Джулиет Мид - Капкан любви

Охотник за головами — компания или персона, которая пытается найти менеджеров или людей на соответствующую работу посредством прямого контакта с ними. Обычно контакт с кандидатом на новое место работы происходит так, чтобы об этом не знали на его текущей работе. Часто предложение работы охотником за головами сопровождается повышением заработка и т. п.

(Английский экономический словарь Коллинза)

Охотник за головами — дикарь, коллекционирующий головы своих врагов как трофеи.

(Оксфордский английский словарь)

Охотник за головами — морской убийца.

Убийца — головорез, мясник, линчеватель, маньяк, психопат, охотник за головами, каннибал, хищник, хищный зверь, хищная птица, людоед.

(Словарь Роджета)

Пятница, 4-е октября, 1991

Глория ненавидела Лондон. Люди здесь не понимали ее акцента, они даже не знали, где находится Оклахома-Сити. И если даже здесь было невозможно купить съедобную сосиску-гриль, то что уж говорить о всей Великобритании. Здесь было невозможно достать и приличный «Кровавый Цезарь» — даже в Харрис-Баре. Так называемым делопроизводителям здесь требовалось две недели только для того, чтобы назначить встречу. Каждый встреченный здесь казался выходцем из Оксфорда или Кембриджа и, казалось, знал всех, кого она когда-либо встречала. Дорожное движение было ужасным, ее собственная квартира — убогой, собачьи кучки валялись на улицах неубранными. Люди здесь заканчивали работу в семь вечера, а затем каждый шел в те-а-атр или о-о-перу. Глория ненавидела Лондон, ненавидела от души. Она решила было вернуться в Нью-Йорк — вернуться домой, — но она всего лишь месяц, как притащилась в такую даль, и будь она проклята, если уедет назад, не доказав свои способности.

Возмущение и несправедливость Глории, выброшенной в старинный лондонский Сити, были так велики, что она была слепа к красоте этого места. Она не видела, как ярко сияет солнце, как трепещут деревья под легким, свежим ветерком. Единственное, что она видела, была очередь машин, задержанных огромным грузовиком, пытающимся свернуть на Карлотт-стрит. Она рванула передачу своего спортивного «мерседеса» и развернулась вниз по улице, отходящей налево от Оксфорд-стрит, игнорируя броский знак «Только для автобусов и такси. Личным машинам проезд воспрещен». Она уже на пятнадцать минут опаздывала на работу и пропустила утреннее совещание из-за этого дорожного движения. Если бы полицейские остановили ее, она всегда могла сверкнуть широчайшей улыбкой и махнуть им в окошко своим американским паспортом. Проклятый транспорт. Проклятый Лондон. Проклятые британцы, черт бы их всех побрал.

Кандида Редмейен откинулась в кресле, вытянула под столом длинные ноги, экстравагантно выглядящие в черных чулках, и не спеша зажгла сигарету. Она наслаждалась чувством собственной значимости, медля поднять трубку нетерпеливо подмигивающего телефона.

— Малькольм? Извините, что заставила вас ждать, — лениво протянула она, внутренне развлекаясь тем, что выдерживала члена совета директоров банка «Хэйз Голдсмит» с трубкой в руке не менее, чем три минуты. — Чем я могу помочь вам?

Ее обращение было приветливым, но интонация ясно указывала, кто, по ее мнению, кому оказывает услугу. Во время разговора ее взгляд бродил по конторе, созерцая сдержанную элегантность помещения, созданную ей самой, производящей впечатление респектабельности и успеха, без малейших небрежностей, так часто встречающихся в офисах Сити. Ни гравюры с охотничьими сценами, ни зеленые кожаные кресла, претендующие на старину и роскошь, ни безукоризненно полированная мебель красного дерева не страдали недостатком лоска.

Офис Кандиды, как и она сама, был выше определений — нечто среднее между артистическим салоном и комнатой для уединенных встреч, отделанной кожей и шелком в спокойных, прохладно-серых тонах. Одну стену украшала картина Пайпера, другую — рисунок трехлетней племянницы Кандиды, заключенный в серебряную рамку. Кресла эпохи Георга были разбросаны среди подлинных изделий Эйлин Грэй из кожи и стали, а мягкие тона и очертания комнаты составляли полный контраст с охапкой мрачноватых пурпурных дельфиниумов, выставленных посреди невысокого столика для кофе. Напротив письменного стола Кандиды висело зеркало эпохи Регентства. Выслушивая Малькольма, она с немалым удовлетворением разглядывала себя в этом зеркале.

Кандида Редмейен была не первой молодости, хотя ничто, кроме опытности во взгляде и едва заметного цинизма в изгибе губ, не говорило о том, что ей скоро исполнится тридцать семь. Бывают женщины, чьи лица в возрасте тридцати шести лет обещают проявление зрелой красоты, бывают и другие, чьи лица свидетельствуют об утраченной девичьей миловидности. Кандида в каждом возрасте выглядела совершенством: в шестнадцать — сияла прелестью, в двадцать шесть — стала безусловной красавицей, а сейчас, десятью годами позже, превратилась в обворожительную женщину.

Ноги Кандиды, по общему мнению, были лучшим в ее фигуре — невозможно длинные, гладкие, бесконечные ноги, с изящными коленями, стройными икрами и хрупкими лодыжками. Не для нее были строгие, похожие на ящики костюмы, принятые у большинства женщин в Сити. Кандида носила короткие юбки — очень короткие. Ей нравилось сочетать их со строгого вида — выше талии — спортивным пиджаком мужского покроя и белоснежной блузкой, благодаря которым, стоило ей встать навстречу посетителю, как его взгляд немедленно притягивался к ее соблазнительной юбке, неотразимо сексуальным ногам и до нелепости высоким каблукам. Это лишало людей — даже женщин — самообладания, а Кандида любила лишать людей самообладания. Ее большие глаза — ясные, прозрачно-синие с оттенком, обычно наблюдаемым в глубине безупречного аквамарина, были окружены темными, пушистыми бровями и ресницами с не вполне безыскусственным изгибом. Ее нос, возможно, был чуть-чуть остер для того, чтобы признать ее подлинной классической красавицей. Ее прославленные каштаново-рыжие волосы были собраны в высокую прическу, однако, несколько тонких прядей выбились оттуда, завиваясь сзади вдоль шеи. Она редко применяла декоративную косметику, гордясь ровным, алебастровым цветом лица, и никогда не пользовалась парфюмерией. Кандида пахла… Кандидой.

В шестнадцать лет она была капитаном команды по лакроссу[1] в известной школе для девочек. Тогда же ее пригласили моделью в одно из ведущих агентств. Две причины отвратили ее от карьеры модели. Во-первых, с ростом пять футов семь дюймов она не могла работать на подиуме, являющемся ключом к успеху модели восьмидесятых годов. Во-вторых, и это было важнее, ее разум был слишком горяч и независим, слишком преобладал в ней, чтобы ограничиться использованием одного лишь тела. Кандида хотела править миром и полагала, что чертовски близка к этому.

Все еще любуясь своим отражением, она прервала Малькольма Фиачайлда.

— Малькольм, позвольте мне объяснить вам кое-что. Я не могу быть вашим представителем. Я тысячу раз говорила вам, что работаю только с пятью клиентами. Если я приму решение расстаться с одним из них, вы будете первым, с кем я вступлю в контакт. До тех пор я ничего не могу для вас сделать.

— Кандида, я даже не прошу вас принять наш банк в клиенты, хотя, конечно, хочу этого, но понимаю ваше положение. Я всего лишь прошу вас не переманивать наших людей — прекратить охотиться на них. Билл Баредж был последней соломинкой. Вы видели, что об этом написано на странице ежедневника Сити в «Таймс»? Разве наши отношения ничего не значат для вас? Неужели вы не можете поставить личные чувства выше профессиональных?

— Мои чувства никак не связаны с делами, — хладнокровно ответила Кандида, просматривая страницу «Таймс», где говорилось о переходе Билла Бареджа из «Хэйз Голдсмит» в «Морган Стэнли», — ни личные, ни любые. Это еще вопрос, как судить об этом деле. Мое личное и профессиональное суждение выглядит так — мы не переманиваем ваших людей, потому что вы не наш клиент. Я достаточно ясно высказалась? — она обвела заметку в газете толстым красным маркером.

В трубке молчали.

— Я достаточно ясно высказалась, Малькольм? — повторила Кандида. В ее голосе прозвенела резкая нотка.

— Да, подробно, болезненно и очень ясно. Вы всегда высказываетесь ясно. Одно меня огорчает — люди знают о наших отношениях, и в руководстве прямо говорят, что не понимают, почему я не могу убедить вас не трогать моих людей. Все выглядит так, будто вы мстите мне за что-то. С февраля вы увели шестерых лучших людей из нашего отдела. Это так обескураживает, не знаю, что и сказать им…

— Скажите им правду. Скажите, что я — не ваша собственность. Скажите, что я всего-навсего подыскиваю их сотрудникам работу получше. Скажите им, что сейчас самое время подумать, почему их сотрудники так легко срываются с места. Скажите им что угодно — мне все равно, что, — только отстаньте от меня со своими проблемами. У вас своя работа, у меня — своя.

Кандида повесила трубку. Тонкая улыбка играла на ее губах, пока она набирала номер телефона Джоанны Френч, главного редактора страницы ежедневника Сити в «Таймс». Джоанны не было, но у Кандиды имелась бутылка шампанского для посылки в редакцию. Вернувшись, Джоанна найдет ее на рабочем столе. Кандида всегда, ну всегда, оплачивала свои долги.

Годы назад, когда Кандида открывала свое агентство по трудоустройству, она скорее умерла бы, чем повесила трубку в разговоре с членом совета директоров «Хэйз Голдсмит». Но времена сменились. Сейчас она вела дело в высшей степени успешно, в высшей степени первоклассно, она была наилучшей в лондонском Сити среди фирм, занимающихся трудоустройством, или, на деловом жаргоне — охотников за головами. Она очень гордилась своими достижениями, и по справедливости.