Так тренер перед важным матчем дает последнее напутствие игрокам.

В основном, она говорила о том, чего мне будет нельзя, когда я выйду отсюда. И я поняла, что нельзя мне будет ничего.

– Никаких наркотиков, включая алкоголь. Никакого голодания, обжорства, чрезмерных нагрузок. И, что самое важное, воздерживайтесь от контактов с противоположным полом в течение года.

Я так и села. (А я-то думала, вы мне друг!)

– Но почему? – воскликнула я.

– У вас нездоровое отношение к мужчинам. Сейчас, когда вы лишились наркотиков, в вашей жизни образуется пустота. Многие очертя голову бросаются в новые отношения, чтобы не оставаться наедине с собой. Вы можете стать одной из них.

«Какая наглость!» – оскорбленно подумала я.

– Мы советуем это всем, кто уходит от нас, – пояснила она.

Всем? Интересно, и Крису тоже?

– Это только на один год, – ласково добавила она.

Год! Для меня это звучало, как сто лет.

– Ну, тогда я, пожалуй, вернусь в Нью-Йорк, – угрюмо сказала я. – Даже если я не захочу сохранять целомудрие, там мне придется это делать.

– Никакого Нью-Йорка, – запретила она. – Дайте себе годик, чтобы придти в норму. И потом, вы что, хотите сказать, что с Люком у вас были целомудренные отношения? – улыбнулась она.

Мне удалось сдержаться и не пуститься в пространные объяснения насчет Люка, но моя ненависть к нему, кажется, отразилась у меня на лице.

– Люк – редкий мужчина, – сказала Джозефина. – Может быть, сейчас вы так не думаете, но потом поймете, что он все сделал правильно.

Я ничего не ответила.

– Он – верный, надежный, цельный, умный человек, и еще, он очень… – она помедлила, поправила волосы, – … очень красивый.

Я была поражена. Значит, этой старой грымзе тоже не чуждо ничто человеческое! Но недолго я так думала.

– Теперь, когда вы снова выходите во внешний мир, – сурово сказала она, – все самое трудное только начинается. Вы должны будете научиться жить со своим прошлым и правильно реагировать на новые ситуации. Это не всегда будет легко.

Я не испугалась. Не то, чтобы я ей не верила. Мне просто казалось, что при моем горячем желании начать новую жизнь я все смогу преодолеть.

– У вас по-прежнему напряженные отношения с матерью, – напомнила Джозефина. – Когда вы будете жить вместе, противоречия, возможно, обострятся. Постарайтесь не сорваться, если это случится.

– Обещаю, что не буду принимать наркотики.

– Мне можете ничего не обещать, – сказала она. – Это ведь не моя жизнь будет разрушена.

– И моя не будет разрушена, – с вызовом заявила я.

– Ходите на собрания, помните, что вам здесь говорили, и со временем все наладится, – пообещала она. – У вас огромные внутренние ресурсы.

– Что еще за ресурсы? – удивленно спросила я.

– Мы здесь не слишком много говорим о хороших чертах наших пациентов, не так ли? – улыбнулась она. – Что ж, вы умны, восприимчивы, остроумны, очень добры, я видела, как вы себя вели с другими членами группы, с новенькими. Вы умудрились наладить отношения даже с Мисти.

Я покраснела от гордости.

– И, наконец, должна сказать, что испытала огромное удовлетворение, наблюдая, как вы менялись и взрослели на глазах.

– Неужели я была так ужасна? – спросила я из чистого любопытства.

– Вы были крепким орешком, но случались и похуже вас.

– Я вас ненавидела, – с удивлением услышала я собственные слова. Но она вовсе не упала от них в обморок.

– Странно было бы, если бы не ненавидели, – кивнула она. – Как это в том фильме: «Я самый ужасный из твоих кошмаров»?

– Откуда вам столько известно обо мне? – робко спросила я. – Как вы чувствовали, когда я вру, а когда говорю правду?

– Я очень долго была «внутри», – сказала она. Это ничего мне не объяснило.

– Что вы имеете в виду?

– Я имею в виду, что я долгие годы жила с человеком, страдавшим хроническим алкоголизмом и наркоманией, – сказала она, загадочно улыбнувшись.

Я была потрясена. Бедная Джозефина! Кто же это был? Один из ее родителей? Брат? А может быть, муж? Может быть, она была замужем до того, как сделаться монашкой?

– Кто это был? – выпалила я.

Я ожидала, что она ответит какой-нибудь чопорной, холодной фразой, например: «Такие вопросы не задают, Рейчел». Но она ничего такого не сказала.

Вместо этого она долго-долго молчала, глядя мне прямо в глаза, а потом тихо ответила:

– Я.

60

Наконец наступил мой последний день в Клойстерсе. Это было как день рождения, первое причастие, свадьба и похороны одновременно. Я была в центре внимания, и мне это нравилось: открытка, прощальная речь, добрые пожелания, слезы, объятия, обещания, что по мне будут скучать. Даже садистка Сейди, шампанская приемщица и полоумный садовник Финбар пришли проводить меня. Плюс доктор Биллингс, сестры, психологи и, конечно, пациенты.

Я произнесла речь о том, как я сюда пришла, думая, что со мной все в порядке, как мне было жаль всех остальных, и так далее, и тому подобное. И они присвистывали, подвывали, хлопали и смеялись, и кто-то, как всегда, крикнул: «Закажи для меня пинту у Флинна!»

Потом все ушли на занятия, а я осталась ждать, пока меня заберут. Я уже заранее скучала по тому, что оставляю здесь, и в то же время мне не терпелось отсюда уйти. Начать новую жизнь.

Я провела в Клойстерсе почти два месяца и ухитрилась выжить. Гордость переполняла меня.

Прибыли мама с папой. Когда мы выехали из ворот Клойстерса, я мысленно сняла шляпу и слегка наклонила голову, вспомнив день, когда сюда приехала. Взвинченная, ожидающая увидеть здесь знаменитостей. Мне казалось, что прошло миллион лет, что все это происходило не со мной. Отчасти это так и было.

Если не считать выезда к зубному врачу, я не была во внешнем мире два месяца. Поэтому путешествие из Уиклоу домой сильно меня взволновало. Сидя на заднем сиденье, я то и дело восклицала:

– Ой, смотрите, почтовый ящик!

– Ой, смотрите, какие странные волосы у вон того человека!

– Ой, какой смешной автобус!

– Ой, смотрите, эта женщина покупает бумагу!

– Ой, вы видели, какие у мальчика уши? Прямо как у Спока!

Дома все вызывало интерес и восхищение. Я едва не забилась в истерике при виде входной двери – двери, которую я могла открыть в любой момент и выйти, а потом опять войти. Меня просто пришлось успокаивать, когда я оказалась в своей комнате. Моя собственная комната! И никто не будет в ней красить ногти на ногах! Моя кровать! Настоящее покрывало. Без этого странного запаха. И оно не колется и не прилипает к одежде!

И никто больше не станет будить тебя посреди ночи, чтобы ты поджарила семьдесят яиц. Если захочешь, можно хоть весь день в постели пролежать. И я этого хотела! Я то и дело бегала в ванную – в ванную, которую мне придется делить всего лишь с четырьмя людьми! Я любовно проводила ладонью по телевизору: теперь можно смотреть сколько угодно всякой чепухи, пока спать не захочется.

В прихожей стояла швабра, и я чуть-чуть задержалась, чтобы как следует посмеяться. Мое краткое знакомство с ее родственницей в Клойстерсе – уже в прошлом, и я больше не буду заниматься уборкой. Возможно, никогда.

Я распахнула дверцу холодильника и поглядела на всю эту аппетитную еду. И я могла взять оттуда что угодно! Кроме, конечно, коробочек с шоколадным муссом, которые Хелен замотала тройным слоем клейкой ленты. Потом я прошлась по кухонным шкафам, в поисках, в поисках…

А потом мне стало очень, очень грустно. Очень грустно. Вот я вышла на волю. И что?

И что мне теперь делать? У меня нет друзей, в паб мне путь заказан, и к тому же у меня все равно нет денег… Неужели остаток своей жизни я проведу сидя по субботам дома у телевизора и глядя «Звезды у них в глазах» вместе со своей мамой? Или слушая, как они обсуждают, почему не победил Марти Пеллоу. Ведь он на голову выше Джонни Кэша.

И неужели я приговорена к тому, чтобы из вечера в вечер, в половине десятого, слушать, как отец говорит одну и ту же фразу «Ну, не сходить ли мне за пинтой к Филанс»? И при этом все, включая маму, должны пропеть, перевирая мотив: «Ах, Филанс! Что сравнится с Филанс…» Этот ритуал существовал не менее двадцати лет, но я совсем забыла об этом в свой первый вечер дома. И как раз оказалась вдвоем с папой на кухне. Так что вышло очень неудобно, потому что, когда он объявил о своем намерении, а я не запела, он спросил, глядя на меня глазами обиженной собаки: «В Нью-Йорке что, не поют? Там это не принято?»

Я выбежала из кухни.

– Боже мой! – жаловалась я маме. – Да здесь еще хуже, чем в Клойстерсе. Гораздо больший процент сумасшедших.

Но мама призвала меня проявить понимание и сострадание. Она сказала, что с тех пор, как возникла эта «Оклахома», и все «триумфальные гастроли» оказались одним единственным спектаклем, папа просто сам не свой.

– Это засело у него в голове. Но постепенно он снова станет тем же человеком, каким был прежде.

– Но ведь у него была всего лишь эпизодическая роль!

– Все равно, он ощущал свою значительность, – мудро заметила мама.


– Что мне делать? – стенала я.

Мне было скучно и гадко. Я провела дома всего лишь один день. Я скучала по Клойстерсу, мне хотелось обратно.

– Почему бы тебе не походить на эти ваши забавные собрания? – нарочито бодрым голосом спросила мама.

Вспомнив о расписании собраний, которым меня снабдили перед уходом из Клойстерса, я вдруг поняла, что вовсе не хочу быть человеком, который ходит на «забавные собрания». Я действительно решила жить без наркотиков, но добьюсь этого другим способом. Поэтому маме я туманно ответила:

– Э-э… Да. Через пару дней.

А чего мне на самом деле хотелось, так это позвонить Крису, но все было не собраться с духом. В воскресенье я почувствовала себя так паршиво, что даже согласилась пойти к обедне. Дальше было ехать некуда. Вернувшись домой, я трясущейся рукой набрала номер Криса.