— Я буду свято хранить вашу тайну. Вы можете положиться на мое слово, — заявил Лукас.

И она поверила ему. Виктории не нужно было никаких доказательств, ибо слово этого человека надежно. Он не станет сплетничать в клубе или в гостиной, он будет обращаться с ней с обычной любезностью на балах и званых вечерах.

— Ох, Лукас, я бы так хотела, чтобы ночные приключения у меня были именно с вами.

Его губы вновь коснулись ее губ.

— Скажи да, Виктория. Скажи, что ты принимаешь мое предложение.

— Я должна подумать. Это слишком серьезный вопрос. Мне понадобится время, чтобы все решить.

— Позвольте мне завтра навестить вас и вашу тетю. Тогда вы и объявите мне ваше окончательное решение.

Она глубоко вздохнула, понимая, что уже вовлечена в опасную игру:

— Вы не любите терять время, милорд.

— Я никогда не любил терять время.

— Очень хорошо. Можете зайти к нам. — Она быстро обвила руками его шею, уже понимая, каков будет ее ответ. Потом отпустила его, внезапно почувствовав тревогу и даже смущение. Она оглянулась на темные окна дома:

— Мне пора идти. Возвращайтесь к Линдвудам поскорее, пока они не встревожились из-за вашего отсутствия.

— Я скажу им, что не так-то легко вскарабкаться на стену сада, — весело ответил он.

Лукас изящно склонился к ее руке. Когда он поднял голову, она различила при свете луны знакомую неуловимую усмешку. В два шага он оказался у стены и сразу же отыскал выемки, куда можно было поставить носки сапог. И вот он уже растворился в ночи. Виктория постояла еще немного, пытаясь разобраться в том, что натворила, а потом вошла в оранжерею.

Она еще долго лежала в постели без сна, вспоминая прощальную улыбку Стоунвейла — самоуверенную, торжествующую.

Я собираюсь ухаживать за вами, добиваться вас, соблазнить вас!

Ей надо обдумывать каждый шаг, но все же с полуночным графом можно иметь дело, попыталась уверить себя Виктория. Ей надо научиться управлять им, другого выхода нет — отказаться от его предложения она не сможет. Именно в приключениях она нуждалась.

Впервые за многие месяцы Виктория безмятежно заснула и ее не мучили ночные кошмары.


Через десять минут после сцены в саду Лукас вышел из кареты Линдвудов, попрощался и поднялся по ступеням своего недавно унаследованного особняка. Дворецкий, которого, как и всю немногочисленную прислугу, наняла для Лукаса Джессика Атертон, распахнул перед ним дверь.

— Отправьте всех спать, Григгс. Я собираюсь еще поработать в библиотеке, — распорядился Лукас.

— Хорошо, милорд.

Лукас прошел в библиотеку, где была собрана вся приличная мебель, уцелевшая в доме, и щедро налил себе портвейна. Проклятая нога опять разболелась. Все от этой беготни по ярмарке, а потом они карабкались по чертовой стене, да еще и прыгали с нее.

Он тихонько выругался и отпил большой глоток портвейна, зная по опыту, что тупая боль в бедре скоро отпустит.

На этот раз болела не только нога. Там, внизу, все еще билось и пульсировало желание, возбужденное ночной сценой в саду. Когда он прижал Викторию к стене сада, он ощутил податливость ее тела. Он еще помнил ее сладостный, воздушный аромат, который смешивался сейчас с ароматом старого доброго вина.

Взгляд Лукаса задержался на портрете, висевшем над камином. Лукас медленно поднялся, прошел по старому ковру и остановился, всматриваясь в хмурое лицо своего дяди.

Мейтлэнд Колбрук, предыдущий граф Стоунвейл, имел мало причин для веселья в последние годы жизни. Его преследовали болезни и меланхолия, он ненавидел всех и вся. Капризный характер Мейтлэнда прорывался порой вспышками безудержной ярости, и тогда он обрушивался на любого, кто только попадался ему под руку, — слуги уходили от него один за другим.

В юности Мейтлэнд Колбрук был склонен к разврату, выпивке, азартной игре и потасовкам. Он исчез из светского общества, промотав почти все фамильное состояние, до него уже основательно потрепанное его отцом.

Он стал затворником, оригиналом, который не поддерживал отношений не только с лондонскими знакомцами, но даже с ближайшими родственниками. Мейтлэнд осел в деревне, выкачивая все, что можно, из своего поместья. Он так и не женился, и, когда несколько месяцев назад смерть подступила к нему вплотную, он скрепя сердце вызвал к себе своего наследника — племянника, которого никогда до этого даже не видел.

Лукас прекрасно помнил их встречу. Мрачная спальня графа, затянутая выцветшими гобеленами и уставленная рассохшейся мебелью, была не так страшна, как сам Мейтлэнд Колбрук, сморщенный, бледный, возлежавший в кровати с бутылкой портвейна и настойкой опия.

— Это все будет твоим, племянничек, каждый чертов дюйм Стоунвейла. Если у тебя хватит здравого смысла, ты сразу же уйдешь отсюда, и пусть этот дом сгниет. От этой земли никогда не было толку, — проскрипел он, сжимая костлявыми пальцами грязное одеяло и злобно поглядывая на Лукаса.

— Наверное, никто и не пытался вложить в эту землю деньги и силы, — сердито возразил Лукас. — Даже глупцу ясно, что Стоунвейл может дать немалый доход. Здесь плодородные земли, и они смогут снова принести богатый урожай. Чтобы оживить Стоунвейл, необходимы деньги, деньги… и хозяин, который позаботился бы о своих землях и людях.

— Вкладывать деньги в Стоунвейл бессмысленно. Это место проклято… проклято, говорю тебе. Спроси кого хочешь. Уже не одно поколение… Плохая почва, ленивые арендаторы, не хватает воды для посевов. Нечего здесь спасать. Мне давно следовало продать всю эту чертову землю. Не знаю, почему я этого не сделал, — скрипучим раздраженным голосом продолжал старик.

Тут старый граф приподнялся на постели и потянулся к ящику в ночном столике. Дрожащие пальцы что-то нашарили внутри и сомкнулись на вещице, которую он узнал на ощупь. В следующую секунду он бросил ее Лукасу, и тот машинально поймал.

Разжав пальцы, Лукас увидел у себя на ладони круглый янтарный кулон на тонкой цепочке. На кулоне были вырезаны две человеческие фигурки, и мастерство художника было столь велико, что они казались двумя живыми человечками, навеки вошедшими в прозрачный золотисто-желтый янтарь, — рыцарь и его дама.

— Что это значит, сэр? — спросил Лукас, сжав в руке янтарную драгоценность.

— Будь я проклят, если знаю. Мне оставил это отец перед смертью. Он сказал, что нашел этот кулон в старом лабиринте посреди южного сада. Народ здесь считает, это связано с легендой.

Лукас всмотрелся в кулон:

— С какой легендой?

Мейтлэнд внезапно побагровел от очередного приступа ярости:

— С той легендой, из-за которой эти чертовы поля уже иссохли, из-за которой я погубил свою жизнь, из-за которой у меня так и не родился наследник. Легенда о Янтарном рыцаре и его леди.

— Что это за легенда, в ней есть доля истины?

— Пойди расспроси старых ведьм в деревне, если тебе так интересно. У меня есть дела поважнее, чем рассказывать сказки.

Выкрикнув эти слова, Мейтлэнд закашлялся. Лукас быстро наполнил стакан портвейном и поднес его к тонким бледным губам старика. Дядя отпил большой глоток и немного успокоился.

— Никакого смысла, никакого смысла, — повторил он. — Никакого. Не было смысла и не будет. Вся эта чертова земля — только обуза. Послушай моего совета, мальчик, брось все. Не пытайся спасти Стоунвейл.

Лукас взглянул на янтарный кулон, и внезапная решимость запылала в нем.

— Знаете, дядя, я, кажется, не послушаюсь вашего совета. Я попытаюсь спасти Стоунвейл.

Мейтлэнд Колбрук повел усталыми, налитыми кровью глазами:

— А где ты возьмешь деньги? Я слышал, ты неплохо играешь в карты, но из этого не извлечешь надежный доход, необходимый, чтобы спасти эти земли. Я-то знаю, я уже пробовал — в молодости.

— Придется мне поискать деньги где-нибудь еще, верно?

— Где-нибудь еще — это значит найти себе богатую невесту. Легче сказать, чем сделать. Ни одна приличная дама из общества, владеющая собственным состоянием, даже не взглянет на нищего графа. Ее родня сумеет отыскать что-нибудь получше, чем мы с тобой.

Лукас встретился глазами с умирающим:

— Тогда придется спуститься пониже.

— Зря время потратишь. Боже, я помню эти разговоры в клубах. Все только и мечтают променять свой титул на какую-нибудь дочку лавочника вкупе с ее наследством. Ничего не выйдет. Деньги женятся на деньгах. И это справедливо не только в отношении титулованной знати, но и прочих городских жителей. Но мало кому повезло.

Сегодня, когда Лукас разглядывал портрет Мейтлэнда Колбрука, он вновь вспомнил его слова. Он хмуро улыбнулся и поднял бокал:

— Ты ошибся, дядюшка. Я нашел богатую наследницу и расставил ей хитрую ловушку. Она хорошенько помучает меня, но в конце концов будет моей.

И чем скорее, тем лучше, размышлял Лукас, допивая свой портвейн. Ему нужны деньги Виктории, но в эту ночь он понял, что ему нужна и сама Виктория.

Отставив бокал, Лукас прикоснулся к кусочку янтаря, теплившемуся у него на груди. Он всегда носил его под одеждой с того самого дня, как Мейтлэнд Колбрук передал ему реликвию.

Стоя в одиночестве в своем кабинете и размышляя о будущем, Лукас внезапно подумал, что густой темный цвет этого янтаря точь-в-точь совпадает с необычным цветом глаз Виктории.

Глава 4

Лукас неторопливо поднялся по ступеням особняка леди Неттлшип. Острое беспокойство смешалось в его душе с ледяной решимостью. Подобные чувства он обычно испытывал, когда садился за карточный стол. Лукас нацелился на выигрыш, и он умел выигрывать.

Он давно уже понял, что человек, вынужденный зарабатывать себе на жизнь собственным умом, не добьется успеха без особой стратегии. Соблюдать хладнокровие, все эмоции в сторону — иначе не выиграть ни за карточным столом, ни в битве. Холодная логика позволяла ему выжить, и Лукас помнил об этом.