Она закинула руки за голову, потянулась. Совершенно невозмутимо, сладко потянулась, как будто и не на парте спала, а в мягкой, теплой постели.

Он молча наблюдал за тем, как постепенно бледнеет складка на ее щеке. Она тряхнула волосами, и волосы рассыпались по плечам, полыхнув отраженным светом вечернего солнца.

— Извините. Это не оттого, что ваша лекция была скучной. Просто я очень устала…

— Да, я вас понимаю, — ответил он и почему-то добавил: — Я сам настолько устал, что едва не заснул на собственной лекции.

На парте, рядом с ее тетрадью и шариковой ручкой, он заметил тонкую рекламную брошюру. На обложке была фотография какого-то средства для снятия лака. «Без ацетона», — прочитал он крупные буквы и остановил взгляд на тонком стебельке с двумя зелеными листочками и крошечным набухающим бутоном. Стебелек с листочками произрастал из той самой баночки, успешно питаясь жидкостью для снятия лака.

— Глупость какая, — усмехнулся он вслух собственным мыслям. — Цветы не могут питаться жидкостью снятия лака, даже если она без ацетона…

— Что? — Она подняла брови и смотрела на него как на ненормального. — Вы о чем?

—Я — об этом цветке, который расцвел в банке жидкостью.

Он хотел указать ей на брошюру взглядом, но взгляд почему-то не слушался, не двигался с места, остановившись по-прежнему на ее лице.

Она, наконец догадалась. Посмотрела на картинку, улыбнулась.

— Вы не поняли. Этот цветок расцвел в совершенно другом месте, а в банку с жидкостью просто добавили экстракт. Видите, здесь написано: «С экстрактом эдельвейса». Вот что означает эта картинка…

Он улыбнулся в ответ, немного растерявшись от собственной недогадливости. Она снова потянулась, потом извлекла из-под стола джинсовый рюкзачок, забросила в него тетрадь, ручку и брошюру. Откинула плеч волосы, дунула на длинную челку, которая и не думала пошевелиться от этого ее дуновения. Поднялась и сказала немного грустно:

— Что ж, придется идти домой, раз уж вы разбудили.

— Вам не хочется идти домой?

— Не хочется, — ответила она. — А вас это удивляет?

— Нет, не удивляет. Но лично мне это несвойствен но. Мне всегда хочется домой…

— Не знаю. — Она пожала плечами. — Наверное, вы не поругались с родителями, как я. Вас никто не считает законченным эгоистом и не учит жизни.

— Да, — согласился Павел. — У меня этот этап жизни остался в далеком прошлом. И знаете, я даже сожалею об этом немного.

— О чем здесь можно жалеть?

— Иногда хочется, чтобы кто-нибудь научил жизни. Дал совет.

— Зачем? Для чего?

— Не знаю, — рассмеялся он. — Наверное, для того чтобы снова почувствовать себя молодым…

— Вы не старый, — отрезала она и вдруг добавила: — Меня зовут Валерия.

— А меня, — пробормотал он, не в силах справиться с замешательством, — меня зовут…

— Вас зовут Павел Алексеевич, — напомнила она без иронии, как будто и вправду решила, что он забыл свое имя. — Я, конечно, злостная прогульщица, но все же знаю имена преподавателей. Некоторых.

— Да, по-видимому, вы и правда злостная прогульщица. Ваше лицо мне абсолютно незнакомо, несмотря на то, что это уже пятая или шестая лекция с начала семестра.

— Для меня она вторая, — честно призналась она и замолчала.

Он уже запер аудиторию. Теперь они вместе шли к вахте, где он должен был отдать ключ.

«Бред какой-то, — промелькнула мысль. — Почему я иду так медленно? Как будто на самом деле не хочу с ней расставаться…»

— Конечно, очень жаль, что я заснула. Честное слово, хотелось послушать, как вы рассказываете про Маркеса. «Сто лет одиночества» — моя любимая книга.

— Я читала ее шесть раз. Каждый из бесконечных Хосе Аркадио и Аурелиано мне по-своему дорог.

— Мне это знакомо, — улыбнулся он. — Я, когда молодым, тоже читал любимые книги по несколько раз.

— Вы не старый, — снова напомнила она. — почему теперь не читаете?

— Не знаю, — признался он откровенно, — Просто не читаю, и все.

Они уже вышли из здания. Теперь оставалось только повернуть направо, за угол. Там, за углом, стояла его машина. Он не знал, что сказать. Как остановить убегающее время, как продлить его, хоть ненадолго. был растерян и смущен этим странным чувством, К рому еще не мог дать названия. «Вероятно, — подумалось в тот момент, — это просто ностальгия. Ностальгия по ушедшей молодости…» И вдруг предложил ей, не ожидая от себя этих слов:

— Если вам так сильно не хочется идти домой… если вы правда жалеете о том, что не прослушали мою лекцию, я мог бы рассказать вам…

Она закивала в ответ. Обрадовалась, как ему показалось, и совсем не удивилась. Но, в самом деле, ведь ничего удивительного в том, что преподаватель предлагает заснувшей на лекции студентке прослушать эту лекцию, которую она проспала, в индивидуальном, сказать, порядке…

Просто этот преподаватель влюблен в литературу, ему доставляет удовольствие говорить о литературе со студенткой, оскорбительно заснувшей на его лекции. Особенно с заснувшей студенткой. Почему? Пойди разберись. Ни к чему копаться в себе. Просто усталость испарилась, и ему захотелось поговорить о литературе… «Царство счастливой бессознательности», — промелькнула в голове фраза. Кажется, из Маркеса. Из «Ста лет одиночества»., . Из ста лет одиночества — в царство счастливой бессознательности, Только ведь он не был одинок, никогда, ни разу в жизни? У него была Рита, Рита… Тогда отчего же…

—..В то время, когда Габриэль жил в Сипакире, в этом чуждом для него городе, он спасался от одиночества чтением. Позже начал сочинять стихи…

Они медленно гили по аллее, разгребая под ногами желтые листья, спаленные жарким августом и опавшие раньше времени. Август того лета был настолько жестоким, что к сентябрю почти не оставил свежей зеленой листвы на деревьях. Он рассказывал ей про Маркеса. Она слушала, не перебивая вопросами, изредка тихонько улыбалась, хмурила брови, кивала головой. Кажется, ей и в самом деле было интересно.

Незнакомое, никогда прежде не изведанное чувство разрасталось внутри. Ощущая приближение окончания своего рассказа, он начинал тосковать. Смотрел на листья, шуршащие под ногами, и почему-то чувствовал свое родство с ними. Старался не думать о том, что будет с ним дальше. Пытался изо всех сил оказаться снова в параллельном мире. И снова у него ничего не получалось. Слишком определенным, слишком явно выраженным было желание остаться здесь.

Череда полуфантастических персонажей постепенно вытеснила биографические картины. Теперь он рассказывал ей о старом, больном ангеле, упавшем с неба, о призраке лайнера, ежегодно появляющегося у берега какого-то Богом забытого селения. Об утопленнике — необычайном красивом юноше. О бедной Эрендире…

— Я читала все это, — тихо сказала она. — Только воспринимала немного по-другому…

Чем дольше она была рядом, тем настойчивее отказывалось сознание принимать реальность ее существования. Он чувствовал: с каждой минутой все меньше и меньше верится в то, что эта девушка — настоящая, материально существующая в том же мире, в котором существует он. Что они идут вместе по аллее, усыпанной листьями. Что он знает ее имя и может обращаться к ней, называя ее —Валерия…

Они расстались в начале одиннадцатого, когда на улице стало почти совсем темно.

Он предложил подбросить ее до дома на машине. Она отказалась. А потом тихо произнесла:

— Жаль, что этот вечер закончился. Было очень приятно…

— Мне тоже. Тоже было очень приятно. И поверьте, жаль с вами расставаться…

И в этот момент она сказала какую-то совершенно немыслимую вещь. Произнесла несколько слов, которых он от нее никак не ожидал. Представить себе не мог даже, что она скажет вдруг ему такое.

— Тогда давайте встретимся завтра. Здесь, на этом же месте. Мне нравится здесь. Так тихо, и воздух такой прозрачный…

— Да, конечно, — ответил он оторопело, успев подумать о том, что же он скажет Рите. Но, впрочем, это было не важно. Важным теперь было только дождаться завтрашнего вечера.

Он дождался его с трудом. Каждая лекция казалась длиной не в полтора, а по крайней мере в три с лишним часа. Перемены вообще были адом кромешным, потому что во время перемен нечем было себя занять. Когда начались занятия у вечерников, он нервничал, во время перемен бродил по коридорам, надеясь разглядеть в толпе ее глаза, ее волосы. А уж последняя лекция у первокурсников вообще тянулась непонятно сколько времени.

Но когда и она наконец закончилась, эта нескончаемая лекция, когда опустела аудитория и он вышел из корпуса с сознанием того, что сейчас, совсем скоро там, за углом, в аллее, усыпанной желтыми листьями… Внезапно заговорила в нем совесть. «Зацвел, старый пень! Распустился буйным цветом! Опомнись, тебе почти пятьдесят. Ты смешон рядом с этой девчонкой, которая наверняка просто захотела получить халявный зачет по зарубежке. Ты поставишь ей этот зачет, и она испарится, исчезнет из твоей жизни. Ее уведет за руку какой-нибудь двадцатипятилетний стиляга в модном прикиде или длинноволосый хиппи в засаленных джинсах. И она уйдет от тебя, не сопротивляясь, с этим хиппи. Хотя бы потому, что ему двадцать пять. Опомнись, подумай о жене, о Рите! Подумай о Рите!»

На самом деле, ведь сколько таких историй довелось ему пережить за двадцать с лишним лет работы на факультете! Он не был их действующим лицом, но был очевидцем. Причем с каждым годом эти истории происходили все чаще и чаще. Прошлое поколение студентов — тех, которым сейчас было за тридцать, — было поскромнее. И если случалось получить какой-нибудь студент зачет или пятерку на халяву, то это была инициатива исключительно со стороны преподавателя. Теперь же нередко случается, что студентки сами, не стесняясь выражениях, не краснея даже, предлагают «за зачет» от чего иные стареющие маразматики отказаться не в силах. Только за последние два года таких случаев добрый десяток. И это истории, известные на факультете. А ведь далеко не каждый «пень» станет афишировать свои приключения. У некоторых капля рассудка все еще остается…