Вот с шутками надо было быть поосторожнее. Когда я закончила говорить, Марго принялась строчить в моей карточке с бешеной скоростью.

– Это шутка, – хмуро сказала я и выразительно посмотрела на карточку.

Марго заговорщически подмигнула мне:

– Рейчел, шутки тоже о многом говорят. Поблизости не было большого зеркала, чтобы я могла проверить правильность взвешивания. Но я пощупала свои ребра и бедренные кости и поняла, что действительно сбросила вес. Последний раз они так хорошо прощупывались, когда мне было лет десять. Все это очень порадовало меня, но я совершенно не понимала, как же это случилось. Годы самоотверженных занятий в спортзале ни к чему не приводили. Может, мне наконец улыбнулась удача и у меня внутри завелся солитер?

Одно я себе клятвенно обещала – теперь, сбросив вес, я сделаю все, чтобы снова его не набрать. Больше никаких «Принглз», никакого печенья, никаких перекусываний между приемами пищи. И во время приемов пищи тоже. Это должно помочь.

Не успела я оглянуться, как мы добрались до конца недели, на бешеной скорости проскочили занятия по кулинарии, субботние азартные игры, и вдруг снова оказалось, что уже воскресенье.

32

В это воскресенье мне было позволено принимать посетителей. Я очень надеялась, что Анна приедет меня навестить и захватит с собой наркотики. Насчет теста на наличие наркотиков в крови я больше не волновалась. Если меня выкинут отсюда, буду только рада.

На случай, если Анна не приедет, я заранее заготовила для нее письмо, чтобы папа или кто другой ей передал. В нем содержалось требование немедленно мчаться в Уиклоу с целой сумкой наркотиков под мышкой.

В ожидании гостей меня волновали только две вещи. Во-первых, я опасалась Хелен, которая непременно обольет меня презрением, узнав, что здесь нет тренажерного зала, бассейна и массажа. И знаменитостей тоже нет. Но еще больше я опасалась мамы. Меня ужасала перспектива увидеть ее измученные страдальческие глаза. «Может, она не приедет?» – с надеждой подумала я и думала так до тех пор, пока не поняла, что если она не приедет, будет гораздо хуже, чем если она приедет.


Наконец, когда мои нервы были уже натянуты до предела, подъехал знакомый автомобиль. Честно говоря, я не поверила своим глазам, увидев маму на переднем сиденье рядом с отцом. Я ожидала, что она будет лежать на заднем сиденье, с головой укрытая пледом, чтобы никто ее не увидел и не догадался, что она здесь делает. И вот она здесь, такая храбрая и невозмутимая, с прямой спиной, даже без темных очков, шлема или широкополой шляпы. Мой боевой дух поднялся. К тому же я разглядела, что на заднем сиденье все-таки кто-то есть. Боже мой, пусть это будет Анна! С целой сумкой наркотиков.

Едва дверца открылась, я испытала острое разочарование, даже через оконное стекло услышав спорящие голоса и поняв, что третьим пассажиром была Хелен.

– Почему надо ехать так медленно? – кричала она, выбираясь из машины. На ней было длинное пальто и меховая шляпка, стиль «Доктор Живаго». Выглядела она потрясающе.

– Потому что на этих чертовых дорогах гололед! – орал в ответ красный от натуги папа. – Отвяжись от меня! Предоставь мне вести свою машину, как я хочу.

– Перестаньте! Перестаньте же! – шипела на них мама, выволакивая из машины нагруженные сумки. – Что о нас подумают!

– Да мне-то что? – звенел в морозном воздухе голос Хелен. – Подумаешь, какие-то алкаши!

– Прекрати! – Мама ударила Хелен по плечу.

Хелен тоже ударила ее:

– Отстань! Чего это ты так стесняешься? Того, что твоя дочь – такая же алкоголичка?

– Никакая она не алкоголичка! – ответила мама.

– Ах, какие грубые выражения! – пропела Хелен. – Тебе придется покаяться на исповеди в сквернословии. Но ты права! – победоносно продолжала моя сестрица. – Она не алкоголичка, она – наркоманка!

У мамы и у папы сделались каменные лица, и они оба опустили головы.

Я с тоской наблюдала за всем этим из окна. Мне хотелось убить Хелен. И родителей мне тоже хотелось убить. И себя тоже.

Мы неловко обнялись. Иначе обниматься мы не умели. И улыбнулись друг другу. Мои глаза наполнились слезами.

Хелен вместо приветствия сказала:

– Х-х-хосподи, ну и задрогла же я!

Мама вместо приветствия ткнула Хелен в бок и сказала:

– Не поминай имя Божие всуе.

Папа сказал:

– Здорово!

Тогда я не обратила на это внимания. Перед тем как завести все эти никому не нужные разговоры, мама сунула мне в руку сумку:

– Мы тебе кое-что принесли.

– Чудесно, – сказала я, заглянув в сумку, – «Тайто». «Тайто» и еще раз «Тайто». Спасибо.

– И «Баунти», – сказала мама. – Там еще должно быть десять батончиков «Баунти».

Я снова заглянула в сумку:

– Что-то не похоже.

– Я их клала, – сказала мама. – Я точно помню, как я клала их сегодня утром.

– Ах, мама! – сочувственно произнесла Хелен, ее хитренькое кошачье личико было сама невинность. – Память у тебя уже не та!

– Хелен! – резко скомандовала мама. – Отдай!

Хелен угрюмо открыла сумочку:

– А почему мне-то нельзя?

– Ты прекрасно знаешь, почему, – ответила мама.

– Потому что я не наркоманка? – спросила Хелен.

Все вздрогнули.

– У тебя еще все впереди, – пообещала мама.

– Съешь один батончик, – разрешила я.

– А три можно?


Я им все показала, гордясь и одновременно стесняясь. Стеснялась я, когда они говорили, например:

– Не помешало бы тут стены покрасить. А то так же, как у нас дома.

– Есть тут кто-нибудь знаменитый? – шепнула мне Хелен.

– Сейчас нет, – небрежно бросила я в ответ.

К моему огромному облегчению, она просто громко сказала: «Блин!» и все.

Я провела их в столовую. Она была битком набита. Все это выглядело, как, вероятно, день Страшного суда. Нам удалось пристроиться на кончике скамейки.

– Ла-а-нно, – сказал папа каким-то странным голосом. – Хаар-ршотут.

– Что ты сказал, папа?

– Харршотут.

Я вопросительно посмотрела на маму.

– Он говорит, что тут хорошо, – объяснила она.

– Но почему ты так по-дурацки разговариваешь? – удивилась я. – К тому же тут вовсе не хорошо. Далеко не хорошо.

– «Оклахома»! – прошептала мама. – Он получил маленькую роль в постановке «Блэкрок Плейере». Он репетирует акцент. Правда. Джек?

– Точна-а. – Папа потрогал поля воображаемой соломенной шляпы. – Мэ-эм, – добавил он.

– Мы уже с ума все от него сходим, – сказала мама. – Если я еще раз услышу, что «пшеница у нас достанет слону до глаз», то, клянусь, убью этого слона.

– Давай-ка спешивайся, – посоветовал папа, – и выпей молочка.

– А это уже не «Оклахома», – проворчала мама. – Это тот, другой парень, ну как его, тот козел…

– Сильвестр Сталлоне? – подсказал папа. – Нет, сейчас не до него… Надо репетировать. – Он повернулся ко мне. – Вживаться в образ, понимаешь? Я должен жить, есть, дышать, как мой персонаж.

– Он уже неделю ест на ужин печеные бобы, – сказала Хелен.

Вдруг мне пришло в голову, что, пожалуй, не так уж и странно, что я оказалась в реабилитационном центре. С такой-то наследственностью.

– Бо-оже мой! – воскликнула Хелен. – Кто этот парень?

Мы проследили ее взгляд. Она смотрела на Криса.

– Неплохо! Я бы его из постели не выкинула… Ай! Чего ты дерешься? – крикнула она на маму.

– Я тебе покажу постель! – пригрозила мама. Потом, заметив, что несколько человек смотрит на нее, она поспешно изобразила на лице любезную улыбку, которая, разумеется, никого не обманула.

– Все дело в ногах, правда? – задумчиво произнесла Хелен. – Он играет в футбол?

– Не знаю.

– Узнай, – велела она.

Мы сидели и неловко молчали, первая вспышка радости от встречи погасла. Мне было совестно, что мы даже не способны поддерживать тихие занудные разговоры вполголоса, как остальные. Время от времени кто-нибудь делал отчаянную попытку завязать беседу, спросив, например: «Так здесь неплохо кормят?» или сообщив: «Все-таки февраль – ужасный месяц».

Мама все время косилась на Чаки, на ее золотистые волосы, безупречный макияж, кучу побрякушек, дорогую одежду. Наконец она толкнула меня локтем в бок и театральным шепотом, который, скорее всего, и в Норвегии было слышно, прошипела:

– А что с ней?

– Спроси еще погромче, – ответила я.

Она сверкнула на меня глазами. Лицо ее внезапно побелело, она втянула голову в плечи.

– Господи Иисусе, – вдруг прошептала она.

– Что?

Мы все стали бешено вертеть головами, пытаясь понять, что ее так поразило.

– Не смотрите туда! – прошипела она. – Опустите головы!

– Да что такое? Кто там?

– Это Филомена и Тед Хатчинсоны, – сказала она папе. – Что они здесь делают? А если они нас увидят?

– Кто это такие? – хором спросили мы с Хелен.

– Знакомые ваших мамы и папы, – пояснил папа.

– Откуда вы их знаете?

– По гольф-клубу, – прошептала мама. – Боже нас сохрани… Какое унижение!

– Да-а не, сперва-то мы их не там встретили, – продолжал «репетировать» папа. – Было вот как: их собака, то есть, я хотел сказать, их псина, сбежала, а мы нашли…

– О боже, они идут сюда! – в ужасе прошептала мама. Она чуть в обморок не упала.

Мне было неприятно. Если она так стесняется моего пребывания здесь, то почему именно она так настаивала на нем? По ужасающе сладковатой улыбочке, которую она наклеила на лицо, я поняла, что Хатчинсоны нас увидели.

– Привет, Филомена! – проговорила мама севшим голосом.

Я обернулась. Это была та самая женщина, которую я неделю назад видела с Крисом. Видимо, его мать. Она держалась с гораздо большим апломбом, чем моя мама.

– Мэри! – просияла она. – Никогда не думала, что ты алкоголичка!

Мама заставила себя рассмеяться.