет вам известно, что я ждал горничную с утренним кофе!

Этот красивый и, несмотря на раннее утро, уже полностью одетый человек был вне себя от злости. Его брови свирепо сошлись на переносице, глаза метали молнии. Будь на месте Генриетты другая, менее смелая женщина, она бы предпочла ретироваться. Но Генриетта не дрогнула. Вспомнив, как легко миссис Литон накануне сбила с него спесь, она почувствовала, что к ней возвращается уверенность.

– Обещаю, что не задержу вас надолго, ведь сегодня ваша свадьба, – сказала она твердо. – Но мне нужно обязательно обсудить с вами один вопрос.

– А мне с вами, миссис Харт, обсуждать нечего! Я буду говорить только со своей будущей женой или с миссис Литон! Все шесть лет после возвращения из Лондона вы были только гостьей в доме своей матери. Вы для меня не более чем одна из сестер Арабеллы, и, должен заметить, перед ней вы в большом долгу! Первоначально я даже отказывался сюда ехать, зная, что скандально известная миссис Харт все еще проживает в усадьбе Раскидистые Дубы, но уступил настоянию своей невесты. И очень жалею об этом, ибо с самого моего приезда вы пользуетесь каждым удобным случаем, чтобы мне досадить! Сначала устраиваете в моем доме лазарет для незнакомых мне господ, а потом заключаете это возмутительное, я бы даже сказал непристойное пари, оскорбившее чувства всех присутствовавших, и где – на званом вечере в честь моей помолвки! Никогда еще я не испытывал такого унижения! Но самое мерзкое – душок скандала, который вы привнесли в этот дом после позорной смерти своего беспутного мужа Фредерика Харта. Заверяю вас, как новый владелец усадьбы я приму меры, чтобы здесь после вашего отъезда как следует проветрили! И раз уж вы решили увидеться со мной сегодня с глазу на глаз, то хочу вам сообщить, – тут Хантспил с угрожающим видом двинулся к Генриетте, но не подошел, а остановился в нескольких футах, – что я никогда, слышите, никогда не разрешу вам сюда приезжать! Раньше меня еще можно было переубедить, но не теперь, когда я собственными глазами видел, как вопиюще безнравственно вы вели себя у леди Рамсден…

Генриетта редко к кому относилась с неприязнью, но по сравнению с Хантспилом даже виконтесса показалась ей приятной. С языка молодой женщины уже готов был сорваться не менее резкий ответ, но она сдержалась, здраво рассудив, что ссора с кузеном только помешает ей добиться цели.

Поэтому она решила прибегнуть к другой тактике.

– Мне очень жаль, Руперт, что я доставила вам столько огорчений, – сказала она, соединив перед собой ладони в просительном жесте. – Но поверьте, я от всей души желаю вам с Арабеллой счастья!

– Благодарю вас, – холодно кивнул Хантспил. Повернувшись к ней спиной, он подошел к письменному столу, на котором среди аккуратных стопок книг и перевязанных красными шелковыми ленточками свертков было разложено множество разнообразнейшей корреспонденции. – А теперь я прошу вас оставить меня в покое, потому что мне надо многое успеть до свадебной церемонии!

С этими словами он уселся за стол, взял в руку перо и принялся что-то быстро писать на листке бумаги, который лежал перед ним.

– И не подумаю! – со смехом воскликнула Генриетта, подбежала к столу и, вырвав у кузена перо, наклонилась к его лицу. – Я требую, чтобы вы выписали моей матери чек на три тысячи годовой ренты, иначе я отсюда никогда не уеду!

– Пустое! – ухмыльнулся он, раздувая ноздри.

– А вот увидите! Если понадобится, я, как цыганка, разобью палатку поблизости от усадьбы и всем, кто только пожелает меня выслушать, буду рассказывать о вашей жестокости к собственной теще! Я каждый день буду стучаться в ворота Бродхорна и кричать о вашем черством сердце! Собираясь к вам, я рассчитывала на ваше великодушие и благородство, но сейчас вижу, что у вас нет ни того, ни другого. Вы – мерзкий скряга, недостойный своих благородных предков и своей жены, которая, по крайней мере, признает за вами долг перед своей семьей! – Видя, что Хантспил никак не реагирует на ее слова, Генриетта, выведенная из себя его немыслимым бессердечием, закричала: – Неужели вы не понимаете, что моей матери не на что жить, что она нищая! Кроме вас, ей больше не от кого ждать помощи! Способны вы проявить хотя бы каплю сострадания?!

– Я должен заботиться о собственном потомстве! – воскликнул Хантспил, опасливо отодвигаясь от ее гневного лица. – А о вас должен был заботиться ваш отец! Если он не выполнил своего долга, с какой стати мне страдать из-за его упущения?