Что-то случилось в тот вечер с моей Настей. Я слушала ее, гладила по голове, прижимала к себе и все отчетливее понимала, что девочка моя уже выросла…. Хотя внутри все протестовало: нет, не должно быть такого, думала я, ведь ей всего тринадцать, и рано еще, слишком рано становиться ей взрослой! Но потом вспомнила, что и сама повзрослела гораздо раньше — в девять лет. И подумала, вздохнув, о том, что Насте моей еще повезло. Все-таки успели она дотянуть до тринадцати. Грустно все это было, жаль было расставаться с маленькой Настей. Я даже обиделась на нее немного в тот вечер, когда поняла, что она внезапно вдруг стала взрослой. Не спросила разрешения, не посоветовалась…

Где-то через неделю, после этого случая она принесла домой альбом с репродукциями. Я пришла поздно, в одиннадцатом часу. Она почему-то не вышла меня встречать, не повисла на шее как обычно.

— Настя! — позвала я и услышала из спальни:

— Я здесь.

Она сидела на кровати, а перед ней лежал какой-то толстый альбом, «SalvadorDali» — прочитала я на корешке латинские буквы.

—Ч то эта ты здесь изучаешь? В школе что ли, задали?

— В школе такое не задают, — хмуро ответила она. — Посмотри сюда, ты его видишь?

— Кого? — я уставилась в репродукцию картины, которая называлась «Невидимый бюст Вольтера».

— Вольтера, кого же еще, — огрызнулась она. Не папу римского. Видишь его бюст? Я ничего не видела.

— Он же невидимый, — скептически возразила я. Здесь так и написано — невидимый…

— Видимый, очень даже видимый! Вот, посмотри глаза. Вот усы, вот губы. Вот ухо.

— Крупновато, — раскритиковала я ухо. — Не бывает таких ушей.

— Глупая ты, это же сон. Во сне все бывает. А вот еще, смотри…

Она листала страницы. «Автопортрет с Рафаэлевой шеей», «Одиночество», «Плоть на камнях»… Целая череда сюрреалистических видений, которые почему-то так захватили мою Настю. Пейзажи — Кодакес, Порт-Алигер. Два с лишним часа мы с ней листали альбом. От начала до конца, от конца до начала…

— Знаешь, Лерка, у меня такое странное ощущение. Я боюсь его закрыть. Мне кажется, я жить не смогу, если все это видеть не буду…

Я тогда не отнеслась серьезно к Настиным словам. Легла спать, а она еще полночи сидела и разглядывала эти параноидальные картинки, как будто и правда боялась с ними расставаться. Потом еще целую неделю листала она этот альбом, сидела задумчиво на диване и вглядывалась в рисунки, каждый раз видела в них что-то новое. Альбом этот был чужой, ей учительница по рисованию на несколько дней дала. Отдала его Настя обратно и заскучала. Сколько мы с ней по книжным магазинам искали — так и не нашли такого альбома. Я пошла тогда к ее учительнице, рассказала про Настины мучения, и она обещала мне помочь. А через пару недель Настя пришла из школы домой счастливая и притащила с собой целый ворох этих картинок, скопированных с альбома на цветном ксероксе. И принялась развешивать их по стенам…

Главное, я и сама ими увлеклась. Только в глубине души мне все же немного страшно было. Какое-то неприятное чувство не давало покоя: как будто неправильно я поступаю, поощряя эту странную ее привязанность к сюрреалистическому бреду. Не должна девчонка, которой еще и четырнадцати лет не исполнилось, всем этим увлекаться. У нее в голове другое должно быть. Дискотеки, вечеринки, губные помады. А тут вдруг — Сальвадор Дали.

Но поделать с этой странной ее привязанностью ничего было нельзя. Со временем я привыкла и перестала обращать внимание на все эти кубистические фигуры, развешенные по стенам. Да и Настя, кажется, успокоилась. Снова стала ходить по квартире как по квартире, а не как по музею. Бывало в первое время и такое…

Когда ей исполнилось пятнадцать, появился в ее жизни первый мальчик. Синеглазый, светловолосый и добрый, как теленок — Мишка Абрамов. Я все смеялась над ними, когда видела, как они из школы вместе домой идут и он мою сестренку чинно так за талию обнимает.

С Мишкой она дружила недолго. Всего пару недель я наблюдала из окна их трогательные возвращения домой после школы, а потом снова увидела Настю, одиноко бредущую по дороге, усыпанной желтыми листьями.

— Где твой рыцарь? — поинтересовалась я — Насморк подхватил?

— Он не рыцарь, — хмуро ответила Настя. — 0н придурок настоящий. Надоел он мне. И вообще, все это было та, от скуки. Не по-настоящему…

— Ничего, —утешила я сестру, — будет еще в твоей жизни настоящее чувство!

Если бы я знала тогда, что будет дальше с Настей…

Появился вскоре еще один ухажер, десятиклассник, прыщавый и долговязый Саня Куликов. Однажды, вернувшись с работы чуть раньше, я застала их полураздетыми в нашей спальне. Этот придурок был в одних штанах. А Настя моя…

— Ну, и долго ты теперь будешь изображать из себя оскорбленную невинность? — поинтересовалась у меня Настя, не выдержав наконец тяжелого двухчасового молчания.

— Настя, тебе пятнадцать. Неужели ты не понимаешь, что тебе еще рано, слишком рано…

У меня просто слов не было. Все это как снег на голову свалилось, я еще не готова была к такому разговору,

— Ты считаешь рано? А сама ты, Лерка во сколько лет первый раз?

— Не в пятнадцать по крайней мере, — вспылила я.

— Тебе правда сейчас так плохо? — Она подошла, прикоснулась к моей руке.

— Ужасно. Мне ужасно плохо, Рыжик. Ты даже не представляешь…

— Но у нас ведь не было ничего. Так просто, помучили друг друга…

— Настя, мне страшно. Я боюсь за тебя…

— Ну что ты, мамочка! Не переживай, со мной все замечательно! Это я так, от скуки. Или просто ради любопытства. Знаешь, должно ведь в жизни происходить что-нибудь интересное. Успокойся, слышишь?

Но успокоиться я не могла. И даже не оттого наверное, мне было так страшно, что сестренка моя пятнадцатилетняя решила так рано во что бы то ни стало испытать вкус взрослой жизни. Рано или поздно это произойти все равно должно было. Меня мучило другое. Я долго не могла понять что. И только потом, почти год спустя, когда Настя моя уже успела пережить три или четыре сумасшедших романа, я наконец осознала: мне просто не хотелось ее терять. И это странное чувство, которое мучило меня все оставшиеся годы, и было чувством безвозвратной утраты. Настя оставалась со мной, она по-прежнему любила меня, но теперь она уже жила в другом мире. В своем собственном мире, и строила она этот мир по своим законам, сообразуясь лишь с собственными чувствами и следуя законам собственной логики, которая, надо признать, всегда отличалась особой оригинальностью. Настя строила свой мир По тем законам, по которым, наверное, рисовал когда-то свои картины ее любимый художник.

Мне было обидно. Я, как курица-наседка, беспомощно хлопала крыльями, кудахтала, пытаясь вразумить непослушного цыпленка. Настино будущее я всегда представляла себе традиционно. Окончит школу девочка, поступит в институт. Устроится на приличную работу, встретит приличного человека, замуж выйдет может, и банально все это, и скучно, но так мне спокойнее. А мой цыпленок вдруг взмахнул своими желтыми крылышками и воспарил в небо, невзирая на то что по законам природы ему летать не положено. Наплевать ему было на все законы… „

Тот эпизод в спальне был единственным. Настя видимо, щадила мои чувства и с тех пор больше парней домой не водила. Однако охотно рассказывала про свои приключения, просила порой совета. Восторженно рассказывала об очередном своем поклоннике, а потом, спустя пару недель, снова повторяла: «Ерунда все это. Не по-настоящему. Это я так, от скуки…»

Все они проходили через ее жизнь, не оставляя следа. И только однажды…

Это случилось в начале лета. Был выходной, я решила устроить дома генеральную уборку, а Настя у себя в комнате готовилась к экзамену по физике. Закончив мыть окно ни кухне, я решила немного передохнуть и пошла посмотреть, как там у Насти с физикой обстоят дела. Зашла к ней в комнату и вижу: Настя лежит на диване, в руке какая-то фотография.

— Фотографии рассматриваешь. А как же физика?

— Физику я уже закончила. Пять минут назад.

Я подошла ближе, взяла из ее рук фотографию. Увидела Настю, сидящую на зеленой траве рядом с каким-то парнем. Высокий, симпатичный, И сразу видно, гораздо взрослее Насти. Лет, наверное, на десять старше.

— Кто это? — полюбопытствовала я, стараясь ничем не выдать волнения в голосе. Плохо у меня это получалось, ничего не могла с собой поделать: от всех этих бесконечных Настиных любовных приключений меня в жар бросало.

Она почему-то молчала. И это ее молчание еще сильнее меня разозлило:

— Черт возьми, этот дяденька вообще в курсе, что ты несовершеннолетняя? Что он в тюрьму может загреметь, если…

— Успокойся, мамочка. Это никакой не дяденька. Это Сережка.

— Твой Сережка тебе в отцы годится!

— Неправда, ~ спокойно возразила она. — Он всего лишь на девять лет меня старше. Мужчина не способен стать отцом в девять лет.

— И что? И что у вас с ним? Серьезно? Давно?

— Серьезно, — ответила она как-то тихо. — Очень серьезно, ты даже не представляешь, насколько. И достаточно давно. Мы еще осенью познакомились.

— Ничего себе, — присвистнула я. — Впервые от тебя такое слышу. Настя, ты меня пугаешь.

— Не пугайся, мамочка. Ну что в этом страшного? Когда все серьезно — это же хорошо. А он для меня человек очень близкий. Такой же близкий, как и ты. Вот, собственно, и все., .

Эти ее слови меня окончательно добили. Не хотелось мириться с тем, что какой-то там Сережка стал вдруг для Насти моей таким же близким, как и я. Это был удар ниже пояса. А она добавила: