— Не отдам! Я не отдам тебе Настю! Не отдам ни за что вжизни!

Плохо помню, что было потом. Очнулась я на диване . Возле меня сиделабабушка, гладила по голове и смотрелазадумчиво куда-то в окно. Потом, почувствовав, как я зашевелилась, бабушка перевела свой тревожный взгляд на меня.

— Лерочка, как ты себя чувствуешь? — спросила она заботливо, а я, успев уже вспомнить предшествующие события, перебила ее вопросом:

— Где он?

— Твой отец? — уточнила она.

— Не отец. Мой отец давно умер. Тот высокий, с рыжими волосами…

Она смотрела на меня тревожно. Наверное, и она тоже подумала тогда, что у меня стало плохо с головой. Я вела себя странно и говорила непонятные вещи… Бабушка молчала, не зная, видимо, как ей на меня реагировать, и тут я услышала из дальнего конца комнаты голос Насти:

— Он ушел. Он больше не придет, Лера…

Настя подбежала ко мне и склонила лицо. Я увидела ее глаза, рыжие веснушки, рыжие прядки коротко остриженных волос и поняла: в ней теперь весь смысл моей жизни. В ней, в моей маленькой сестренке, сосредоточен теперь для меня весь мир. Пусть я потеряла и отца, и мать. Но у меня осталась Настя, которую я люблю теперь втройне, потому что, кроме нее, мне больше любить некого.

Мне даже страшно немного стало в тот момент, когда я ощутила в себе всю чудовищную силу этой любви. Я любила Настю и раньше, только раньше эта любовь была спокойной и тихой. Теперь же я поняла, что ради Насти готова просто перевернуть мир. Готова противостоять целому миру в одиночку, крушить его безжалостно и жестоко ради одной-единственной девочки на свете. Ради ее счастья, ее спокойствия. Я ощутила себя волчицей, охраняющей детеныша. Будь у меня свой собственный ребенок — кажется, я не смогла бы любить его сильнее, чем Настю. Хотя, возможно, я ошибаюсь.

Я прижала ее к себе и заплакала. Заплакала в первый раз с того момента, как узнала о смерти матери. Настя тоже плакала, зарывшись лицом в мои волосы. Так мы и плакали с ней долго-долго, забыв совсем про бабушку, которой, наверное, видеть все это было невыносимо.

Мы так и заснули, обнявшись с Настей, на этом диване. Перед сном бабушка налила нам по чашке горячего чая с малиновым вареньем и сказала, чтобы мы не переживали по поводу отца. Что все эти юридические вопросы они как-нибудь уладят и нам с Настей не придется жить у него.

— В конце концов, у вас есть бабушка. Да и ты, Лера, уже совершеннолетняя, так что можно оформить опекунство. Не переживайте, девочки, мы все уладим…

Мы выпили чай с малиновым вареньем и легли спать. Бабушка легла в маминой спальне, а мы с Настей так и остались спать на диване. Мы даже раздеваться не стали, хоть бабушка и просила нас об этом. Настя отмахнулась:

— Потом.

Легла и прижалась ко мне…

— Лерка, расскажи мне какую-нибудь сказку, — Шепотом попросила меня Настя. Я удивилась, потому что знала, что Настя уже давным-давно никакими сказками не интересовалась. — Расскажи, — снова попросила она.

— Тебе ведь уже одиннадцать лет. Какие сказки, Настя? Да я и не помню уже ни одной… Про Красную шапочку если только.

— Нет, не надо про Шапочку, — отказалась Настя. — Это все глупые сказки, ненастоящие. Настоящие сказки другие. Хочешь, я тебе расскажу?

— Расскажи, — согласилась я, и Настя стала рассказывать мне сказку, которую придумала сама.

Так хорошо у нее получалось. Я даже удивилась: надо же, я и не знала, что у сестренки моей литературный талант. Сказка, правда, была немного странной, необычной и какой-то недетской. Хотя взрослой эту сказку тоже нельзя было назвать. В общем, непонятная, но интересная сказка. Как «Алиса в стране чудес» Льюиса Кэрролла.

С тех пор Настя каждый вечер рассказывала мне сказки. Мы каждый раз ложились спать с ней вместе на этом диване, и она начинала свою сказку. Удивительные, причудливые эти сказки рождались у нее в голове как-то легко и просто, словно невзначай. «Тебе правда интересно, Лерка?» — спрашивала она меня иногда. Я кивала головой в ответ и чувствовала, как она радуется.

Это продолжалось еще почти два года после смерти мамы. Мы вскоре стали спать на разных кроватях, но в одной комнате. И никогда не засыпали без сказки.

Два года — это семьсот дней и ночей. Семьсот разных сказок. Ни одна не повторяла другую. Каждая была интересной и странной. Настя рассказывала сказкипро людей, про животных, про вещи. Почти про каждую вещь в доме Настя придумала свою сказку. Со временем мне стало казаться, что вещи в нашей квартире оживают. Я смотрела с улыбкой на утюг, вспоминая его вчерашние приключения. Улыбалась сковородкам, которые накануне устроили веселую свадьбу, и злилась на пылесос, который в Настиной сказке получился жестоким монстром.

Настя редко досказывала свои сказки до конца. В принципе и начала у них тоже не было. Она начинала рассказывать с любого места, чаще всего с диалога, и тихо шептала свою сказку до тех пор, пока сама не засыпала… Потом, позже, я поняла: для нас обеих Настины сказки были единственным способом не думать о том, о чем думать было страшно и больно. Ведь эти вечерние часы — самые тяжелые в жизни человека, который совсем недавно лишился кого-то из близких. День проходит в суете и заботах, но наступает ночь, и от страшных мыслей, от тоски, от злых и колючих слез, кажется, уже не скроешься… Настя поняла, почувствовала это и изобрела свой способ, который помог нам с ней выжить в то трудное время. Если бы не Настины сказки — те ночи были бы страшными. Возможно, они свели бы с ума нас обеих. Настины сказки переносили из мира горечи и слез в другой, параллельный мир. Потом, позже, когда Настя уже повзрослела, она призналась мне в том, о чем я и сама догадывалась. Настя сказала:

— Я рассказывала эти сказки, потому что мне Ужасно хотелось плакать. Так было легче…

Я засыпала почти сразу после того, как засыпала Настя. Тот временной отрезок реальности, который мне приходилось переживать каждую ночь после того, как сказка обрывалась, был не слишком длинным. Минут пятнадцать—двадцать я еще ворочалась, чувствуя, как сжимаются вокруг меня тиски страха и одиночества. Но за день я ужасно выматывалась на работе, поэтому в тот момент, когда обрывалась сказка, на помощь приходила физическая усталость, я засыпала достаточно быстро, и по ночам мне не снились кошмары…

Только однажды это случилось. Спустя почти год после смерти мамы…

В ту ночь Настя рассказывала сказку про черную /сошку с белыми пятнами, заблудившуюся в странной деревне, в которой живут люди, не способные видеть и слышать животных. Сказка закончилась в тот момент, когда кошка спрыгнула со стола, зажав в зубах кусок мяса, который тоже становился в этот момент невидимым. Забавная, очень смешная сказка. Настя заснула, а спустя несколько минут заснула и я.

Мне приснился кошмар. Приснилось самое страшное, что могло только произойти теперь в моей жизни. Я увидела во сне нашу комнату, в которой мы теперь спали и которая раньше была гостиной. Сон был цветным: я видела желтые лучи солнца, пробивающиеся в комнату сквозь щели в темных шторах. Видела зеленый кактус на подоконнике, синие цветочки на белых обоях и розовую наволочку на подушке. На этой розовой подушке спала Настя. Помню, я удивилась и встревожилась даже от того, что Настя спит поздно. Ведь она обычно вставала раньше меня. Я подошла к Насте и попыталась ее разбудить. Но Настя не просыпалась…

Я уже знала, что Настя никогда не проснется. И все равно продолжала теребить ее за плечо, шептать:

— Вставай, ну вставай же, Настя.

А потом я стала кричать на нее, ругать ее за то, что она тоже — как и отец, как мама — бросила меня. Она не имела права этого делать — оставлять меня одну на всей земле. Она ведь знала, что теперь некому будет рассказывать мне сказки. А без сказок я на свете не проживу… И еще что-то я кричала, до тех пор пока не проснулась от своего крика.

Когда я наконец поняла, что это был всего лишь сон, то сразу вскочила с кровати и бросилась к Насте. Сперва я не смогла расслышать ее дыхания, и от этого мне стало еще страшнее, потому что теперь я точно знала, что это не сон. Но потом, прислушавшись, все же расслышала едва различимые в ночной тишине звуки и даже увидела отчетливо, как поднимается и опускается ее грудь.

Я успокоилась немного, снова легла к себе на кровать. Но страх, который до сих пор безуспешно пытался прорваться в нашу комнату с синими цветочками на обоях, теперь господствовал в ней безраздельно. Страх перед будущим, которое теперь показалось вдруг таким темным. Даже завтрашний день, который вот-вот уже должен был наступить, внушал чудовищный ужас. Я панически боялась снова заснуть и, проснувшись, снова увидеть свой сон — теперь уже наяву. Я не могла молиться ни Богу, ни черту, потому что от страха потеряла веру в них обоих. Лежала почти час с открытыми глазами, затаив дыхание — до тех пор, пока не поняла вдруг, что мне нужно делать.

Мне нужно продолжать рассказывать сказку. Ту самую сказку про заблудившуюся кошку черную, с белыми пятнами… Эта кошка спасет меня9 ~она выгонит страх из комнаты, из души моей…

— Настя, — прошептала я тихо, — ты спишь?

Настя ничего не ответила — конечно, она спала. И тогда я стала рассказывать сказку для себя. Для себя одной и еще, может быть, для рыжего льва с мохнатой гривой, который сидел в дальнем углу возле телевизора и смотрел на меня своими пластмассовыми глазами с огромным любопытством.

Неплохая, кажется, сказка получилась у меня в ту ночь. Каких только приключений не случилось с моей кошкой, пока она наконец, не выбралась из той заколдованной деревни! Часа два я лежала и настойчиво бормотала себе под нос всю эту абракадабру, изо всех сил заставляя себя не думать ни о чем, кроме кошки. И у меня получалось…