Внезапно в ночной тишине раздался телефонный звонок. Павел не сомневался почти ни минуты в том, что звонит сын. Бывало такое, что тот не приходил домой ночевать, но еще ни разу не случалось, чтобы Сергей не позвонил, не предупредил. Видимо, не ошибалась Рита в своих предположениях: наверняка появилась у Сережки какая-то зазноба, оттого и забыл он дорогу домой… Павел собрался уже было отчитать сына с надлежащей отцовской строгостью, но в телефонной трубке услышал совсем другой, незнакомый женский голос:

— Павел Алексеевич? Это из больницы вас беспокоят. Маргарита Станиславовна в тяжелом состоянии…

Стрела боли пронзила насквозь: Рита! Затуманилось перед глазами, он что-то спрашивал, ему отвечали, только потом, повесив трубку, он уже ничего не мог вспомнить. Только два слова: Рита. Пожар.

Что-то случилось с Ритой… Он может потерять Риту. Потерять навсегда. Риту — самое дорогое, что есть у него в жизни. Разве это возможно? «Пожар», — отзывалось эхом в сознании, только все равно никак не мог он соединить вместе пожар и Риту, не мог понять, как они были между собой связаны, не хотел понимать этого. Торопливо застегивая пуговицы на рубашке, он снова вспомнил о сыне. Набрал номер его мобильного телефона, но телефон был отключен, снова набрал и снова услышал все тот же равнодушный голос: «Номер абонента…» Сначала по-русски, потом по-английски.

Уже потом, позже, сидя в такси, он подумал, что нужно было бы оставить Сергею записку. Мысль промелькнула и тут же растаяла, он уже не помнил о сыне и о записке, снова и снова прокручивая в голове недавний телефонный разговор, пытаясь собрать воедино обрывки фраз, создать какую-то логическую цепочку, прийти к какому-то выводу и найти утешение… Но ничего не получалось. Мысли путались, а голос рассудка постоянно заглушало отчаяние. Оно сжимало сердце железными тисками, и сердце, пытаясь вырваться из этих тисков, билось все чаще, все громче, взывая о помощи…

«Она жива. Жива по крайней мере. И будет жива. Тяжелое состояние — это еще ни о чем не говорит. Она сильная, она справится. Она выживет; Ради меня… Ради сына, в конце концов, если посчитает, что ради меня не стоит…».

Бессильная ярость выплеснулась наружу мучительным стоном: «Это я во всем виноват…» Только бы она справилась. Только бы нашла в себе силы и поверила ему. Там, в своем мире» в этом страшном промежуточном мире между жизнью и смертью, — только бы она нашла в себе силы!

Он вошел в здание больницы. Там еще стоял запах дыма, смешанный с гниющей влажностью, неотвратимо подтверждающий очевидность случившегося пожара. Поднявшись наверх, быстрым шагом прошел в ординаторскую, все еще надеясь увидеть там Риту. Риту, сидящую за своим столом. В белом халате, в очках, сползающих на кончик носа. Серьезную и сосредоточенную… Сколько раз он приходил сюда и видел ее за этим столом. Десятки, сотни раз за пятнадцать лет. Почему же в этот раз все должно было быть по-другому?

В первый момент ему ив самом деле показалось, что он видит Риту. Вот же она, сидит за своим столом, внимательно рассматривает какие-то бумаги. Вот она поднимает голову:

— Здравствуйте, Павел Алексеевич.

— Здравствуйте, Ирина…

Она поднялась из-за стола, подошла к нему, коснулась рукой плеча.

— Рита сейчас в реанимации. Но вы не отчаивайтесь. У нее есть шансы…

— Да что случилось, скажите же наконец! Что с ней случилось?

— Она пострадала во время пожара. Внизу, на первом этаже, загорелась столовая. Знаете глупо все как-то получилось…

Он заметил слезы на ее глазах. И сам почувствовал, как подкатил к горлу тугой ком, как запульсировала в висках кровь и отяжелели веки.

— Кошка, — выговорила наконец Ирина, вытирая глаза скомканным носовым платком. — Эта кошка, которая жила в столовой. Давно уже, лет семь она в больнице у нас живет. Вы тоже ее видели, наверное… Господи, будь она неладна! Рита ее все время подкармливала, она же вообще кошек любит…

Павел вспомнил — в самом деле, была какая-то кошка. Рита иногда о ней рассказывала, и даже видел несколько раз Павел эту кошку. Пушистая черная кошка с белыми пятнами… Только при чем здесь кошка?

— При чем здесь кошка?

Ирина снова сделала над собой видимое усилие. Каждое слово давалось ей с трудом.

— Понимаете, она эту кошку хотела спасти… Кошка там осталась, в столовой, а прорваться сквозь огонь наружу не могла. Рита ее услышала и бросилась спасать… Да сама рядом с ней стояла. Только не успела ее удержать! Она как-то не раздумывая вошла туда. Знаете, как будто и не боялась совсем… Как будто и в самом деле у нее в 'жизни ничего дороже не было, чем кошка эта… До сих пор понять не могу, как это она так…

Дверь ординаторской распахнулась. Появился высокий молодой мужчина в темно-зеленом халате и колпаке.

— Ну что? Что там, Саша? — бросилась к нему Ирина, видимо, позабыв на минуту про стоящего рядом Павла. Только потом, спохватившись, повернулась к нему: — А это Павел Алексеевич. Муж Риты.

— Здравствуйте. — Мужчина протянул руку. Взгляд у него был уставший, и почему-то Павлу показалось, что слишком быстро он отвел этот взгляд, и снова упало куда-то вниз сердце от ужасного предчувствия.

— Она жива? ~ прохрипел Павел. Кровь пульсировала в висках, отсчитывая стремительно убегающие в вечность секунды.

— Жива, — коротко ответил доктор, прошел, не коснувшись взглядом, мимо Павла и опустился за стол, За Ритин стол…

— Да расскажите же наконец, —, не выдержал Павел тяжести этого повисшего молчания. — Расскажите, как она, что с ней… Что же молчите-то! Как она? Что с ней будет?

Врач наконец поднял на него глаза:

— Вы присядьте, Павел Алексеевич. Присядьте, и я вам сейчас все подробно расскажу.

Павел, с трудом сдерживая себя, пододвинул стул и опустился напротив. Старшая медсестра Ирина так и стояла у него за спиной, не шевелясь.

— Видите ли… Исход при ожогах зависит от многого. В первую очередь от распространенности глубоких поражений тканей. Большое значение в этом случае имеет возраст пострадавшего. Чем человек моложе, тем успешнее проходят процессы регенерации. В данном случае ситуация не выглядит слишком безнадежной. У Маргариты Станиславовны площадь глубоких ожогов составляет около восемнадцати процентов. Это, конечно, превышает норму безопасности, но в то же время и не достигает критической отметки.

— Что значит критическая отметка?

— Критическая отметка — это от двадцати до двадцати девяти процентов. При таком количестве глубоких поражений погибает примерно треть пациентов. Поэтому в данном случае шанс есть. Посмотрим, как будет идти процесс регенерации. Одно могу сказать: сейчас состояние ее очень тяжелое. Даже если она выживет…

— Она выживет! — перебил его Павел. — Вы ведь сами сказали…

— Да-да, конечно. Поверьте, Павел Алексеевич, мы сделаем все возможное. Она выживет. Но и в этом случае ей предстает очень длительный, очень тяжелый процесс выздоровления. Сейчас мы уже начали делать ей внутривенные вливания плазмы и белка. Потребуется также постоянное введение множества лекарственных жидкостей и противовоспалительных средств. Все необходимые препараты в больнице имеются… А в дальнейшем, после освобождения ожоговых ран от омертвевших тканей, мы будем подготавливать их для пересадки кожи. Когда рана очищается, на нее пересаживают собственную кожу больного.

— И это все?

— Нет, это еще не все. Поймите, заживление ожоговых ран еще не означает полного выздоровления пострадавшего. Нельзя исключать возможность нарушения функций многих важных органов и систем.

— Чем это грозит?

— Я не могу делать сейчас никаких прогнозов. Бывают разные случаи. Может выявиться тугоподвижность суставов, рубцовые деформации, трофические язвы, влекущие за собой ограничение трудоспособности и даже инвалидность… Нет-нет, не пугайтесь так сильно. Я говорю сейчас в общих чертах. Все это отнюдь не обязательно должно случиться. Пока еще трудно прогнозировать ситуацию. Завтра она станет более определенной, и я смогу сказать вам, чего можно ждать в дальнейшем. Но самое главное — ее жизнь почти вне опасности.

— Скажите, доктор, — тихо спросил Павел. — Эти ожоги… Они… Они у нее на лице?

— Нет. На лице нет ожогов. Большая часть поражений на спине, есть незначительные ожоги на правом плече и правом бедре. После пересадки кожи останутся рубцы, но со временем их не будет заметно. В принципе позже можно 1 будет сделать пластическую операцию и все это убрать… Но пока рано еще об этом думать.

— Да, конечно. Спасибо вам, доктор. Скажите, а я могу… Я могу увидеть ее?

— Она сейчас без сознания. Это результат болевого и целевого медикаментозного воздействия. Она не сможет с вами разговаривать…

— Это не важно. Я просто хочу увидеть ее и побыть рядом с ней. Если это возможно…

— Конечно. Ирина, проводи Павла Алексеевича в палату. Только дай ему халат, пусть накинет…

— Спасибо вам, доктор.

Она лежала на больничной кровати. Опутанная, как паутиной, сетью тонких прозрачных шлангов, которые вливали в нее из каких-то баночек — жизнь.

— Рита, — прошептал он и опустился на колени. Спрятал лицо в больничной простыне, окутавшись запахом хлорки, полностью уничтожившим такой родной запах ее кожи. Ее губ, ее волос, которые всегда пахли свежим хлебом.

— Рита…

Он чувствовал ее дыхание — пугающе тяжелое, хрипловатое, больное. Она никак не реагировала на его присутствие. Она была здесь и в то же время где-то далеко, совсем далеко отсюда, Рита теперь как будто смотрела на него с высоты, смотрела отстраненным и равнодушным взглядом. Павел почувствовал этот взгляд, направленный на него из недоступного сознанию мира, и ужаснулся. Ужаснулся оттого, что не увидел в глазах жены ни боли, ни страха расставания. Но самое главное — он не увидел в них желания возвращаться обратно. Он не увидел в них желания жить…

— Ты справишься, Рита, — дрогнувшим голосом произнес он. — Справишься. Ты ведь не оставишь меня, не сможешь оставить меня здесь, одного;.. Как я смогу жить без тебя, Рита? Знаешь ведь, не проживу, не сумею…